Хулио Кортасар - Заколоченная дверь
Петроне зажег лампу - спать он не мог - и подумал: что же делать? Настроение испортилось вконец, да и как ему не испортиться от этой игры и фальши? Все казалось теперь фальшивым - и тишина, и баюканье, и плач. Только они и существовали в этот предутренний час, только они и были правдой и невыносимой ложью. Постучать в стену - мало. Он еще не совсем проснулся, хотя и не спал как следует, и вдруг заметил, что двигает шкаф, медленно обнажая пыльную дверь.
Босой, в пижаме, он приник к дверям - всем телом, как сороконожка, и, приложив губы к грязным сосновым створкам, заплакал и запищал, как тот, невидимый младенец. Он плакал все громче, захлебывался, заходился. Там, за дверью, замолчали - должно быть, надолго. А за миг до того он услышал шарканье шлепанцев и короткий женский крик, предвещавший бурю, но оборвавшийся, словно тугая струна.
В одиннадцатом часу он проходил мимо портье. Раньше, в девятом, сквозь сон, он услышал его голос и еще один - женский, и кто-то двигал вещи за стеной. Сейчас у лифта он увидел баул и два больших чемодана. Управляющий был явно растерян.
- Как спалось? - по долгу службы спросил он, с трудом скрывая безразличие.
Петроне пожал плечами. К чему уточнять, все равно он завтра уедет.
- Сегодня будет спокойней, - сказал управляющий, глядя на вещи, ваша соседка уезжает через час.
Он ждал ответа, и Петроне подбодрил его взглядом.
- Жила тут, жила, и вот - едет. Женщин не поймешь.
- Да, - сказал Петроне. - Их понять трудно.
На улице его качнуло, хотя он был здоров. Глотая горький кофе, он думал все о том же, забыв о делах, не замечая светлого дня. Это из-за него, из-за Петроне, уехала соседка, в припадке страха, стыда или злости. "Жила тут, жила..." Больная, наверное, но - безобидная. Ему, а не ей надо было уехать. Поговорить, извиниться, попросить остаться, пообещать молчание. Он пошел назад, остановился. Нет, он сваляет дурака, она примет его слова как-нибудь не так. И вообще, пора идти на деловое свидание - нехорошо, если им придется ждать. Бог с ней, пускай себя дурачит. Просто истеричка. Найдет другой отель, будет там баюкать своего воображаемого младенца.
Ночью ему снова стало не по себе, и тишина показалась ему еще нестерпимей. Возвращаясь, он не удержался - взглянул на доску и увидел, что соседского ключа уже нет. Поболтав немного с портье, который зевал за своим барьером, он вошел в номер, не слишком надеясь уснуть, положил на столик вечерние газеты и новый детектив, сложил чемоданы, привел бумаги в порядок. Было жарко, и окно он открыл настежь. Аккуратная постель показалась ему неудобной. Наконец стояла тишина, он мог уснуть как убитый - и не спал: он ворочался в постели, тишина давила его - та самая, которой он добился так хитро, та, которую ему так мстительно вернули. Горькая, насмешливая мысль подсказала ему, что без детского плача и не уснешь, и не проснешься. Плача не хватало, и когда, чуть позже, он услышал слабый, знакомый звук за заколоченной дверью, он понял - сквозь страх, сквозь желание бежать, - что женщина не лгала, что она была права, убаюкивая ребенка, чтобы он замолчал наконец, а они - заснули.
