Редьярд Киплинг - Девять сборников рассказов
Ну, похоронили мы наших мертвецов, подобрали раненых, вылезли на склон и увидели, как шотландцы и гуркхи расправляются с остатками патанов. Похожи мы тогда были не на солдат, а на шайку отъявленных разбойников: на лицах корка -- запекшаяся кровь пополам с пылью, в корке борозды от пота, штыки в чехлах на живот сползли, как мясницкие ножи, и на каждом из нас какая-нибудь да отметина.
В это время подъезжает верхом штабной офицер, чистенький, как винтовка со склада, и говорит: "Это что за пугала?" --"Рота черных тайронцев и одна рота Старого ее величества полка", вежливо отвечает Крюк, неодобрительно поглядывая на штабного. "Вот как! -- говорит штабной офицер.--Ну, и выбили вы этот патанский резерв?" -- "Нет!" -- отвечает Крюк, а тайронцы гогочут. "Черт побери, что же вы с ним сделали?" -- "Мы его перебили", -- буркнул Крюк и повел нас дальше, но тайронец Туми успел-таки брякнуть во всеуслышание утробным голосом: "И чего этот бесхвостый попугай загораживает дорогу тем, кто получше его?"
Штабной позеленел, но Туми тут же вогнал его в краску, пропищав жеманным голоском: "Поцелуйте меня, душка майор, мой муж на войне, я совсем одна".
Штабной ускакал, гляжу -- у Крюка от смеха плечи трясутся.
Капрал принялся было распекать Туми.
"Отвяжись, -- огрызнулся Туми, не моргнув глазом, -- я у этого денщиком служил, пока он не женился; вам-то невдомек, а он знает, про что я говорил. Великое дело пожить в хорошем обществе". Помнишь Туми, Ортерис?
-- А как же! Он через неделю в лазарете помер, я-то знаю -- половину его добра сам купил, а потом еще...
-- Караул, на выход!
Было четыре утра, явилась смена.
-- Сейчас я вам достану двуколку, сэр, -- сказал мне Малвени, торопливо надевая свое снаряжение,-- Пойдем наверх в форт, пошарим в конюшнях Макграта.
Сдав караул, три солдата и я направились к купальне в обход главного бастиона, и даже Лиройд дорогой разговорился. Ортерис заглянул в ров, потом перевел глаза на равнину.
-- "Эх, надоело Мери ждать, Мери ждать", -- замурлыкал он. -- И всетаки хорошо бы, пока голова цела, отправить на тот свет еще хоть парочку треклятых патанов. Война! Война, черт бы ее побрал! Север, восток, юг и запад!
-- Аминь! -- заключил Лиройд.
-- Это что? -- Малвени вдруг остановился у какого-то предмета, белевшего подле старой караульной будки. Он наклонился и тронул белое пятно.
-- Да это Нора! Нора Мактэггарт! Нонни, голубка, что ты тут делаешь в такое время? Почему ты не в постели с мамой?
Двухлетняя дочка сержанта Мактэггарта, должно быть, ушла из дому в поисках прохлады и добралась до крепостного вала. Ночная рубашонка задралась ей на шею, девочка стонала во сне.
-- Надо же, -- сказал Малвени, -- вот бедняжка. Вы только посмотрите, вся кожа в сыпи, а кожа такая нежная. Нам в такой зной и то тяжело, а каково детишкам? Проснись, Нонни, мама с ума сойдет от беспокойства. Черт подери, ребенок мог свалиться в ров!
Начало светать. Малвени поднял девочку и посадил к себе на плечо, ее светлые локоны коснулись короткой щетки седоватых волос. Ортерис с Лиройдом пошли сзади, прищелкивая в такт пальцами, а Нора сонно улыбалась им. И вот, приплясывая с девочкой на плече, Малвени запел, звонко, как жаворонок:
Тому, кто в жены тебя возьмет,
Ты лучше не говори,
Что ночь провела с часовым вдвоем
Под грубым плащом до зари.
-- Хотя, честно говоря, Нонни, -- продолжал он серьезно, -- не вся ты была под плащом. Ничего, лет через десять будешь одеваться поаккуратнее. А теперь поцелуй своих друзей и беги скорее к маме.
Опущенная на землю около домов, где жили семейные, Нонни послушно кивнула, как истинно солдатский ребенок, и, прежде чем затопать по вымощенной плитами дорожке, протянула губки трем мушкетерам. Ортерис вытер рот тыльной стороной руки и, расчувствовавшись, выругался, Лиройд порозовел, и оба пошли прочь. Йоркширец грянул оглушительно мелодию хора из "Караульной будки". Ортерис замурлыкал, подтягивая ему.
-- Вы что, со спевки, что ли? -- спросил артиллерист, который нес картуз с порохом -- время было заряжать дежурное орудие для утреннего сигнала.--Больно вы веселы по нынешним временам.
Позаботься, молю, о мальчишке больном.
Он отпрыск старинного рода,-
заорал Лиройд. Голоса стихли в купальне.
-- Ох, Теренс! -- прервал я наконец монолог Малвени, когда мы остались вдвоем. -- И мастер же вы заговаривать зубы!
Он устало взглянул на меня, глаза у него запали, лицо осунулось и побледнело.
-- Да уж, им-то я помог своей болтовней ночь скоротать, а кто мне поможет? Ответьте, сэр!
Над бастионами форта Амары занимался безжалостный день.
перевод Н. Рахмановой
* СБОРНИК "РИКША-ПРИЗРАК" *
НЕОБЫЧАЙНАЯ ПРОГУЛКА МОРРОУБИ ДЖУКСА
Жив или мертв -- нет третьего пути
туземная пословица
Никакого обмана, как выражаются фокусники, в этой истории нет. Джукс случайно наткнулся на селение, которое существует на самом деле, хотя ни один англичанин, кроме него, там не бывал. Подобного рода поселок еще недавно процветал в окрестностях Калькутты, и ходил даже слух, что, если забраться в самую глубь Биканера, расположенного в самом сердце Великой индийской пустыни, там можно обнаружить не то что селение, а целый город -штаб-квартиру мертвецов, которые хоть и не умерли, но утратили право на жизнь. Да и то сказать, раз уж совершенно точно известно, что в той же пустыне существует другой удивительный город, куда удаляются на покой все богатые ростовщики, после того как они сколотят себе состояния (состояния столь огромные, чю владельцы их не рискуют довериться даже могучей деснице закона, а ищут убежища в безводных песках), где они заводят себе роскошные выезды на мягких рессорах, покупают красивых девушек и украшают дворцы золотом, и слоновой костью, и минтоновскими изразцами, и перламутром, я не вижу, почему должен вызывать сомнения рассказ Джукса. Сам он инженер-строитель, и голова его набита всевозможными планами, перспективами и разными прочими материями такого же рода, и, уж конечно, не стал бы он затруднять себя, выдумывая всякие несуществующие ловушки. Он бы больше заработал, занимаясь своим прямым делом. Излагая эту историю, он никогда не разнообразит ее новыми версиями и очень раздражается и негодует, вспоминая о том, как непочтительно с ним там обходились. Записал он ее вначале совершенно бесхитростно и лишь впоследствии выправил кое-где стиль и добавил моральные рассуждения. Так вот.
x x x
Началось все это с легкого приступа лихорадки. По роду моей деятельности мне пришлось однажды на несколько месяцев расположиться лагерем между Пакпаттаном и Мубаракпуром, а то, что это безлюдная, жалкая дыра, известно каждому, кто имел несчастье там побывать. Мои кули вызывали у меня раздражение не больше и не меньше, чем прочие артели подобного рода, а работа требовала напряженного внимания, спасая от хандры, даже если бы я и был подвержен этой недостойной истинного мужчины слабости.
Двадцать третьего декабря тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года меня слегка лихорадило. Было тогда полнолуние, и естественно, что все псы неподалеку от моей палатки выли на луну. Эти бестии импровизировали дуэты и трио, доводя меня до бешенства. За несколько дней перед тем я подстрелил одного такого громкоголосого певца и повесил его останки in terrorem* в полусотне ярдов от входа в палатку. Но собратья его тут же навалились на мертвое тело, передрались и сожрали его целиком: мне даже показалось, что после этого они запели свои благодарственные гимны с удвоенной силой.
* Для острастки (лат.)
Сопутствующее лихорадке возбужденное состояние действует по-разному на разных людей. Мое раздражение спустя короткое время нашло исход в твердом решении убить одну гадину, черную с рыжими подпалинами, которая целый вечер громче всех выла и первая же бросалась наутек. Из-за того, что рука у меня дрожала, а голова кружилась, я уже дважды промахнулся по ней из обоих стволов моего дробовика, и тут меня внезапно осенила мысль, что лучше всего будет погнаться за нею верхом, догнать на открытом месте и прикончить ее копьем. Конечно, только лихорадка могла породить этот бредовый план, но в тот момент он казался мне совершенно разумным и легко осуществимым.
Поэтому я приказал конюху оседлать Порника и незаметно подвести его к заднему выходу из палатки. Когда пони привели, я стал рядом с ним, чтобы улучить момент, когда собака снова поднимет вой, и сразу вскочить в седло. Надо сказать, что Порника перед этим несколько дней не выводили из загона; ночной воздух был холодным и бодрящим, а на мне были специальные шпоры, длинные и острые, которыми я в тот день понукал медлительного коба. Поэтому нетрудно поверить, что, когда я погнал Порника, он сразу же пустился вскачь. В одно мгновение, ибо собака неслась как стрела, палатка осталась где-то далеко позади, и мы мчались по песчаной равнине, как в гонках на скаковой приз. В следующее мгновение мы обогнали мерзкого пса, и я уже успел позабыть, с чего это я вдруг оказался тут на лошади и с копьем в руках.
