Пока мы лиц не обрели - Льюис Клайв Стейплз

Я почти поверила Психее, ведь ей уже несколько раз удалось пошатнуть мою уверенность, а ее собственная вера оставалась такой же твердой, как вера Жреца в богиню Унгит в тот миг, когда кинжал моего отца был приставлен к его груди. Я стояла перед ней и была слабее, чем Лис, когда тот стоял перед старым Жрецом. Воистину ужасным местом была эта долина. В ней было слишком много священного и божественного - больше, чем может выдержать простой смертный, в ней было слишком много того, что не дано было видеть моим глазам.

Сможет ли грек постичь весь ужас этого? Мне еще долгие годы снился один и тот же странный сон. Мне снилось, что я в каком-то хорошо знакомом мне месте. Чаще всего это была Столбовая зала. И все, что я видела, в последний миг оборачивалось чем-то иным. Положив руку на стол, я прикасалась к мягкому меху, затем из угла стола высовывался длинный влажный язык и облизывал меня. Видеть этот сон я стала после того, как столкнулась с незримым дворцом Психеи, потому что страх, который я испытывала во сне, был того же рода: болезненный разлад, скрежещущее столкновение двух миров, словно два конца сломанной кости скребутся друг о друга.

Но наяву, в отличие от сна, кроме страха, я испытывала еще и боль, которую ничто не смогло бы облегчить. Мир разлетелся вдребезги, и мы с Психеей оказались на разных его осколках. Горы и моря, безумие и болезнь, сама смерть не смогли бы так безнадежно разлучить нас, как это. Боги, это все боги… всюду они. Они украли ее у меня. Они не оставляют нам ничего. Догадка озарила меня, как вспышки молнии в кромешной ночи. А разве она не достойна, подумалось мне, того, чтобы уйти к богам? Разве не там ей место? Но печаль накатывала вновь, как огромная черная туча, и скрывала от меня этот проблеск понимания.

- О Психея! - вскричала я. - Прошу тебя, вернись! Где ты, милая сестра? Вернись!

Она устремилась ко мне и заключила в свои объятия.

- Майя, сестра моя, я здесь! Не надо, Майя, я не вынесу этого! Я…

- Ты… ты мне как дитя, как мой собственный ребенок. Да, ты здесь, я чувствуютебя, но ты так далеко! И я…

Она отвела меня туда, где мох рос гуще, и усадила на мягкий дерн. Затем, словами и ласками, она утешила меня как могла. И подобно тому как посреди бури или битвы вдруг наступает затишье, так и горе мое ненадолго улеглось. Я не слушала того, что она говорила, - сам звук ее голоса, любовь, звучавшая в нем, согревали мой слух. Голос ее был слишком низкий и глубокий для женщины, и от этого каждое слово становилось таким весомым и горячим, словно это было не слово, а прикосновение руки. Глубинное тепло этого голоса исходило из самых недр земли. Таким теплом пригоршня спелого зерна согревает ладонь руки.

Что она говорила мне?.. Она говорила:

- Может быть, Майя, ты тоже научишься видеть, как я. Я буду просить его,умолять его, чтобы он научил тебя. Он поймет. Он предупреждал меня, когда я просила его об этой встрече, что все может выйти совсем не так, как я хочу. Но я даже недумала… Простушка Психея… так он зовет меня… но я не догадывалась, что ты несможешь даже увидеть. Наверное, он знал об этом. Он нам скажет…

Он? О нем-то я совсем и забыла или, по крайней мере, перестала думать, после того как Психея впервые сказала мне, что мы стоим у ворот дворца. А теперь она каждый миг говорила о нем, ни о ком другом, кроме него, как это делают все молодые жены. И тут что-то во мне ожесточилось, ощетинилось колючим льдом. Так (как я узнала позже) часто случается на войне, когда безликие "они" или "враги" вдруг превращаются в человека, стоящего в двух шагах от тебя и намеревающегося тебя убить.

- О ком это ты говоришь? - спросила я, подразумевая: "Зачем ты говоришьмне о нем? Какое мне до него дело?"

- Но я же тебе все объяснила, Майя. Я говорю о нем, о моем боге. О моем возлюбленном. О моем муже. О хозяине моего дома.

- О, это невыносимо! - вскричала я и снова вскочила на ноги.

Она произнесла это так ласково и с таким внутренним трепетом, что я пришла в бешенство. И тут (словно луч света просиял во мраке) я вспомнила свои первые мысли по поводу Психеи. Она сошла с ума, это несомненно. Это просто безумие, и ничего больше. И я сойду с ума, если поверю ее словам. Стоило мне подумать так - и даже дышать стало легче, словно из воздуха долины исчез наполнявший его священный ужас.

- Хватит, Психея! - сказала я строго. - Где этот бог? Где его дворец? Все это

- только твои грезы. Где он? Покажи мне его! Как он выглядит?

Она оглянулась и сказала очень тихо, но так серьезно, словно все, что было сказано до сих пор, и вполовину не так важно, как это.

- Ах, Оруаль! - вздохнула она. - Даже я еще ни разу не видела его - пока. Онприходит ко мне только под покровом священной тьмы. Он сказал, что я не должна

- пока - видеть его лицо или знать его имя. Мне запрещено приходить со светом вмои - в наши - покои.

Когда она подняла глаза и я заглянула в них, я увидела там непередаваемое, невыразимое счастье.

- Все это тебе померещилось, - сказала я громко и резко. - Не смей большеповторять эту чушь. Встань. Нам пора…

- Оруаль! - перебила меня она с царственным видом. - Я не солгала тебе ниразу в жизни.

Я сразу снизила тон, но слова мои были по-прежнему холодными и колючими:

- Нет, я не хотела сказать, что ты лжешь. Просто твой рассудок повредился,сестра. Ты бредишь. Ты пережила такой страх, ты была совсем одна, потом еще… онидали тебе этот напиток. Но мы тебя вылечим.

- Оруаль, - сказала Психея.-Что?

- Если все это - только мой бред, как я смогла прожить здесь столько дней?Неужели ты думаешь, что я питалась одними ягодами и спала под открытым небом?Неужто мои руки так исхудали, а мои щеки так ввалились?

Я бы с удовольствием солгала ей и сказала бы, что так оно и есть, но это было невозможно. С головы и до пят она просто источала красоту, жизненную силу и здоровье. Неудивительно, что Бардия пал перед ней ниц, как перед богиней. Даже лохмотья на ней только подчеркивали ее красоту, а кожа отливала медовым, розовым и палевым, подобно слоновой кости, и выставляла напоказ все ее совершенство. Она даже (хотя это все же мне только показалось) стала выше. Ложь умерла у меня на губах, и тогда Психея посмотрела на меня с легкой тенью усмешки в глазах. Когда сестра смотрела так, она была особенно прелестна.

- Видишь? - сказала она. - Все это правда. И именно поэтому… да нет же,выслушай меня, Майя, - именно поэтому все будет хорошо. Он сделает так, что тыпрозреешь, и тогда…

- Я не хочу! - закричала я, так низко наклонившись к Психее, что это выглядело почти как угроза. Устрашившись моего гнева, Психея отшатнулась. - Я не хочу.Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Понятно?!

- Но почему, Оруаль, почему? Кого и за что ты ненавидишь?

- Да все это ненавижу - не знаю, все! И почему - ты знаешь! Или знала. Этот…этот… - И тут то, что она успела рассказать о нем (как же поздно я до этого додумалась!), сложилось в ясную картину. - Этот твой бог, который приходит под покровом тьмы… и тебе запрещено видеть его. Ты говоришь, священная тьма? Тьфу, да тыживешь, как прислужница в Доме Унгит. Тьма, боги, святость… От этого так и несет…

Чистота ее взгляда, прелесть ее, исполненная сострадания и в то же время безжалостная, лишили меня на мгновение дара речи. Слезы брызнули у меня из глаз.

- О Психея! - рыдала я. - Ты так далеко. Слышишь ли ты меня? Я не могу дотебя дотянуться. О Психея, сестра моя! Ты когда-то любила меня… вернись ко мне!Какое нам дело до богов и их чудес, до всех этих ужасных, мрачных вещей? Мы жепростые, смертные женщины. Вернемся туда, где мы были счастливы.

- Но, Оруаль, подумай - как я могу уйти? Здесь мой дом. Здесь мой муж.

- Муж! И ты зовешь его так? - сказала я с отвращением.

- Если бы ты только знала его, - вздохнула она.

- Ты любишь его? Ах, Психея!

Она не ответила мне, но щеки ее покраснели. Ее лицо, все ее тело были ответом на мой вопрос.