Санта-Лючия (сборник) - Голсуорси Джон
– Полно, Ларри! Успокойся… не преувеличивай.
– Говорят тебе, это правда! Я убил человека.
Этот громкий, запальчивый ответ подействовал на Кита как холодный душ. Да как он может кричать громко такие слова? Вдруг Лоренс заломил руки. В этом жесте было столько страдания, что у Кита судорожно задергалось лицо.
– Почему ты решил признаться именно мне?
Отблески огня пробегали по лицу Ларри, придавая ему какое-то сверхъестественное выражение.
– Кому же еще? Я пришел узнать, что мне делать, Кит. Заявить полиции или нет?
От такого внезапного перехода к практическим вопросам у Кита екнуло сердце. Так это не сон? Но он сказал спокойным тоном:
– Ну, расскажи… Как… как все это случилось?
После этого вопроса тягостный, отвратительный кошмар превратился в действительность.
– Когда это произошло?
– Прошлой ночью.
В лице Ларри было – Кит и раньше замечал это выражение – что-то детское, правдивое. Нет, адвоката из него бы не вышло! Кит продолжал:
– Как? Где? Расскажи все по порядку, с самого начала. Вот, выпей кофе, это прочистит тебе мозги.
Ларри взял голубую чашечку и осушил ее.
– Да, – начал он. – Вот как это было, Кит… Несколько месяцев назад я познакомился с девушкой…
«Опять женщины!»
– Дальше, – процедил Кит сквозь зубы.
– Отец ее, поляк, умер здесь, когда ей было шестнадцать лет, и она осталась совсем одна. В том же доме жил некто Уолен, полуамериканец. Она очень хорошенькая, и Уолен женился на ней или сделал вид, что женился… Вскоре он бросил ее с шестимесячным ребенком на руках, когда она ожидала уже второго. Новорожденный умер, и она чуть не умерла. Потом она голодала, пока не сошлась с другим человеком. Они прожили вместе два года, потом вдруг появляется Уолен и заставляет ее вернуться к нему. Этот негодяй ни за что ни про что избивал ее до крови. Потом снова бросил. В то время, когда я встретился с ней, старший ее ребенок тоже умер, и она спала с кем попало.
Лоренс вдруг посмотрел Киту в лицо.
– Клянусь тебе, я никогда не встречал такой милой и доброй женщины. Женщина! Да ей только двадцать лет! Когда я вчера пришел к ней, этот скот Уолен опять разыскал ее. Он увидел меня и начал хулиганить, задевать меня. Потом кинулся на меня. Смотри! – Ларри дотронулся до ссадины на лбу. – Ну, я схватил его за горло и, когда отпустил…
– Ну?
– Он был мертв. Я только потом узнал, что она повисла на нем сзади.
Он снова заломил руки.
Кит сурово спросил:
– И что же ты сделал потом?
– Мы долго сидели около него. Потом я взвалил его на плечи и отнес за угол, под арку.
– Далеко?
– Ярдов пятьдесят.
– …Кто-нибудь видел тебя?
– Нет.
– Когда это случилось?
– В три часа ночи.
– Что было потом?
– Я вернулся к ней.
– Зачем же?.. О боже!
– Она боялась остаться одна, и я тоже, Кит.
– Где это?
– В Сохо. Дом сорок два по Борроу-стрит.
– А арка?
– На углу Глав-лейн.
– Что?! Да ведь я читал об этом в газете!
Схватив лежавшую на столе газету, Кит прочел: «Сегодня утром под аркой на улице Глав-лейн, Сохо, обнаружено тело неизвестного. Следы пальцев на горле свидетельствуют о примененном насилии. Труп, по-видимому, был обобран, и ничего не найдено, что могло бы помочь установить личность убитого».
Значит, все – истинная правда! Убийство! Его родной брат – убийца! Он обернулся и сказал:
– Ты узнал об этом из газет, и тебе все приснилось… Слышишь, тебе приснилось!
Ларри ответил грустно:
– Если бы это было так, Кит!
Теперь Кит сам готов был в отчаянии заломить руки.
– Ты что-нибудь взял… с тела?
– Когда мы боролись, выпало вот это.
Ларри протянул пустой конверт с южноамериканской маркой, на конверте был адрес: «Патрик Уолен, отель Саймона, Фэррьер-стрит, Лондон». У Кита снова екнуло сердце.
– Брось это в камин, – сказал он, но вдруг нагнулся, чтобы вытащить конверт из огня. Ведь тем самым он становился как бы сообщником этого… этого… Однако он не тронул конверта. Бумага потемнела, покоробилась и превратилась в пепел.
Кит повторил вопрос:
– Что заставило тебя прийти и рассказать все это мне?
– Ты разбираешься в таких вещах. Я ведь не хотел убивать его. Я люблю эту девушку. Что мне делать, Кит?
До чего же он прост! Спрашивает, что ему делать! Как это похоже на Ларри! И Кит спросил:
– Как ты думаешь, тебя никто не видел?
– Улица темная и глухая, и никого там не было.
– Когда ты совсем ушел от нее?
– Около семи.
– И куда пошел?
– Домой.
– На Фицрой-стрит?
– Да.
– Кто-нибудь видел, как ты входил?
– Нет.
– Что ты делал с тех пор?
– Сидел у себя.
– Никуда не выходил?
– Нет.
– И не виделся с этой женщиной?
– Нет.
– Значит, ты не знаешь, что она делала все это время?
– Нет.
– Она способна тебя выдать?
– Никогда!
– А она не истеричка, себя не выдаст?
– Нет.
– Кто еще знает о ваших отношениях?
– Никто.
– Никто?
– Кто же может знать, Кит?
– Кто-нибудь видел тебя, когда ты вечером шел к ней?
– Нет. Она живет на первом этаже. У меня есть ключи.
– Дай-ка их сюда. Что у тебя есть еще, что указывало бы на вашу связь?
– Ничего.
– А дома?
– Ничего.
– Никаких фотографий, писем?
– Нет.
– Припомни хорошенько!
– Ничего нет.
– Никто не видел тебя, когда ты вернулся к ней?
– Нет.
– А когда уходил утром?
– Никто.
– Удачно! Сиди, я должен подумать.
Да, надо обдумать это проклятое дело, столь немыслимое, невероятное! Но Кит не мог сосредоточиться. Мысли разбегались. И он снова начал расспрашивать брата:
– Это была первая встреча с ней Уолена после его возвращения?
– Да.
– Так она сама сказала тебе?
– Да.
– Как он узнал, где она живет?
– Не знаю.
– Ты был здорово пьян?
– Вовсе не пьян.
– Сколько же ты выпил?
– Пустяки, около бутылки кларета.
– Так говоришь, ты не хотел убивать его?
– Видит бог, нет!
– Ну, это уже кое-что. Почему ты выбрал арку?
– Это было первое попавшееся темное место.
– По лицу видно, что человек задушен?
– Не надо, Кит!
– Я спрашиваю, видно?
– Да.
– Очень обезображено?
– Да.
– Ты не посмотрел, есть ли метки на одежде?
– Нет.
– Почему?
– Почему? Господи! А ты представь себе: если бы ты это сделал!..
– Ты говоришь, что лицо обезображено. Но человека можно опознать?
– Не знаю.
– Когда она жила с ним, где это было?
– Кажется, в Пимлико.
– А не в Сохо?
– Нет.
– Сколько времени она живет в Сохо?
– Около года.
– И все время на той же квартире?
– Да.
– Кто-нибудь из живущих в ее доме или на этой улице знавал ее как жену Уолена?
– Не думаю.
– Что он собой представлял?
– По-моему, он был профессиональный сутенер.
– Понимаю. И вероятно, большую часть времени проводил за границей?
– Да.
– Ты не знаешь, он известен полиции?
– Ничего не слышал об этом.
– Теперь слушай, Ларри. Отправляйся прямо домой и никуда не выходи до моего прихода. Я буду у тебя утром. Обещаешь?
– Обещаю.
– Я сегодня обедаю в гостях, но я все обдумаю. Не пей! Не болтай лишнего! Возьми себя в руки.
– Не держи меня взаперти дольше, чем это нужно, Кит!
О, это бледное лицо, эти глаза, эта трясущаяся рука!
Охваченный жалостью, несмотря на всю свою неприязнь, возмущение, страх, Кит положил руку на плечо брата:
– Мужайся!
И вдруг подумал: «О боже! Мне самому понадобится немало мужества!»
II
Выйдя из дома брата на Адельфи, Лоренс направился в северную часть города. Он шел то быстро, то медленно, потом снова быстро. Есть люди, которые усилием воли заставляют себя заниматься только одним делом, пока не доведут его до конца, и есть другие, которые из-за отсутствия воли с одинаковой энергией бросаются от одного дела к другому. Таких людей даже Немезида, подстерегающая людей безвольных, не заставит владеть собой. Напротив, эта обреченность подтверждает их излюбленный довод: «Не все ли равно? Завтра все умрем!» То усилие воли, которое потребовалось Ларри, чтобы пойти к Киту, дало ему некоторое облегчение, но окончательно измучило и даже ожесточило его, и он шагал, обуреваемый по очереди этими чувствами, то быстрее, то медленнее. От брата Ларри вышел с твердым намерением отправиться домой и спокойно ждать. Он был у Кита в руках; Кит решит, что надо делать. Но не прошел он и трехсот ярдов, как ощутил такую усталость, душевную и физическую, что, окажись у него в кармане пистолет, он застрелился бы тут же на улице. Даже мысль о юной и несчастной девушке и ее слепой привязанности к нему, о той, которая так поддерживала его последние пять месяцев и вызвала к себе такое сильное чувство, какого он не знал никогда, не смогла бы противостоять этой страшной подавленности. Зачем тянуть дальше ему, беспомощной игрушке своих страстей, соломинке, гонимой то туда, то сюда любым душевным порывом? Почему не покончить с этим и не заснуть навсегда?
