Дина Рубина - Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)
Всю дорогу в самолете до Москвы и от Москвы до Ташкента она раздумывала о встрече на выставке, о знаке, который подала ей судьба. И о том разговоре ночью, после очаровательного – и мучительного для нее – вечера с друзьями, милой болтовни, музыки (Наташа играла из новой программы несколько «Прелюдов» Шопена и это было прекрасно – можно было закрыть глаза и молчать, перебирая слова недавней встречи), – когда, дождавшись, чтобы гости угомонились в своей комнате, Лёня вошел в спальню, плотно и бесшумно прикрыл дверь и, бросившись рядом на кровать, развернул ее к себе:
– Ну?! Что стряслось? Знал, что не спит.
Она сказала:
– Мне нужно съездить в Ташкент.
– Ни за что!
– Лёня...
– Я не знаю такого города!
– Послушай... ну... послушай же... – качнула головой, высвобождая лицо из его ладоней... – Мне необходимо повидаться с матерью...
– По-ви-даться?! – Он расхохотался... – Воображаю это милое свидание!
Тогда она села, подоткнула подушку за спину и все ему рассказала, – тихо, сосредоточенно, монотонно раскачиваясь, – все, от начала до конца... Он молчал... Потом поднялся, принялся расхаживать, растирая ладони, словно разогревая их, – как всегда, когда волновался, – будто только что отстоял вахту на морозе.
– Ну, хорошо!... – наконец проговорил он. – Но я ведь сейчас не могу ехать с тобой... И потом, ты даже не знаешь, жива ли она! И вообще... – сколько лет ты с ней не виделась?
– Какая разница... – Вера усмехнулась, вспоминая их последнюю с матерью встречу, в подъезде... Сейчас казалось, что это было пятьдесят лет назад... – Пойми, это нужно – мне. Оказывается, у нее день рождения первого мая... А я никогда не знала... Я сегодня ее в разговоре так легко и почтенно похоронила... Ты не находишь, что я вообще как-то легко хороню людей?
Лёня хмыкнул не без ехидства, стягивая через голову свитер со спины, и ушел в ванную, включил там воду... Негромко сказал оттуда:
– А мне-то, мне-то как везет: то баронесса, то русская дворянка... Ты, случаем, не вышлешь меня в черту оседлости?
Было слышно, как тихо льется вода, шуршит зубная щетка, как он полощет рот...
Она вспомнила, как поначалу тосковала по себе в этом огромном городе, в этом большом доме, маялась, искала что-то, словно давно зарыла здесь клад и забыла – где... Никак не могла привыкнуть к роли хозяйки и спрашивала Лёню – можно ли взять в холодильнике сок, а он от этого сатанел и однажды даже выматерился. Вспомнила, как в одну из ураганных ночей проснулась от воющего в патио ветра и увидела, что он тоже не спит, и заплакала, и он тихо обнял ее, не говоря ни слова, терпеливо пережидая, когда успокоится сама. Тогда она спросила его:
– Эта наша история... это – «Золушка»? Он ответил:
– Нет, это – «Три поросенка», только третьему и дом удалось выстроить, и серого волка в него затащить...
...Ужасно не хотелось уезжать...
Сначала Вера боялась, что не отыщет мать – ведь она так ни разу и не бывала у той, знала лишь, что живет она где-то на Домбрабаде... Но в первый же день после приезда догадалась зайти к Сергею, которого тоже не видела много лет. Дядя Валя-то умер давно, еще в восемьдесят шестом, после двух инсультов, – Вера тогда уже была в Германии, – а Сергей с Наташей и двумя девочками так и жили в центре, на «Ц-5», в двухкомнатной квартире, которую дядя Валя получил после землетрясения, когда его халупа треснула, как орех, и месяца три он подпирал ее бревнами и подмазывал глиной.
Серега в темноте прихожей сначала не узнал ее, потом ахнул, втащил в дом и прижал к своему брюху, довольно безобразному.
– Мыша-а-асты-и-ий! – проорал он. – Елки зеленые, Верка, – как живая!
И еще минут десять не мог прийти в себя, снова набрасывался, обнимал и разговаривал слишком громко: – «Красивая, елки, такая иностранная, блин, молодая!» – как позже объяснил, «приглох» по наследству – отец тоже под старость стал как пень.
В доме оказалась только старшая дочь – крепенькая, в Наташку, девушка лет двадцати. Она и сварганила им стол буквально за несколько минут, и очень кстати – Вера не завтракала в гостинице, как-то не хотелось, а тут, у Сереги на кухне, с удовольствием попробовала всего. Наташка всегда была отличной хозяйкой.
И вот тут-то все и выяснилось в мгновение ока.
...Вот она, направо...
В большой палате стояло шесть коек, и у окна, на крайней, лежала мать, хотя опознать ее сейчас было трудно: почти незнакомая старуха. Она спала или лежала с закрытыми глазами.
Вера села на стул рядом с кроватью и изучающе уставилась на обтянутое кожей темное лицо, обнажившее прежде незаметные монгольские черты...
Вера ничего не чувствовала... Мать уже несколько недель назад, сказал доктор Арутюнян, исчерпала все мыслимые сроки...
– Ну? – спросил Сергей, посерьезнев. – Ты-то приехала – с матерью прощаться?
Вера так и осталась сидеть с кружком огурца на вилке.
– Откуда ты знаешь?
– Нет, это ты откуда узнала, что она на последних днях?...
И дальше уже говорил только он, рассказывал, как в последние годы, когда заболел дядя Валя, мать как-то прибилась к ним, стала ходить за старичиной, даже когда тот совсем беспамятный лежал после инсульта... Помогала с детьми, и вообще, присмирела, – знаешь, видно, любой человек под старость хочет приютиться к кому-то... В последние годы в ателье Дома быта подрабатывала – тут, рядом... починка-ремонт одежды... то, другое... Хотя и на большее была способна – вот, Наташке и девочкам шила шикарные шмотки... – Серега от избытка чувств говорил – «щикарные!»...
– Ну, вот, так и получилось, что когда она сама слегла... Наташа моя встала на вахту... Приняла, значит, эстафету... А ты, Верка, – в гостинице, что ль? Ну, ты обижа-а-ешь! Давай, к нам перебирайся, – вот, похороним мать по-человечески, я тебя повезу на Чимган, за Брич-Муллу... Ты там сколько лет не была? У меня «Москвич» старенький, но еще фурычит... Там, у вас, в Германии, хрен ты такие красоты увидишь...
– Я не в Германии, Серый. Я уже полгода в Америке... Тот, видно, не расслышал. Наклонился к ней, дохнул тяжелым запахом – зубы ему не мешало подлечить, и шепотом сказал:
– Мышастый, мать-то мы в лучшую клинику положили, ты не думай. И, знаешь что, – у нее дене-е-ег... до хрена! Прямо уж не знаю – откуда, но, подозреваю – не-ме-ря-но! Это я – чтоб ты знала. Учти, все – тебе, даже и не думай! Я сейчас вспоминаю, как ты всю жизнь тут бедовала... как мой отец, добрая душа, тебя подкармливал... Худющая, бродячая... как бездомная собака!... – Вдруг он скривился, всхлипнул... Вера удивленно и растроганно подалась к нему: неужто всплакнул, Серый? Постарел, бедняга...
– Ну, брось... – мягко проговорила она, обнимая его за плечо. – Ты еще вспомни, как научил меня курить в пятнадцать лет...
