Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
Наденька собирает грязные миски, вытирает стол тряпкой. Мне пора в школу, сегодня четверг, уроки начинаются рано.
— Боже мой… — говорит мама. — Хотела что-то сделать, не помню уже что… Хорошо, начнем с уборки. Прежде всего протрем керосином мою кровать.
— В том месяце протирали, — напоминает Наденька, — как вы с дачи вернулись.
— При чем тут тот месяц? Нужно постоянно протирать. Чтобы запах никогда не выветривался. Светлана, достань бутылку.
Я лезу за батарею и вытаскиваю бутылку с керосином.
— Переложите постель на сундук, — командует мама, — и снимем сетку. Светлана, подержи тут.
— Мама, я должна уходить в школу.
— Разумеется! Нет, как вам это нравится? Как только попросишь что-то сделать, тут же отыскивается веская причина для отказа. Действительно, правду говорят: яблоко от яблони недалеко падает. Что ж, прекрасно: иди в школу. Иди, убирайся! Точная копия обожаемого папаши. Хоть бы что-нибудь, хоть какую-нибудь черточку взяла от матери! Ничего! Ни в чем ни малейшего сходства! Мучилась, растила и вырастила в собственном гнезде кукушонка. Между прочим, мне предлагала одна акушерка — еще в молодости, не помню точно, после второго или третьего аборта — перевязать трубы. Не послушалась, дуреха, теперь кусаю себе локти. Нет, нет, Наденька, не так! Начинать надо снизу и каждый стык протирать в отдельности. Клопы, если забираются, так именно в самые укромные места. Знаете, что я подумала? Попробуем передвинуть мою кровать к той стенке. А Павла сюда. Может, все-таки будет потише. Крутишься, крутишься полночи, не знаешь, куда приткнуться, — со всех сторон грохот, шум, крик, посудой звенят, стульями шаркают, ногами топочут. Вечный сумасшедший дом… Да, видно, уж после обеда пойду на Башиловку. Боже мой, есть же счастливые люди — живут спокойно, без всяких терзаний… Ты все еще здесь? — оборачивается она ко мне. — То, видите ли, торопилась, на минуту боялась задержаться, а то уже стало не к спеху. Поганка! Глаза бы мои не видели!..
«Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик…»
Я учу клятву. Нас принимают в пионеры — восемь человек, отличниц и хороших учениц (самых хороших, у кого не больше двух четверок): Иру Каверину, Иру Грошеву, Зою Линкину, Риту Кузнецову, Нину Феденко, Свету Васильеву, Аллу Вольфсон и меня. У Риты Кузнецовой и у Светы Васильевой, правда, больше двух четверок, но зато Ритина мать — председатель родительского комитета, а у Светы — отец замминистра.
Клятву нужно знать наизусть. И еще нужно пионерскую форму — темно-синюю юбку и белую блузку.
— Юбку можно покрасить эту, — размышляет мама, разглядывая серенькую юбочку, которую папа привез из Германии. — А блузку пусть наденет мою.
— На Светлане это будет не блузка, а балахон! — замечает папа и продолжает стучать на машинке.
— Не выдумывай, никакого балахона. Мне она все равно мала. Ну-ка, примеряй…
— Самый настоящий балахон!
— Хорошо, можно немного обузить. Попрошу Леру Сергеевну, чтобы обузила.
— А рукава?
— Что рукава? Рукава подошьются.
— Нинусенька, не проще ли пойти в магазин и купить настоящую форму?
— Нет, не проще!
Мы спускаемся вниз. Дверь в квартиру Леры Сергеевны распахнута, в прихожей наставлены какие-то вещи, Полонская двигает тумбочку, Стелла ей помогает.
— Что это? — удивляется мама. — Не понимаю… Кто-то приехал? Анна Матвеевна, дорогая, что тут у вас происходит?
— Переезжаем, — отвечает Анна Матвеевна.
— Переезжаете? Зачем? Куда? У вас такая прекрасная комната…
Действительно, у Полонских прекрасная комната: с нишей, окном и двумя балконами. Один балкон большой, пожарный, а второй поменьше, обыкновенный.
— Слишком даже прекрасная, — говорит Анна Матвеевна. — Для одинокой женщины с ребенком — непозволительная роскошь.
— Но куда же вы едете?
— На Плющиху.
— Хоть ближе к центру…
— Ближе к центру, полуподвал, домик-развалюха, пятнадцать метров — все как раз по нас.
— Полуподвал? — ужасается мама. — Но как же вы согласились?
— Подумала, Нина Владимировна, и пришла к выводу, что в данных обстоятельствах это будет самым правильным.
— Боже мой, из такой комнаты — в полуподвал… Нет, это безумие!
— Неизвестно… Неизвестно, где безумие, а где — нет. Ничего, бывает и хуже. В полуподвале, знаете, сон здоровее. Такая комната, как моя, слишком соблазнительна для людей, не хочу никого вводить во искушение.
— Нет, — говорит мама, — поверьте мне, я вам от души советую! Опомнитесь, не делайте этого. Откажитесь, пока не поздно. Вы сами убедитесь — это непростительная глупость! Не пройдет и недели, как вы раскаетесь. Потерять легче легкого, а попробуйте получить обратно! И потом, ведь вернется же он когда-нибудь… Я имею в виду вашего мужа.
Анна Матвеевна вздыхает, опирается на тумбочку — устала, наверно, — и разглядывает маму.
— Что вы на меня так смотрите? — удивляется мама. — Я исключительно добра вам желаю.
— Нина Владимировна, золотко вы мое, — говорит Анна Матвеевна. — С вас портреты писать надо. С вашей веры во все хорошее. Вы, наверно, и газет не читаете.
— Зачем я стану читать всякую дребедень!
— А вы все-таки загляните, в газетах сейчас много интересного пишут: про арест писателей, про ликвидацию Антифашистского комитета, про «Дер Эмес»… Вам тоже не помешает быть в курсе дела.
— Павел, — спрашивает мама, — что это она говорит? Что там случилось с «Дер Эмесом»?
Папа откладывает в сторону газету и принимается скоблить ногтем большого пальца указательный.
— Не знаю, Нинусенька…
— Что значит, не знаешь? Все знают, а ты не знаешь. Можно поверить!..
— «Дер Эмес» закрыт.
— Как? Почему? А что же Соломон?
— Нинусенька, не задавай, пожалуйста, бесполезных вопросов.
— Нет, но нужно же как-то справиться… Позвонить, выяснить. Они же собирались давать отрывки из твоего романа.
Папа ничего не отвечает, подходит к вешалке и начинает одеваться.
— Ты что, уходишь? Куда? Почему ты молчишь?
— Хочу пройтись, — говорит папа. — Надеюсь, это не вызывает твоих возражений?
— Боже мой, что за тон! — Мама поджимает губы. — Проходись. Кто тебе не дает? Хочешь проходиться — проходись себе на здоровье. Кошмар какой-то: каждое слово в штыки, нельзя уже ни спросить ничего, ни сказать…
Папы нет. Мама спит. Бабушка тоже спит на своем сундуке. Пока не будет готова раскладушка, я сплю с мамой, в ее кровати. Мама давно уже, как только мы вернулись с дачи, заказала для меня раскладушку, но никак не может достать для нее брезент. Деревянную часть Макар Федорович смастерил, а брезента все нет.
