Супружеская жизнь - Базен Эрве
И уходит с величественным видом, руки прижаты к бокам, шея втянута, огромный живот — живая амфора.
— До чего же может измениться женщина! — шепчет Мариэтт, напуганная этими габаритами, которые и ее ожидают. Она отдергивает занавеску. Мы смотрим, как медленно идет по тротуару наша золовка; декабрьский ледок покрыл весь тротуар. Но Габ очень благоразумна — на подметки у нее наклеен тонкий слой каучука. Вдруг у нее выпала из рук сумка. Габ останавливается и пытается поднять ее, почти не нагибаясь. Техника этого движения испытана на опыте. Габ поворачивается боком, сгибает колени и осторожно наклоняется. Рука дотягивается до сумки, хватает ее. И Габ медленно распрямляется.
— Это называется «делать лифт», — умиленно говорит Мариэтт.
Итак, Мариэтт все еще в ожидании. Никогда она не читала так много, как сейчас, когда время заполнено непрерывным вязанием. Друзья бывают у нас редко, но ее сестры зачастили, а болтушки они — каких мало. Но когда родственники отсутствуют и жена свободна от домашних дел (оба эти условия совпадают на какие-нибудь четверть часа), Мариэтт берет книгу, читает ее маленькими дозами, глядя одним глазом на страницу, другим на спицы и петли.
Моя библиотека напичкана томами Даллоза, [10] но в ней имеется и кое-что из классиков в хороших переплетах. Мариэтт редко нарушает эти стройные книжные ряды, разве чтоб смахнуть пыль. Она чаще обращается к тем сочинениям, которые составляют ее собственный фонд и находятся в том же шкафу, где гладильная доска: «Маленькая сиделка», «Умей готовить», «Как надо шить и кроить», «Современное искусство любви» (подарок ее матери взрослым дочерям), «Справочник Скорой помощи», «Семейная энциклопедия»… Однако за справками она редко заглядывает в эти книги; звонок по телефону — и с улицы Лис ей дадут справку скорее и отзывчивее.
Основной ее резерв — шкаф в гостиной: там теснятся три или четыре сотни книг в истрепанных обложках. Мариэтт роется в этой куче, книги стоят отнюдь не по алфавиту, отбрасывает исторические сочинения, путешествия, рассказы о большой охоте (мой отец, заядлый домосед, любил читать серию Пайо), а потом она зацепит что-либо из многочисленных авторов серии «Б» (Баррес, Бордо, Бурже, Буссенар, Буайлев) или же среди авторов серии «М» (Магали, Мальро, Мориак, Моруа, Монтерлан, Моран, Моравиа). Дядя Тио приносит ей новые романы. Жиль, ее литературный ментор, сам лишь эхо критических статей в «Курье де Л'Уэст», иной раз заставит ее купить кое-что из книг. По его мнению, Мариэтт надо отнести к категории читательниц «В» (согласно его классификации, «А» — интеллектуалы, «Б» — опытные читатели, «В» — случайные, «Г» — невежды). Но она, конечно, могла бы перейти и в более высокую категорию. Мариэтт охотно читает Камю (говорит, что это серьезно и доступно), Симону де Бовуар (образец женственности), Саган (женщина, довольно быстро достигшая славы). Конечно, я заметил, что Пруста она отбросила. Но все же хоть попыталась прочесть. Упорно отказывается одолевать «путаников» последней формации.
— Все у них держится на волоске, — говорит она, — да и этот волосок так закручен — ничего не понять!
И хотя Жиль терпеливо объясняет ей, что элита, которой приятно, что она столь малочисленна, и мнения которой так высоко ценят специалисты, занята своего рода отбором, Мариэтт тут же его прерывает:
— Ну и прекрасно, я подожду, пока они что-то найдут!
Дух семьи Гимаршей силен в ней, и она не преминет добавить:
— Зачем мне интересоваться людьми, которые вовсе не интересуются мною?
Жиль не настаивает. Он уж мне теперь не скажет слова, которые как-то бросил по поводу мосье Турса, страстного пожирателя всякого чтива: «Дураки любят быть в центре внимания». Для Мариэтт у Жиля всегда найдутся оправдания: она женщина, она провинциалка, она с улицы Лис, а мужу ее, как видно, недосуг подумать, чем занять головку жены. Мужья обычно жалуются, что у их жен в головах пустота, но вовсе не ее они стремятся заполнить. Пробовал ли я хотя бы изгнать из дома иллюстрированные книжонки для взрослых, те самые, что все Гимарши покупают еженедельно, передают друг другу, от сестры к сестре, от тетушки к тетушке. Вот она здесь, вся эта «литература». А мамуля еще принесла:
— Держи, доченька, может, это развлечет тебя. Будем справедливы. Мариэтт пропускает страницы, на которых автор, чтоб задеть соответствующую струну в сердце читателя, задирает юбки принцесс. Жену не соблазняют бурные жизнеописания кинозвезд, не привлекают описания душевного разлада, который выносят одни дамы — героические жертвы своих сердечных смут — на суд других дам. Но Мариэтт готова без всякого стыда уткнуться в статьи под рубриками «Мода» и «Кухня». А на соседней странице очередная юристка толкует о «правах женщины» — заглянем и сюда. Верно говорит юристка. Перелистываются страницы одна за другой. Попадается роман Дафне. На этот раз пройдем мимо — с этой мы знакомы. Но вот наконец последняя анкета-конкурс о положении женщин, мяу-мяу, оказывается, обещаны многочисленные премии, в том числе путешествие на остров Крит, два мотороллера «веспа», сто электрических утюгов, термос и бесплатная подписка. Что вам кажется наиболее важным для женщины? Красота, добродетель, муж, религия, карьера, дети, свобода, дом, культура, семья, родина, счастье или молодость?
Тогда берут карандашик и решают, какое место отвести мужу. Но мне этого не скажут. Мариэтт только спросит:
— Интересно, сколько они получают ответов, как ты думаешь?
Вот что главное: все вышеперечисленные великие проблемы, приобщенные к выигрышу утюга, зависят от этого добавочного вопроса.
Тревога. Во вторник из Парижа пришло странное сообщение: «С Рен произошел несчастный случай».
— Так вот оно что! — сказала Мариэтт, тотчас расшифровав недавнюю «усталость» своей сестры.
Мадам Гимарш помчалась в Париж с девятичасовым поездом, который к полудню прибыл на вокзал Монпарнас. Вернулась она в тот же день скорым вечерним поездом и не в силах была скрыть происшедшее. Габриэль ловко выпытала обо всем, поскольку этого не смогли сделать родные дочери. И на следующий день мы узнали, что Рен только что вернулась из Женевы, ибо сочла для себя бедствием то событие, которому Мариэтт так бурно радовалась. Рен вернулась в Париж облегченная, но обескровленная неким врачом, специализировавшимся на том, чтобы лишать француженок потомства.
— Иметь такие деньги, как они, эти д'Эйяны, и так поступить, ты можешь это понять, а? — твердила мне всю неделю Мариэтт.
Вторая тревога. В понедельник в семь часов утра затрезвонил звонок у входной двери. Явился Эрик. Было еще совсем темно. Шел снег. Эрик прибежал без пальто, волосы его были запорошены снегом, он задыхался — бежал не останавливаясь до самого нашего дома. И начал хныкать:
— Ох, в каком я ужасном положении.
Потом объяснил: Габриэль должна была родить уже десять дней назад, но внезапно у нее прошли воды, хотя никаких схваток не было. Был еще один тревожный симптом: довольно высокая температура. Надо немедленно отвезти Габриэль в клинику. Но уж не везет так не везет. Магазин Гимаршей сегодня закрыт — родители вместе с Арлетт уехали в Нант, чтоб пополнить ассортимент товаров в фирме «Братья Деспла». Как их предупредить? У Симоны занятия в лицее, и она осталась дома вместе с прислугой, но она не знает, в какой гостинице родители остановятся в Нанте, а в фирму «Деспла» звонили, но к телефону никто не подходит. Вероятно, контора откроется только в девять часов. А он не может одновременно заниматься и дочками и Габриэль; Эрика била дрожь. Он совсем потерял голову. При малейшем затруднении он сразу терял голову. Мариэтт закричала:
— Кончишь ты метаться? Я иду. Я побуду с детьми. А вы отвезете Габриэль.
Напрасно я уговаривал ее, что все возьму на себя. Мариэтт ничего и слушать не хотела. Набросила на себя что попалось под руку, накинула пальто и побежала к машине, стоявшей на улице. Видимость была скверная. «Дворники» сметали снег с ветрового стекла машины, но он опять налипал косыми полосами. Резкий поворот внезапно бросил нас на железный мусорный ящик, он опрокинулся, и все его содержимое высыпалось под ноги озябшей монахине, подметавшей тротуар перед пансионом Дам де л'Эвьер. Еще одно происшествие — дорогу перебежала черная кошка. Но Мариэтт уже ни на что не обращала внимания: строгая, сосредоточенная, она молча вела машину и вдруг стала удивительно похожа на свою мать. Доехала до дома Эрика, затормозила, выскочила, стукнула дверцей. Когда я вошел в спальню, Мариэтт уже завладела тремя девчушками, которые вертелись около кровати Габриэль, бледной, посиневшей, но удивительно спокойной. Она сказала:
