С Фингарет - Скифы в остоконечных шапках
- Я вырыл яму наверху обрыва, - продолжал говорить Старик. - Сколько нашлось браслетов и гривен - все надел на нее. Лепешки у него положил, горшочек меда поставил.
Арзак не удивился, что Старик прежде всего заговорил о Миррине. Давно, десять лет назад, Старик вынес Миррину из кровавой лужи, и она стала ему как дочь.
- В Ольшанке обрыв крутой. Ни человек, ни зверь не разроют яму, добавил Старик. Редко он произносил подряд так много слов.
- Одатис спасла, а сама погибла, прошептал Арзак. - Ксанф сказал, что, когда станет мастером, его первой работой будет плита с изображением Миррины. Миррина будет стоять в эллинском платье, с покрывалом на опущенной голове. Филл сказал, что Миррина стала звездой, и мы зовем Мирриной звезду у Ковша.
- Кто эти люди? - спросил Старик.
Арзак рассказал и про сонное зелье Ликамба, и про то, как подкоп вели, и как в Ольвию добирались:
- Когда Одатис проснулась, она долго спрашивала: "Арзак-окс, мы в царстве Вечности? А почему ты здесь, разве ты тоже умер? А кто эти чужеземцы?" Я ей все рассказал, как тебе рассказываю. Я сказал: "Миррина дала тебе жизнь и за это сама поплатилась жизнью. Не забудь свою мату. Не забудь свою родину-степь во второй своей жизни среди эллинов. Ксанф и Филл будут тебе защитой и братьями" Одатис заплакала. Я сам чуть не плакал, когда мы добрались до места и наступило время расстаться.
- Одатис ушла, - проговорил Старик. Что заключалось в этих словах? Рад ли Старик, что Одатис спаслась, или, может быть, осуждает, что посмели нарушить покой кургана?
- Одатис в степь не вернется, - сказал Арзак. - Она останется в доме врачевателя Ликамба. Она для него словно тень Миррины, он зовет ее "дочь". Лохмат скулит, но и он не вернется, ни за что не покинет Одатис.
Старик тяжело посмотрел из-под насупленных бровей. Он сидел на горбатом камне. Во все стороны растекалась степь. Война сюда не заглядывала, и трава стояла высокая, человеку по пояс, пересыпанная цветами, как золотые бляшки самоцветами. С пестрых венчиков вспархивали мотыльки. Прыгали кузнечики, проносились жесткокрылые стрекозы. Все звенело, сверкало, радовалось.
- Ты тоже уйдешь к тому, кто был мужем Миррины? - спросил Старик после молчания. - Тебя привлекла жизнь эллинов?
- Нет, - ответил Арзак. - Я не мог бы жить в ловушке из стен. Я никогда не покину тебя и степь. Я буду, как ты, кузнецом.
С этого дня Старик стал поручать Арзаку сложную работу.
- Живи сто лет, царь Иданфирс!
- Радуйтесь, радуйтесь! Победа с нами!
- Тьма персов - и вот разлетелись они как пыль. Сила врага - вот вошла она в наше оружие.
- Радуйтесь, радуйтесь, радуйтесь!
Крики и звон висели над царским станом, как назад две луны висели над повозкой Савлия. Но тогда был плач, теперь наступило время веселья. Тогда звенели бубенцы, отгонявшие духов, теперь звенят пущенные по кругу чаши.
- Радуйтесь, радуйтесь!
Разгульно, весело, пьяно пировали царские скифы. Гремела музыка, вихрем носились танцовщицы. В котлах с козлами-оберегами кипела баранья похлебка, разваривалась нежная белуга. Самый большой котел предназначался для вина. Черпачок без устали нырял в терпкую жидкость, наполняя ритоны и чаши. Только смелый и храбрый, только тот, кто убил врага, был достоин отведать хмельной напиток из царского чана. Но разве встретились на пиру трусы? Достаточно было увидеть гроздья скальпов, подвешенные к пластинчатым поясам, чтобы оценить боевую хватку тех, кто сейчас веселился и пил. По кругу ходили чаши из распиленных черпаков, вызолоченных изнутри и обтянутых воловьей кожей.
- Победа, победа! Сила врага - мы выпиваем ее, как вино!
- Царь Иданфирс - наша сила! Он - наша пантера!
При этой здравнице Иданфирс, вспомнив что-то, наклонился к Палакку и негромко спросил:
- Посылал?
- Мадий ездил. Упрямый Старик и слушать не стал. Сказал: "Пир - вам, нам - работа". Другого разговора не получилось. А помнишь, царь Иданфирс, мальчонку, что ты к царю Дарию с лягушкой и мышью посылал? Так тот при Старике. В одной кибитке кочуют, вместе по наковальне стучат.
Последний виток лег на место. Арзак разжал клещи, и жгут взвился серебряной змейкой. Он тут же был укрощен Стариком, подхватившим юркий конец. Внимательный взгляд прощупал весь жгут, не пропустив ни один виток, и, замирая от счастья, Арзак услышал короткое слово: "Сделал".
"Сегодня особенный день, - подумал Арзак, когда Старик удалился. Вдруг и ночь выпадет не такая, как остальные, недаром сегодня время полной луны". Весь вечер Арзак провел возле колес кибитки, с нетерпением поджидая восхода луны.
- Пойдем, - сказал Старик, глядя не на Арзака, а на всплывавший из-за края земли багрово-красный щит. - Ты готов?
- Да, - прошептал Арзак, вскакивая. - Я этого ждал.
Они подошли к горну. Раб поддул из меха. Воздух со свистом вылетел через тягловое отверстие, заметались синие язычки. - Иди, - отослал Старик раба.
Когда раб удалился к кибитке, Старик вынул из сумки три плоские заготовки и зарыл их в пылавшие угли. "Две полосы железные, одна стальная", отметил Арзак. Несмотря на волнение, от которого трудно было дышать, он видел все так отчетливо, словно лунный свет светил ярче солнечного. И горн, и каменная наковальня, и чан с водой - все увеличилось, стало огромным. Далекое сделалось близким. Три полосы лишь мелькнули на расстоянии, а он успел разглядеть даже зернь в серебристо-белом железе. Хорошо закаленная, без блеска сталь напоминала своим цветом окраску знаменитого скакуна царя Иданфирса.
Луна поднималась по черному небу. Пламя в горне делалось жарче. Железо и сталь раскалялись до красноты.
Луна поднималась по черному небу. Пламя в горне делалось жарче. Железо и сталь раскалялись до красноты.
Старик большими клещами перенес пластины на наковальню, уложил одну на другую и, ухватив клещами все три, принялся стучать молотком. Молоток ходил тяжело, ровно, безостановочно. Про Арзака Старик забыл. Их было трое: мастер, луна и металл. Вверх - молоток поднимался к луне, вниз тяжело бил по металлу. Глаза Арзака не уставали следить за расклепанным от долгого употребления бойком молотка. Глазам открывалась тайна.
Как я раньше не догадался! - думал Арзак. - Все оказалось просто, помощь духов не требуется. Три полосы: две железные, одна стальная. Железо - мягкое, гибкое, сталь - твердая, острая. Вот и вся тайна. Но вдруг я ошибся, вдруг все обернется иначе? Недаром металл в родстве с луной и также изменчив. Он может из жидкого превращаться в твердый, может делаться тусклым, как осенний туман, может блестеть, словно вода на солнце".
Старик перестал стучать, пластины зарыл в уголь, молоток и клещи опустил в чан с водой. Остывший металл должен был раскалиться, нагревшиеся инструменты остыть.
Так повторялось несколько раз. Молоток бил, и красные брызги окалины летели по сторонам, Потом молоток охлаждался; потом снова бил, лепя металл, словно вязкую глину. Раскаленные полосы под ударами сваривались. Клинок принимал нужную форму.
"Что же с того, что металл в родстве с луной? - Мысли Арзака продолжали свой ход, глаза неотрывно следили за молотком. - Луна - на небе, металл - на земле. Человек вызнал все его свойства, научился плавить и закалять, отливать в форме, чеканить, приваривать. Металл укрощен человеком, как заарканенный конь, он вместе с нами работает, вместе бьется против врагов".
В руках Старика появилось зубило. Приставляя его к краям, Старик отбил всю рванину, появившуюся при ковке. Это было последнее. Инструменты со стуком упали на дно чана с водой. Сделалось тихо.
Огонь в горне сник, быстрые язычки свернулись и спрятались в уголь. Луна поднялась еще выше и метнула на наковальню яркий сноп голубых лучей.
Светясь огнем и луной, вобрав в себя силу кузнечного молота, на ровной и щербинах плите лежал новый, только что сотворенный, нетупеющий, самозатачивающийся акинак.
После шума огня, после стука и грохота наступившая тишина оглушала. Арзаку стало казаться, что он слышит легкую поступь звезд, едва приметно перемещавшихся в небе.
- Понял? - разорвав тишину, спросил Старик.
- Понял, - ответил Арзак. - Железные полосы сверху и снизу сжимают стальную, сталь оказывается в середине, все сваривается. Когда клинком станут пользоваться, железо начнет постепенно снашиваться, но акинак все равно не затупится. Лезвием ему будет служить полоса твердой, остро отточенной стали.
- Акинак твой, - сказал Старик. - Подними его кверху - луна остудит, опусти в землю - земля окалину снимет.
Арзак засмеялся от счастья. Он готов был схватить клинок руками, Старик вовремя войлоком конец обмотал.
- Смотри, луна! Смотрите, звезды! Звезда Миррина, смотри на мой акинак! Я знаю, как он был сделан, я сделаю нетупеющий клинок сам! кричал Арзак. Подняв лезвие над головой, он крутил его и крутился с ним вместе, потом с размаху вонзил лезвие в землю.
- Одного я не понял, - сказал он, вытаскивая клинок.
