Герман Кестен - Казанова
На карнавале 1750 года Казанова выиграл в лотерею три тысячи дукатов. Осенью он держал банк в казино, где не решался играть ни один венецианский нобиль, так как банкометом был офицер родом из Испании. Казанова много выиграл и, как сообщает Мануцци, написал на это сатиру.
Казанова решил уехать в Париж к Балетти.
Своим покровителям он обещал вернуться через два года. Брата Франческо, который учился у батального художника Симинини иль Пармеджано, он обещал вызвать в Париж и сдержал слово. Де ла Айе стал воспитателем молодого нобиля и уехал с ним в Польшу.
В двадцать пять лет Казанова опять пустился в мир, вначале в Реджио, пока там проходила ярмарка, потом в Турин, пока там праздновали свадьбу герцога Савойского с дочерью короля Испании Филиппа V, а потом в Париж на самый великолепный праздник, намечавшийся на ожидаемое рождение дофина. Но не только ярмарки, княжеские свадьбы и дни рождений были у него в голове там, куда стекались праздношатающиеся всей страны, очевидно поводы были большими - для кого? Для профессионального игрока? Соблазнителя? Веселого друга праздников?
1 июня 1750 года Казанова выехал в пеоте из Венеции в Феррару и остановился в самой лучшей гостинице "Сан Марко". Начиналось новое приключение.
Глава десятая. Годы учения в Париже
Кто воспитан, воспитан для
чего-то.
Лессинг, "Воспитание
рода человеческого"
Казанова сказал все, иногда
слишком много, а иногда много
неправды.
Лоренцо да Понте
в письме к Паманти,
Нью-Йорк, 28.11.1828
Я слишком люблю ее, чтобы
хотеть ею обладать.
Жан-Жак Руссо,
"Исповедь"
По мне любовь - это болезнь...
Николя Ретиф де ла
Бретон
Никто не чернил Казанову сильнее, чем сам Казанова. Часто кажется, что он силится сделать себя хуже.
Писатель Казанова и его литературное тщеславие виноваты, что развитие его жизни оставляет столь двусмысленное, а иногда неприятное впечатление. Он часто хвастает своими грехами с таким преувеличенным рвением, что можно предположить, что недостойные склонности раздувает заплутавшее честолюбие. Конечно, у него было много поводов для самообвинений. Однако в его огненной фантазии прослеживается комедийная идея Uomo universale (человека всеобщего) Ренессанса. У него были также ложные представления о сатанинском блеске аморалиста, впрочем скорее, имморалиста. Он хотел быть специалистом в сотне областей, он хотел все знать, все уметь, обо всем говорить, быть героем женщин и тысячасторонним художником, выглядеть как ангел и дьявол одновременно, хвастать достоинствами и грехами, стыдясь длящегося литературного поражения.
Если бы он изобразил свою жизнь как протекающее бытие некоего литератора, который не думает ни о чем, кроме своего труда, который хочет лишь развить свой талант, он мог бы рассказать ту же самую жизнь, с теми же приключениями, с тем же материальным и моральным банкротством, и это было бы достаточно трогательно, обладало бы настоящей поэтической силой, чтобы стать историей страстей литератора-неудачника, который узнал новые времена и чувствовал себя вправе пополнить ряды писателей, имевших больший успех, нежели он.
Казанова слишком мало преуспел своими книгами и пьесами, переводами и стихами. Поэтому он вынужден был хвастать бешеными успехами в других областях.
Должен ли был он открыто высказать, что напрасно творил, напрасно всю жизнь мыслил, напрасно писал стихи? Тогда лучше выдать себя за успешного афериста, за непобедимого шулера, за бесподобного соблазнителя.
У Вольтера и Руссо была слава и тиражи. А Казанова мог колдовать, как Калиостро и граф Сен-Жермен. Он был профессиональным игроком, как Джон Лоу, финансовым спекулянтом, как знаменитые братья Пари, у него был гарем, как у Великого Турка, он вел сенсационную дуэль с кронмаршалом Польши Браницким, из его постели женщины переходили в постели короля Франции Людовика XV и кайзера Римской империи Германской нации Йозефа II. Он показывал, как легко великие господа, кичившиеся своим превосходством, были водимы им за нос. Он посещал некоего Вольтера, некоего Руссо, Альбрехта фон Халлера, Фонтенеля, и приходил к ним не как мелкий литератор, а как могущественный господин. Шевалье де Сенгальт болтал с кайзерами и королями, с царицей и папами. Великий Кребийон был его учителем французского. Аббат Галиани с ним обедал. Мадам де Помпадур смеялась над его остротами и помнила их через двенадцать лет. Герцогиня Шартрская внимала его предсказаниям. Кардинал де Бернис делил с ним монахиню М.М. Князь де Линь, граф Ламберг, лорды, маршалы, художник Рафаэль Менгс, герцог Курляндский, исследователь древностей Винкельман были его лучшими друзьями. Маркиза д'Урфе слепо слушалась его. Он был большим господином, между прочим занимавшимся литературой. Франческо Казанова, знаменитый батальный художник, был всего лишь братом великого Джакомо Казановы, шевалье де Сенгальта. Как легко он обращался с властителями! Маршал Кейт, паша Карамании, кардинал Аквавива, маркиза дю Румен, герцог Маталоне, принц Боргезе, известная писательница супруга австрийского посла графа Розенберга, и сотни других подобных кукол в театре Казановы. Как основательно он наслаждался своей жизнью!
Казанова охотнее играл литературного дилетанта, чем признавался, что между двадцатью пятью и двадцатью семью годами своей жизни он напрасно трудился в Париже, стремясь сотворить литературную карьеру, и что в Итальянской Комедии в Париже он поставил оперу, которая провалилась. При этом он не лжет, или лжет лишь в мелочах, которые не важны. Он говорит правду. Но так много способов сказать правду. Существует также много правд. Кто так одинок. кто живет так интенсивно, с такой фантазией и такой чувственностью, тот соединяет воедино множество жизненных путей. Но при всем многообразии возможностей и преднамеренных сдвижках всегда остается истинным полнота жизни этого индивидуума, его колоссальное чувство жизни, интенсивность его радости бытия и ощущения счастья, которые собственно и делают людей и писателей единственными в своем роде.
Что говорили о герцоге Орлеанском, регенте при Людовике XV, подходит и Казанове: его жизнь была непрестанным упоением, прерываемым учеными штудиями и интенсивной духовной жизнью. Поэтому его жизнь выглядит так, как он ее изобразил. Он видел цель бытия в успехах и наслаждениях, в соединении оргии и духа, тихих занятий и буйного сладострастия. Его безнравственность и его интеллект равным образом годились для страсти. Враг революции, он был одним из типов, которые ее подготовили. Он писал: "Единственная система, которую я имею, состоит в том, чтобы заставить меня шевелиться. Мои окольные пути, вероятно, научат вдумчивого читателя, как можно парить над пропастью. Это зависит лишь от наличия мужества."
Казанова был в прекраснейшем возрасте, когда впервые приехал в Париж. Париж был столицей мира. Людовик XV (Многолюбимый), правнук и наследник Людовика XIV (Великого), думал, как и его прадед, что он наместник бога на земле, абсолютный монарх, который говорит: "Cela durera bien autant que moi" (Пока я есть, все будет точно таким же.) Когда он умер, радость народа была безграничной.
Людовик XV в тяжелые моменты всегда прибегал к решительным мерам. Его девизом было: кто не отваживается, тот не выигрывает. У него, как и его прадеда Людовика XIV, было честолюбие играть первую роль среди королей Европы. Он думал, что французскому королю милостью Господа проститься все, лишь бы он защищал и приумножал католическую церковь. Среди его многочисленных возлюбленных выделялись Помпадур и, на двадцать лет моложе, Дюбарри. Парижанка Помпадур была только на одиннадцать лет моложе его и умерла за десять дней до него, оставив ему долги Семилетней войны и расцвет литературы.
Личные и общественные пороки короля Людовика XV, его абсолютизм в политике, религии и экономике, многочисленные войны, которые он проиграл из-за ложной внешней политики, потеря Канады и Индий после Семилетней войны, сделали политические и социальные реформы требованием дня. Философы критиковали злоупотребления старого режима, социальные преимущества привилегированных сословий, духовного и дворянского, которые не исполняли соответствующей службы. Кроме философии расцвели также музыка, живопись, литература.
Правили дамы, а с ними сентиментальность, la sensibilite, которая нашла свое сильнейшее выражение в 1761 году в "Новой Элоизе" Руссо.
Монтескье писал: "Ни при дворе, ни в городе или провинции не существует дела, которое не держала бы в руках женщина."
Кребийон-сын писал (в "La Nuit et le Moment": "Ночь и мгновение"): "Никогда не были женщины столь непритворны в обществе, никогда столь мало не играли в добродетель. Можно нравиться, можно обниматься. И если наскучили друг другу, то расставались со столь же малыми церемониями. И обнимались заново с той же живостью, что и в первый раз, и опять расставались не ссорясь."
