Трумен Капоте - Мириэм
- Вот что, - проговорила миссис Миллер, поднимаясь с пуфа. - Вот что, я тебе приготовлю вкусные сандвичи, а ты будешь умницей и потом сразу же побежишь домой, ладно? Ведь уже за полночь, я уверена.
- Снег идет. - Голос у Мириэм был укоризненный. - На улице холодно и темно.
- Ну, прежде всего, тебе вообще незачем было сюда являться, - ответила миссис Миллер, стараясь совладать со своим голосом. - А погода от меня не зависит... Хочешь, чтобы я тебя покормила, - обещай сперва, что уйдешь.
Мириэм провела бантом по щеке, взгляд у нее стал сосредоточенный, словно она обдумывала это предложение. Потом повернулась к птичьей клетке.
- Что ж, ладно, - сказала она. - Обещаю.
Сколько ей лет? Десять? Одиннадцать? В кухне миссис Миллер нарезала четыре ломтика хлеба и открыла банку с клубничным вареньем. Налив стакан молока, ока сделала передышку, чтобы закурить. И зачем она пришла? Рука ее, державшая спичку, тряслась; так она сидела, словно оцепенев, пока огонек не опалил ей палец.
В комнате пела канарейка, - пела, а ведь такое бывало только по утрам.
- Мириэм! - крикнула миссис Миллер. - Мириэм, я же тебе сказала, не тревожь Джинни.
Никакого ответа.
Она крикнула еще раз; и снова - лишь пение канарейки. Она затянулась, обнаружила, что зажгла сигарету не с того конца и... нет, выходить из себя не надо, нельзя.
Миссис Миллер внесла поднос с едой в гостиную и поставила его на кофейный столик. Первое, что ей бросилось в глаза, - клетка по-прежнему укрыта. А Джинни поет. Что же это такое творится? И в комнате - никого. Миссис Миллер прошла через нишу, ведущую в спальню, и остановилась в дверях, - у нее перехватило дыхание.
- Ты что это делаешь?
Мириэм вскинула на нее глаза - взгляд у нее был какой-то странный. Она стояла у комода, а перед нею - раскрытая шкатулка для украшений. С минуту она смотрела на миссис Миллер в упор, пока не вынудила ту взглянуть ей прямо в глаза, и вдруг улыбнулась,
- Здесь нет ничего стоящего. Но вот эта вещица мне нравится. - В руке у нее была брошь-камея. - Очаровательная.
- Мне кажется... Послушай, лучше бы тебе все-таки положить ее на место, еле выговорила миссис Миллер и вдруг почувствовала: надо немедленно опереться на что-то, не то она упадет. Она прислонилась к дверному косяку; голова налилась невыносимой тяжестью, сердце сдавило, оно заколотилось сильно и тяжко. Лампа замигала, будто в ней что-то разладилось.
- Прошу тебя, детка... Подарок покойного мужа...
- Но она красивая, я ее хочу, - сказала Мириэм. - Отдайте ее мне.
И пока миссис Миллер стояла в дверях, лихорадочно подыскивая слова, которые каким-то образом помогли бы ей спасти брошку, до нее дошло, что за помощью ей обратиться совершенно не к кому, она одна как перст: мысль эта не приходила ей в голову очень давно, и полнейшая ее беспощадность ошеломляла. Однако здесь, в ее собственной квартире, в притихшем под снегом городе были столь явные тому доказательства, что она не могла от них отмахнуться, не могла - как уже поняла с поразительной ясностью - им противостоять.
Мириэм набросилась на еду с жадностью, и, когда с молоком и сандвичами было покончено, пальцы ее паучьими движениями забегали по тарелке, сгребая крошки. На лифе ее платья поблескивала камея; белый профиль загадочным образом повторял лицо самой Мириэм.
- До чего вкусно, - вздохнула она. - Теперь бы еще миндальное пирожное или глазированную вишню, было бы совсем замечательно. Сладости - хорошая штука, правда?
Миссис Миллер, кое-как примостившись на краешке пуфа, курила сигарету. Сетка у нее на голове сбилась набок, выбившиеся пряди волос рассыпались по лбу. Глаза бессмысленно глядели в пространство, на лице загорелись красные пятна, словно неизгладимые следы свирепой затрещины.
- Найдется у вас конфета? Пирожное?
Миссис Миллер стряхнула пепел прямо на ковер. Повела головой, пытаясь сосредоточить взгляд на чем-то одном.
- Ты обещала, что уйдешь, если я приготовлю тебе сандвичи.
- Бог мой, да неужели?
- Ты дала обещание, а теперь я устала, и вообще мне нехорошо.
- Не надо злиться, - сказала Мириэм. - Я же вас просто дразню.
Она взяла с кресла пальто, перекинула через руку, надела перед зеркалом берет. Потом вдруг склонилась к самому лицу миссис Миллер и прошептала:
- Поцелуйте меня на прощание.
- Право же... Пожалуй, лучше не надо... - ответила миссис Миллер.
Мириэм вздернула плечо, выгнула бровь.
- Ну, как угодно, - сказала она, пошла прямиком к кофейному столику, схватила вазу с бумажными розами и, сойдя с ковра, швырнула ее об пол. Осколки брызнули во все стороны, цветы она придавила ногой. Потом медленно двинулась к двери, но, прежде чем закрыть ее за собою, обернулась и бросила на миссис Миллер взгляд, исполненный лукаво-невинного любопытства.
Весь следующий день миссис Миллер пролежала в постели - встала только раз, чтобы задать корм канарейке и выпить чашку чая; измерила температуру нормальная; а сны были горячечные, сумбурные, и порожденная ими неясная тревога не покидала ее и тогда, когда она не спала, а просто лежала, уставясь широко раскрытыми глазами в потолок. Один сон вплетался во все остальные, повторяясь, словно неуловимо-таинственная тема сложной симфонии; картины его были особенно четкие, будто выведены уверенной и сильной рукой: девочка в подвенечном платье и венке из листьев шествует во главе серой процессии, спускающейся по горной тропе; все почему-то молчат, но вот какая-то женщина в заднем ряду спрашивает: "Куда она нас ведет?" - "Это неведомо никому", отвечает ей старик из переднего ряда. "Но до чего же она хороша, правда? вмешивается третий голос. - Совсем как морозный узор... Такая сверкающая и белая!"
Проснувшись во вторник утром, миссис Миллер почувствовала себя лучше; резкие узкие полосы солнца косо падали сквозь прорези жалюзи, и в их свете рассеялись ее болезненные видения. Она распахнула окно - началась оттепель, день был по-весеннему мягкий: чистые новенькие облака громоздились на фоне синего, не по-зимнему яркого неба; за коньками невысоких крыш виднелась река, и теплый ветер закручивал дымы над трубами буксиров. Большой серебристый автофургон пропахивал заснеженную улицу, двигаясь меж двух рядов сугробов, и воздух полнился шумом его мотора.
Наведя порядок в квартире, миссис Миллер сходила в магазин за продуктами, потом получила деньги по чеку и завернула в кафетерий Шрафта - там она позавтракала и с удовольствием поболтала с официанткой. Ну что за чудесный денек, настоящий праздник - идти домой было бы просто глупо.
Поэтому на Лексингтон-авеню она села в автобус и доехала до Восемьдесят шестой улицы, а здесь решила немножко походить по магазинам.
Она и сама не знала, что ей нужно и чего хочется, - просто бродила без всякой цели, разглядывая прохожих, торопливо и деловито сновавших мимо, и от их вида у нее возникало щемящее чувство одиночества.
И вот тогда-то, стоя у перехода на углу Третьей авеню, она увидела того человека - это был кривоногий старик в клетчатой кепке и потертом коричневом пальто; согнувшись, он с трудом тащил охапку переполненных коробок. До нее вдруг дошло, что они улыбаются друг другу; в улыбке этой не было ни малейшего дружелюбия - просто холодная вспышка взаимного узнавания. А вместе с тем она была совершенно уверена, что видит его впервые.
Он прислонился к опоре надземки и, когда миссис Миллер стала переходить улицу, повернулся и пошел следом. Так он и шел за нею, чуть ли не по пятам; уголком глаза она следила за его колеблющимся отражением в стеклах витрин.
Потом в середине квартала остановилась, резко повернулась к нему лицом. Он тоже остановился и, ухмыляясь, вскинул голову. Но что она могла сказать ему? Что могла поделать? Вот сейчас, средь бела дня, на людной Восемьдесят шестой улице? Незачем было и останавливаться. И, презирая себя за беспомощность, она лишь ускорила шаг.
Вторая авеню - улица мрачная; мостовая ее словно собрана из кусков: где асфальт, где - булыжник, где- бетон; и всегда здесь пустынно, безлюдно. Миссис Миллер прошла пять кварталов, не встретив ни души, и все это время слышала шаги и скрип снега у себя за спиной. Когда она поравнялась с цветочным магазином, шаги были все так же близко. Опрометью вбежала она в магазин и припала к стеклянной двери; старик проходил мимо, все так же глядя прямо перед собой; он не сбавил шага, но сделал странный многозначительный жест: коснулся рукою кепки.
- Шесть белых, вы сказали? - переспросил продавец.
- Да, шесть белых роз, - ответила миссис Миллер.
Из цветочного магазина она отправилась в посудный и выбрала там вазу, как предполагалось - взамен той, что разбила Мириэм; однако цена была непомерная, а сама ваза (подумалось миссис Миллер) чудовищно безвкусная. Но, раз начавшись, непонятные эти покупки следовали одна за другой, будто по заранее намеченному плану - плану, которому она подчинялась помимо своего сознания и воли.
