Хулио Кортасар - Цирцея
- Вот это ты зря, - сказали они, - но уж ладно, отнеси ей, она в зале. И проводив его взглядами, они еще долго смотрели друг на друга, пока сеньор Маньяра не снял наушники, так, словно это был лавровый венок, а сеньора со вздохом отвела глаза. Вид у обоих вдруг стал несчастный, поникший. Дрожащей рукой сеньор Маньяра поднял рычажок приемника.
Увидев коробку, Делия почти не обратила на нее внимания, но, попробовав вторую конфету, с мятной начинкой, обсыпанную орехами, сказала Марио, что тоже умеет делать конфеты. Словно чувствуя себя виноватой, что так о многом не говорила ему раньше, она стала оживленно рассказывать про то, как готовит начинку, как обливает уже готовые конфеты шоколадом или мокко. Лучший ее рецепт были конфеты с апельсиновой начинкой, пропитанные ликером, и, взяв одну из принесенных Марио, она воткнула в нее иголку, демонстрируя, как она впрыскивает ликер; Марио глядел на ее белые пальцы, сжимавшие темный шоколадный комок, и она напоминала ему хирурга во время сложной операции, выдерживающего тонкую артистическую паузу. Конфета в пальцах Делии вдруг показалась ему похожей на маленькое живое существо - мышонка, в котором ковыряются иглой. Марио почувствовал непривычную дурноту, сладкий тошнотворный комок подкатил к горлу. "Брось эту конфету, - захотелось сказать ему. - Брось ее сейчас же, не ешь, ведь она живая, ведь это живая мышь". Потом его отвлекли приятные мысли о повышении, и он слушал, как Делия рассказывает про рецепт чайного ликера, розового... запустив руку в коробку, он съел подряд две или три конфеты. Делия улыбалась чуть насмешливо. В голове его беспорядочно кружились робкие, счастливые мысли. "Третий жених, неожиданно подумалось ему. - А может быть, взять и так и сказать: ваш третий жених, и все еще живой".
Чем дальше, тем рассказывать становится труднее, подробности нашей истории незаметно путаются с другими, не имеющими к ней отношения, и все больше мелких подлогов скапливается в памяти за внешней стороной воспоминаний; кажется, впрочем, что он стал все чаще навещать дом Маньяра, все глубже входил в жизнь Делии, ее вкусы и капризы - так, что старики, правда в довольно осторожной форме, однажды попросили его позаботиться о Делии,, и он стал покупать ей все необходимое для приготовления ликеров, фильтры и воронки, а она принимала эти подношения с торжественной серьезностью, в которой Марио чудились проблески любви или, по крайней мере, более спокойное отношение к умершему прошлому.
По воскресеньям после обеда он оставался за столом со своими, и матушка Седесте, пусть и без улыбки, но вознаграждала его за это лакомым куском десерта и свежим, горячим кофе. Шушуканья тоже в конце концов прекратились, по меньшей мере о Делии не говорили в его присутствии. Кто знает, что было тому причиной - пара затрещин, которые он влепил младшему сынку Ка-милетти, или то, как он резко обрывал все поползновения матушки Селесте, но Марио стало казаться, что ему удалось заставить их задуматься, что они простили Де-лию и даже по-новому относятся к ней. Он никогда не говорил о своей семье в доме Маньяра, так же как не упоминал свою подругу в воскресных послеобеденных разговорах. Он даже почти поверил в возможность двойной жизни, в четырех кварталах одна от другой; угол Ривадавия и Кастро Баррос служил как бы мостом, удобным и необходимым. У него даже появилась надежда, что будущее сблизит их дома и их семьи, равнодушное к тому темному и отчужденному, что - он чувствовал это иногда, наедине сам с собой - все же происходит.
Кроме него, к Маньяра никто не ходил. Это отсутствие родственников и друзей слегка удивляло. Марио не пришлось выдумывать какую-то особенную манеру звонить в дверь, все и так знали, что это он. Декабрь выдался жаркий, дождливый, Делия как раз готовила крепкий апельсиновый ликер, и они пили его, радостные, пока за окнами бушевала гроза. Старики Маньяра попробовать ликер отказались, уверяя, что им будет от него плохо. Делия не рассердилась, но, словно вся преобразившись, затаив дыхание следила за тем, как Марио сосредоточенно цедит из крошечной сиреневой рюмки жгуче пахнущую ярко-оранжевую жидкость. "Бросает в жар - умираю, но вкусно", - приговаривал он. Делия, вообще говорившая мало, когда была довольна, заметила: "Я сделала его для тебя". Старики глядели на нее, словно желая прочесть в ее глазах тайну рецепта, мельчайшие подробности двухнедельной метаморфозы.
О том, что Роло нравились ликеры Делии, Марио узнал по нескольким словам, оброненным стариком Маньяра, когда Делии не было в комнате: "Она часто готовила ему напитки. Но Роло боялся за сердце. Алкоголь вреден для сердца". После такого деликатного намека Марио теперь понимал, откуда взялась та свобода, с какой Делия себя держит, с какой садится за пианино. Он едва не решился спросить у стариков, что нравилось Гек-тору, чем - сладким или ликерами - угощала Делия Гектора. Он подумал о конфетах, которые Делия снова пробовала делать и которые сушились сейчас разложенные рядами на полке в комнате перед кухней. Что-то подсказывало Марио, что конфеты у Делии получатся необыкновенные. После неоднократных просьб он добился: она разрешила ему попробовать штучку. Он уже собирался уходить, когда Делия принесла ему на пробу конфету, белую, воздушную, в мельхиоровой розетке. Пока он медленно жевал конфету - пожалуй, чуть горьковато, редкое сочетание привкуса мяты и мускатного ореха, - Делия стояла, скромно потупясь. Похвалы она решительно отклонила; это была всего лишь проба, пока еще совсем не то, чего она хочет. Однако под конец следующего визита - тоже вечером, когда прощальные сумерки уже сгустились вокруг пианино, - она дала ему попробовать еще. Чтобы отгадать вкус, Марио должен был закрыть глаза, он подчинился и не сразу угадал легкий, едва уловимый вкус мандарина, исходящий из самой глубины шоколадной массы. Что-то мелко похрустывало на зубах, ему так и не удалось уловить вкус, но все равно было приятно почувствовать хоть какое-то сопротивление в этой вязкой сладкой мякоти.
В результате Делия осталась довольна, сказала Марио, что вкус, как он его описал, похож на то, чего она добивается. Однако предстояли еще пробы, надо было отладить все тонкости. Старики сказали Марио, что Делия совсем не подходит к пианино и целыми часами возится то с ликерами, то с конфетами. В их тоне не слышалось упрека, но и довольны они тоже не были; Марио догадался, что их расстраивают расходы Делии. Тогда он потихоньку попросил у Делии список всех необходимых ингредиентов. В ответ она сделала то, чего никогда не делала прежде: обвив руками его шею, поцеловала в щеку. Губы ее чуть пахли мятой. Марио прикрыл веки, чувствуя, что его неудержимо тянет еще раз, с закрытыми глазами, просмаковать запах и вкус. И поцелуй повторился, уже более долгий, с легким стоном.
Он не помнит, ответил ли на поцелуй; скорее всего, просто стоял, безвольно, молча, впивая запах и вкус Делии, в полутьме зала. Потом она играла на пианино, как еще не играла никогда, и попросила его прийти завтра. Никогда она еще не говорила с ним таким голосом, никогда они еще так не молчали. Старики что-то заподозрили, потому что ворвались в залу, потрясая газетами, где сообщалось о летчике, пропавшем без вести над Атлантикой. Кто-то зажег свет, и Делия рассерженно встала из-за пианино; Марио на мгновение показалось, что в ее движениях мелькнуло что-то отчаянное, бешеная поспешность, с какой тысяченожка убегает от света по стене. Стоя в дверях, она судорожно двигала руками, но потом, словно пристыженная, вернулась в комнату, исподлобья глядя на стариков; она глядела исподлобья и улыбалась.
Спокойно, как о чем-то окончательно ясном, думал в тот вечер Марио о том, как хрупок покой Делии, постоянно тяготимой памятью о двух смертях. Что ж, Роло - еще куда ни шею; но смерть Гектора переполнила чашу, это был тот последний толчок, от которого зеркало разлетается вдребезги. От прежней Делии остались ее утонченные увлечения, хитрая возня с кулинарными рецептами и животными, ее отношения с простыми незаметными вещами, тяга к ней бабочек и кошек, аура ее медленного, как бы угасающего дыхания. Он поклялся окружить ее безграничной лаской и заботой, на долгие годы увезти в мир целительно светлых комнат и парков, далеких от печальных воспоминаний; быть может, ему не стоило и жениться на Делии, а просто длить эту безмятежную любовь до тех пор, пока она окончательно не убедится, что в облике третьего жениха с ней рядом идет вовсе не смерть, а жизнь.
Когда он стал приносить Делии экстракты и эссенции, то решил, что старики обрадуются, напротив, они стали дуться, глядели молча, косо, и все же под конец смирялись и уходили, особенно когда наступало время проб, всегда в зале, почти в полной темноте, и надо было закрывать глаза, чтобы определить - после стольких колебаний, ведь речь шла о тончайших вкусовых оттенках, - на что похож новый кусочек сладкой мякоти, новое маленькое чудо на мельхиоровой розетке.
