Хулио Кортасар - Конец игры
Летисия была необыкновенно хороша, она не шелохнулась, пока проходил длинный поезд. Голова ее была откинута назад, а руки слились с телом; не будь туники, да еще зеленой, - настоящая Венера Милосская. Мы сразу увидели в третьем окне светловолосого юношу - его лицо расплылось в улыбке, когда мы ему помахали. Поезд унес этого юношу в одно мгновение, но в половине пятого у нас все еще шел спор о том, какого цвета его темный пиджак и какого оттенка красный галстук и вообще, симпатичный он или противный. В четверг, когда я изображала Уныние, мы получили новую записочку: "Мне очень нравится вся троица. Ариэль Б.". После этой записочки он каждый раз высовывался из окна и, весело улыбаясь, махал нам рукой. Мы сошлись на том, что ему уже больше восемнадцати (хотя были уверены, что ему нет и шестнадцати) и что он ежедневно возвращается домой из английского колледжа. Насчет колледжа никто не сомневался - разве можно, чтоб наш Ариэль учился в обыкновенной школе. По всему видно, что это за человек!
Три дня подряд - бывает же такое везенье! - выигрывала Оланда. У нее великолепно получилось Разочарование, еще лучше Корысть и уж совсем бесподобно - статуя балерины. А ведь попробуй постой на мысочке, пока весь поезд пройдет мимо нашего королевства. Наконец снова настала моя очередь, и вот, когда я изображала Ужас, из окна полетела записочка, смысл которой мы поняли не сразу: "Симпатичнее всех самая безучастная". Летисия позже нас догадалась, о ком речь, и когда догадалась, - покраснела и отошла в сторонку. Признаться, мы с Оландой страшно обозлились. Какой, однако, дурак, этот Ариэль! Но разве такое скажешь до болезненности чуткой Летисии? Она, ангел, и без того несла тяжкий крест! А все-таки записочку взяла себе значит, поняла, что это о ней. По дороге домой мы почти не разговаривали, а вечером разбрелись кто куда. За ужином Летисия была очень оживленной, глаза ее искрились, и мама раза два торжествующе взглянула на тетю Руфь - вот, мол, погляди, какие прекрасные результаты, не узнать девочку! Дело в том, что в те дни Летисии начали давать новое лекарство.
Перед сном мы с Оландой обсудили, как быть дальше. В конце концов, нас не так уж сильно задела записочка Ариэля. Что ж, из окна вагона он видел то, что видел. Но вот Летисия, она, конечно, злоупотребляла своим положением, потому что знала, что мы ей ничего не скажем, знала, что в любой семье, где есть человек с физическими недостатками, и притом человек гордый, - все, начиная с него самого, притворяются, будто не видят этих недостатков. Или делают вид, что совсем не знают о том, что он-то сам давным-давно все знает. Вот почему она и присвоила себе записочку и так откровенно веселилась за столом. А это уже слишком! В ту ночь меня снова преследовали кошмары с поездами. На рассвете - так мне снилось - я бродила по пересекающимся путям огромного железнодорожного узла, навстречу мне летели красные огни паровозов, и я в ужасе гадала - слева или справа пройдет состав, а потом обмирала от страха, потому что за спиной несся скорый, но больше всего я боялась, что вовремя не переведут стрелку и один из поездов меня раздавит... Проснувшись, я напрочь забыла обо всем, потому что Летисии было так плохо, что она даже одеться не смогла без нашей помощи. Похоже, что в глубине души Летисия корила себя за вчерашнее, и мы были само участие, само внимание: тебе, мол, надо отдохнуть, посидеть дома, почитать... Она не возражала, но завтракать пришла вместе с нами и даже сказала взрослым, что чувствует себя хорошо и что спина почти не болит. При этом она в упор смотрела то на меня, то на Оланду.
В тот день выиграла я, но почему-то - не знаю, как уж это вышло, уступила свое место Летисии. Уступила - и все, без всяких объяснений: чего уж тут, раз он отдает ей предпочтение, пусть любуется, пока не надоест. Летисия играла только в статуи, и мы выбрали для нее что-нибудь попроще зачем усложнять жизнь бедняжке! Летисия решила, что она будет китайской принцессой. Это совсем просто: надо сложить руки на груди, стыдливо опустить глаза, как положено всем китайским принцессам, вот и все. Как только показался наш поезд, Оланда нарочно повернулась к нему спиной, а я, я видела все, я видела, что Ариэль смотрел только на Летисию, он не отрывал от нее взора, пока поезд не скрылся за поворотом. Летисия, застывшая в позе китайской принцессы, не могла знать, как он смотрел на нее. Но когда она вернулась к нам под нашу иву, мы поняли, что она все знает и что ей бы хотелось остаться в наряде китайской принцессы весь вечер, всю ночь.
В среду жребий тянули лишь мы с Оландой - так решила Летисия, и с ее стороны это было справедливо. Оланда - вот везучая! - снова выиграла, но письмо Ариэля упало прямо к моим ногам. В первую минуту я хотела отдать это письмо Летисии, но потом передумала. С какой стати мы должны рассыпаться перед ней? С какой стати? Ариэль сообщал в своем послании, что хочет поговорить с нами и что на следующий день придет к нам по шпалам с соседней станции. Почерк - мало сказать отвратительный, но зато в конце такие милые олова: "Всем трем статуям сердечный привет. Ариэль Б." Вместо подписи - сплошные каракули, но в них было что-то свое, необычное.
Я прочла это послание вслух, а мои сестры - прямо удивительно! словно онемели. У нас такое событие, а они молчат, будто не понимают, что все надо обсудить заранее, потому что, если о приходе Ариэля узнают дома или, на беду, нас выследят эти пигалицы Лоса - нам несдобровать! И так странно, что мы все делали молча: сняли украшения с Летисии, молча сложили их в корзину и молча, почти не глядя друг на друга, дошли до белой калитки.
Тетя Руфь приказала нам с Оландой выкупать Хосе и сразу забрала с собой Летисию, которой пора было принимать лекарство. Оставшись вдвоем, мы наконец смогли выговориться. Какое чудо! К нам придет Ариэль, у нас наконец есть знакомый мальчик, ведь не принимать же всерьез кузена Тито, этого болвана, который до сих пор играет в солдатики и верит в первое причастие! Мы так волновались в предвкушении этой встречи, что Хосе, бедняжке, пришлось совсем плохо. Конечно, не я, а решительная Оланда заговорила первой о Летисии. У меня так просто лопалась голова: с одной стороны, ужасно, если Ариэль узнает правду, а с другой - пусть уж все сразу раскроется, потому что никто не должен губить свою судьбу из-за других людей. Но самое главное - как сделать, чтобы Летисия не переживала? Ведь она и без того несла тяжкий крест, а тут на нее навалилось и новое лекарство, и эта история...
Вечером мама была поражена тому, что мы почти не разговаривали. Вот чудеса, уж не мыши ли нам язык отгрызли? Она взглянула на тетю Руфь, и наверняка обе решили, что мы в чем-то сильно провинились и нас теперь мучает совесть. Летисия, едва прикоснувшись к еде, сказала, что ей нездоровится и что она пойдет к себе и будет читать "Рокамболя". Оланда вызвалась проводить ее, на что та согласилась, но нехотя, а я взялась за вязанье, - такое бывает со мной в минуты особого волнения. Раза два я порывалась встать и посмотреть, что делается в комнате у Летисии и почему там застряла Оланда. Наконец Оланда появилась и с многозначительным видом уселась рядом со мной, явно выжидая, пока мама и тетя Руфь кончат убирать со стола. "Завтра она никуда не пойдет, - сказала Оланда, когда мы остались вдвоем. - Вот это письмо велела отдать ему, если он будет расспрашивать о ней". Для убедительности Оланда оттянула карман блузки и показала мне сиреневый конвертик. Вскоре нас позвали вытирать тарелки, а потом мы легли спать и уснули как убитые, - очень устали от всех волнений и еще от Хосе, который не выносит купания.
На другой день меня послали на рынок, и целое утро я не видела Летисии, которая пряталась в своей комнате. Перед обедом я все же заглянула к ней на минутку: она сидела у окна, обложенная подушками, и рядом - девятый томик "Рокамболя", Она очень плохо выглядела, но встретила меня веселым смехом и рассказала, какой смешной сон ей приснился и как забавно билась о стекло глупая оса. Я пробормотала, что мне обидно идти без нее к нашим ивам, но почему-то эти слова было очень трудно выговорить... "Если хочешь, мы скажем Ариэлю, что ты нездорова?" А она как отрезала: "Нет!" Тогда я стала уговаривать ее, правда, не слишком настойчиво, пойти вместе с нами, а потом осмелела и даже сказала, что ей нечего бояться и что вообще настоящее чувство не знает преград. Я даже вспомнила еще несколько торжественных и красивых фраз, которые мы вычитали в "Сокровищнице младости". Но чем дальше, тем труднее мне было говорить, потому что Летисия упорно молчала, разглядывая что-то в окне, и, казалось, вот-вот заплачет. В конце концов я вдруг спохватилась, что меня, мол, ждет мама, и убежала. Обед тянулся целую вечность, и Оланде досталось от тети Руфи за жирное пятно на скатерти. Не помню, как мы вытирали тарелки и как добрались до белой калитки. Помню, что у заветной ивы мы, переполненные счастьем и без тени ревности друг к другу, обнялись и чуть не заплакали. Оланда тревожилась, сможем ли мы хорошо рассказать о себе, останется ли у Ариэля хорошее впечатление. Ведь мальчики из старших классов презирают девчонок, которые кончили только школу первой ступени и умеют лишь кроить тряпки и сбивать масло. Ровно в два часа восемь минут появился поезд, и Ариэль радостно замахал нам обеими руками, а в ответ вместе с разрисованными платочками взметнулось наше "Добро пожаловать!" Не прошло и получаса, как мы увидели Ариэля, который спускался к нам с насыпи, - он был в сером и куда выше ростом, чем нам казалось. Я плохо помню, как начался наш разговор. Ариэль с трудом подбирал слова и явно робел - кто бы мог подумать после таких записочек и самого решения прийти к нам! Он слишком поспешил расхвалить наши статуи и картины, спросил, как нас зовут и почему мы только вдвоем. Оланда сказала, что Летисия не смогла, а он: "Мне очень жаль" и "Какое красивое имя Летисия!" Потом он рассказал много вещей о Промышленном училище - вот тебе и английский колледж! - и попросил показать наши украшения. Оланда отодвинула камень, и перед ним предстали все наши богатства. По-моему, он с явным интересом рассматривал эти украшения, а порой, задерживая в руках какую-нибудь вещь, задумчиво говорил: "Это однажды надевала Летисия" или: "Это было на восточной статуе" - так он окрестил китайскую принцессу. Мы сидели под тенью ивы, и хоть у него было довольное лицо, он слушал нас рассеянно - по всему чувствовалось, что только хорошее воспитание мешает ему встать и уйти. Раза два или три, когда разговор был готов оборваться, Оланда вскидывала на меня строгие глаза. Нам обеим было совсем плохо, хотелось, чтоб все это поскорее кончилось, хотелось просто убежать. И зачем его дернуло знакомиться с нами! Ариэль снова спросил о здоровье Летисии, но Оланда, метнув в меня взглядом, ответила: "Она не смогла прийти", - и все, а я-то думала, что она скажет правду... Ариэль прутиком чертил на земле геометрические фигуры, то и дело поглядывая на белую калитку. Все было понятно без слов, и я очень обрадовалась, когда Оланда вытащила наконец сиреневый конвертик и подала его Ариэлю - он так и замер от удивления, а потом, когда ему растолковали, что это от Летисии, сделался пунцовым и спрятал его в карман. Не хочет читать у нас на глазах. Тут же Ариэль поднялся и сказал: "Очень рад нашему знакомству", - но рука его была вялая, даже неприятная, и мы просто уже не чаяли, чтоб все поскорее кончилось, хотя потом только и говорили о его серых глазах и о том, сколько грусти в его необыкновенной улыбке. Еще нас поразило, как он сказал на прощанье: "Простите и прощайте!" - мы ни разу в жизни такого не слыхали, и прозвучало это красиво, трогательно, как стихи. Когда мы пересказывали все это Летисии - она встретила нас под лимонным деревом в саду, - меня так и подмывало спросить, что было в ее письме, но попробуй спроси, если она запечатала его, прежде чем отдать Оланде, словом, я не посмела, и мы по очереди нахваливали Ариэля и еще ахали над тем, как много он спрашивал о ней. Признаться, мы делали это через силу, потому что любому понятно, что все сложилось очень странно: и очень хорошо, и очень плохо, потому что Летисия чувствовала себя счастливой и в то же время едва сдерживала слезы. Кончилось тем, что мы позорно удрали, сославшись на тетю Руфь, которая якобы нас ждала, а Летисия осталась под лимонным деревом в обществе жужжащих ос.
