Уильям Шекспир - Тит Андроник
Все в смятении. Люций, Марк и другие поднимаются наверх.
Марк
Вы, скорбные, народ и дети Рима,
Разъятые враждой, как стая птиц,
Рассеянная вихрями и бурей,
О, дайте научить вас, как собрать
В единый сноп разбитые колосья
И в плоть одну разрозненные члены,
Чтоб сам себе не стал отравой Рим
И он, пред кем склоняются держаны,
В отчаянье, как жалкий отщепенец,
Постыдно не покончил сам с собой.
Но, если иней старости, морщины
Свидетельство об опыте нелживом,
Не убедят вас выслушать меня,
(Люцию)
Друг Рима, говори. Как встарь наш предок,
Когда торжественно повествовал
Дидоне скорбной и больной любовью
О ночи мрачной, пламенной, когда
Лукавый грек взял Трою у Приама,
Скажи, какой Синон нас обольстил,
Кто ввез машину, нашей Трое - Риму
Гражданскую тем рану нанеся.
Не камень сердце у меня, не сталь;
Заговорю ль о горьких наших бедах,
Потоки слез затопят красноречье,
Прервав правдивый мой рассказ в тот миг,
Когда он должен захватить вниманье
И вызвать сострадание у вас.
Вот вождь, за ним рассказ: от слов его
В вас сердце содрогнется и заноет.
Люций
Итак, друзья, да будет вам известно:
Проклятые Деметрий и Хирон
Вот кто зарезал цезарева брата,
Кто нашу изнасиловал сестру.
За их вину казнили наших братьев,
Презрев отца их слезы и лишив
Руки, сражавшейся за Рим достойно,
Его врагов в могилу отправлявшей.
И, наконец, и сам я изгнан был.
За мной ворота затворились; плача,
Пошел просить о помощи врагов.
В моих слезах вражда их потонула,
Объятья их раскрылись для меня.
Отверженный, да будет вам известно,
Я охранял ценою крови Рим
И меч врага от Рима отводил,
Сталь направляя в грудь свою отважно.
Вы знаете, я хвастать не люблю;
Мои рубцы порукой в том, хоть немы,
Что мой рассказ и точен и правдив.
Довольно! Слишком я и так отвлекся
Хвалой себе недолжной. О, простите!
Нет друга - сами хвалим мы себя.
Марк
Черед за мной. Смотрите, вот ребенок:
(указывая на ребенка, которого держит на руках слуга)
Им разрешилась Тамора; он ею
От мавра нечестивого рожден,
Зачинщика, творца всех этих бедствий.
Мерзавец жив; здесь, в доме Тита, он
И это подтвердит, как ни преступен.
Решите, мог ли Тит не отомстить
За несказанные обиды эти,
Их ни один бы смертный не стерпел!
Узнав всю правду, римляне, судите!
В чем погрешили - укажите нам;
И с места, где нас видите сейчас,
Андроников несчастные остатки,
Мы об руку низринемся вдвоем
И, раздробив себе мозги о камни,
Положим роду нашему конец.
Ответьте, римляне; скажите слово
И с Люцием мы броситься готовы.
Эмилий
Сойди, сойди к нам, муж почтенный Рима,
И за руку к нам цезаря снеди:
Наш цезарь - Люций; в том я убежден:
Единогласно будет избран он.
Все
Привет, о Люций, повелитель Рима!
Марк
Ступайте в дом Андроника печальный
(Слугам.)
Безбожного сюда тащите мавра,
Чтоб к страшной смерти присудить его,
За жизнь преступную его карая.
Слуги уходят.
Люций, Марк и другие спускаются.
Все
Привет, о Люций наш, правитель Рима!
Люций
Благодарю. Когда б я мог так править,
Чтоб Рим от горя и от слез избавить!
Но дайте срок мне, римляне: природой
Тяжелый долг возложен на меня.
Посторонитесь. - Дядя, подойди
Прощальную слезу на труп пролить.
(Целует Тита.)
Горячий поцелуй устам холодным
И слезы на лице окровавленном
Вот сына верного последний долг!
Марк
Слезу слезой, лобзание лобзаньем
Брат на устах здесь возместит тебе.
О, будь число их, должных мной, несметно
И бесконечно, - расплачусь за все!
Люций
Поди сюда, учись у нас, мой мальчик,
Как слезы лить. Тебя твой дед любил.
И на коленях все качал, бывали,
И песнею баюкал на груди;
И он тебе рассказывал немало,
Что твоему младенчеству пристало.
Из уваженья к этому, с любовью
Пролей слезинки от своей весны,
Как требует того закон природы:
Друг должен с другом разделить невзгоды.
Простись же с ним, предай его могиле
И, долг отдав ему, расстанься с ним.
Люций Младший
О дедушка! Желал бы я всем сердцем
Сам умереть, чтоб только ты был жив!
Отец, мне слезы говорить мешают,
Рыданья душат, лишь раскрою рот.
Входят слуги с Ароном.
Один из римлян
Андроники, конец страданьям вашим!
Произнесите приговор злодею,
Виновнику событий роковых.
Люций
По грудь заройте в землю, не кормите:
Пусть бесится, вопит о пище он;
Кто, сжалившись над ним, ему поможет,
Умрет за это. Вот наш приговор.
Смотрите, чтоб зарыт был в землю прочно.
Арон
Но что ж во мне замолкли гнев и ярость?
Я не ребенок, чтоб с мольбой презренной
Покаяться в содеянном мной зле.
Нет, в десять тысяч раз еще похуже
Я б натворил, лишь дайте волю мне.
Но, если я хоть раз свершил добро,
От всей души раскаиваюсь в этом.
Люций
Пусть тело цезаря друзья возьмут,
Чтоб схоронить его в отцовском склепе,
Отца же моего с сестрою должно
В гробницу родовую поместить.
А что до Таморы, тигрицы злобной,
Ни трауром, ни чином погребальным,
Ни похоронным звоном не почтить,
Но выбросить зверям и хищным птицам:
Жила по-зверски, чуждой состраданья,
И вызывать не может состраданья.
Пусть правосудие свершат над мавром,
Он бедам всем начало положил.
Затем в стране мы учредим порядок,
Чтоб не пришла от дел таких в упадок.
Уходят.
"ТИТ АНДРОНИК"
Уже в начале (I, 2) трагедии на сцену вносят гроб, и в нем покоятся останки двадцати сыновей Тита Андроника, погибших в сражениях. Триумф полководца Тита венчается тем, что одного из пленных принцев, Аларба, уводят, чтобы разрубить на куски и сжечь на костре как жертву богам. Эта казнь возбуждает у пленной царицы Таморы жажду мести, которая послужит причиной многих последующих событий.
Убийства следуют одно за другим. Тит Андроник закалывает своего сына Муция, осмелившегося ослушаться его. Сын Таморы Деметрий убивает Бассиана и сваливает вину на двух сыновей Тита, которых казнят. Деметрий и его брат Хирон насилуют дочь Тита Лавинию и, чтобы она не выдала их, отрезают ей язык и руки, лишая возможности и говорить и писать. Тит Андроник, поверив коварному мавру Арону, отрубает себе левую руку, надеясь этой жертвой спасти двух осужденных сыновей. Мавр Арон закалывает кормилицу царицы, чтобы та не выдала тайну его связи с Таморой, и обещает сделать то же самое с повивальной бабкой, помогавшей царице разрешиться от бремени.
На казнь отправляют крестьянина, передавшего императору Сатурнину дерзкое послание Тита. Тит осуществляет месть над насильниками, обесчестившими его дочь, и, в то время как он наносит смертельные раны связанным Деметрию и Хирону, Лавиния в обрубках рук держит таз, в который стекает кровь ее обидчиков. Но и отмщенная Лавиния не остается в живых - ее убивает отец, чтобы она не пережила своего позора. Тит убивает и своего главного врага - Тамору, но сначала он угощает ее пирогом, в который запечено мясо ее сыновей. Сатурнин мстит за смерть своей жены, убивая Тита Андроника, а сын последнего Луций поражает мечом Сатурнина. И, наконец, мавра Арона, злобного интригана, подстроившего ряд убийств, подвергают страшной казни; закапывают живым в землю в отместку за содеянное им зло.
Четырнадцать убийств, тридцать четыре трупа, три отрубленные руки, один отрезанный язык - таков инвентарь ужасов, наполняющих эту трагедию.
Мог ли написать ее Шекспир, тот, кого современники называли "благородным", "медоточивым", "сладостным"? Тот, кто написал столь изящные комедии и такие глубокие философские трагедии?
Многие критики отказываются верить этому. Содержание "Тита Андроника" столь грубо, низменно, жестоко, говорят они, что невозможно признать это произведение плодом гения Шекспира, хотя бы и молодого. Никакая незрелость не может оправдать столь чудовищное нагромождение ужасов. Только дурной вкус и примитивная фантазия могли породить трагедию такого рода, создать которую мог кто угодно, только не Шекспир.
Весь арсенал средств критики был привлечен для того, чтобы "обелить" Шекспира и смыть пятно, марающее чистую одежду гения. Ссылались на то, что три прижизненных издания "Тита Андроника" (1594, 1600, 1611) были напечатаны без имени автора на титульном листе.
Приводили слова драматурга XVII века Эдуарда Рейвенскрофта, который в предисловии к своей переделке "Тита Андроника" (поставленной в 1678 и напечатанной в 1687 г.) писал: "Люди, издавна осведомленные в театральных делах, говорили мне, что эта пьеса первоначально не принадлежала Шекспиру, а была принесена посторонним автором, и он лишь приложил руку мастера к одной или двум ролям или характерам; и я склонен поверить этому, ибо из всех его произведений это самое неудобоваримое; оно напоминает скорее кучу мусора, нежели постройку".
