Захар Прилепин - Дорога в декабре
Она залаяла в упор, в лицо мое, вытягивая шею, и казалось, что хозяин не очень старался удержать свое свирепое чудовище.
— Убери собаку, ты! Убери! — крикнул я. — Она сейчас мне голову… голову откусит!
Я вжимал затылок в стену и чувствовал смрад собачьей пасти, видел ее нёбо и влажный язык.
Человек не торопился и подтягивал собаку к себе нарочито медленно. Она рвалась и брызгала слюной.
— Ты больной! — закричал я, прикрываясь рукавом.
— Ну-ка, проваливай из подъезда, — ответили мне. — Пошел отсюда, бродяга!
Держа собаку на поводке и показывая мне готовность спустить ее, мужчина дождался, пока я встал и вышел на улицу.
Он кричал мне вслед, но слова его было не разобрать за лаем.
Не без ужаса я представил, что неосторожно вырвал перекладину из стены и теперь там, над плиткой ванной комнаты, зияют два рваных, в сыпучей известке и побелке, отверстия.
«Что я скажу Вовиной однокласснице? Что я натворил!»
Кое-как высвободившись из-под клеенки, я вгляделся в то место, где только что была перекладина, и с чувством необыкновенного облегчения понял: ничего страшного не случилось.
Перекладина крепилась на пластмассовых ушках, одно из которых просто перевернулось, выронив на меня железную трубку вместе с крепившейся на ней клеенкой.
Я водворил перекладину на место и вышел из ванной. Никто ничего не услышал.
Вова просил у своей одноклассницы взаймы, она отвечала, что у нее нет денег.
У меня не было сил разговаривать. Я сел за стол и сидел молча, совершенно отупевший.
В тарелке, с красной накипью по краям, лежал лепесток вареной капусты.
Друзья мои стали собираться, а я никак не мог собраться с духом, чтобы встать.
— Эй, увечный, подъем! — позвал меня Вова спустя несколько минут.
Одноклассница стала собирать посуду.
Мне отчего-то захотелось ей рассказать, что у меня и у моих товарищей — у нас нет женщин, давно уже нет, почти три месяца. И до этого у меня их долго не было, может быть, еще целый месяц. Но тогда я еще помнил о них, а сейчас совсем забыл, и мне стало гораздо легче.
Мы никогда не говорим о женщинах и не обращаем на них внимания, если идем по улице. Мы все время куда-то идем.
Но я не стал говорить об этом, вспомнив другую историю, очень трогательную. Как однажды, вот этой зимой, в самом ее начале, вышел из подъезда и увидел маленькую девочку на качелях.
Мне захотелось ее покачать. Именно так я говорил, глядя в тарелку и невыносимо трудно произнося слова: «мне… за… хотелось… ее… по… качать… а она ответила…»
Она ответила:
— Не трогай меня. Ты некрасивый.
Договорив, я все-таки встал и пошел одеваться. Долго натягивал ботинки, слушая плеск воды и звук расставляемой в шкафу посуды.
Потом искал рукава куртки, почему-то находя то всего один рукав, то сразу три. Пацаны уже курили в подъезде, ожидая меня.
Помыв посуду, она вышла закрыть за мной дверь, но я не выходил и молча смотрел ей в лицо, которого не различал сейчас и никогда бы не вспомнил потом, если б захотел.
— Я дам тебе телефон, а ты мне позвонишь, — сказал я твердо, чувствуя, что меня тошнит.
Она пожала плечами, уставшая.
Я порылся в кармане и достал квадратный твердый листок.
— Дай мне… фломастер… я напишу.
Она взяла со стойки у зеркала карандаш и подала мне.
Послюнявив грифель, я вывел номер, понимая, что немного забыл свой телефон и наверняка ошибся в трех цифрах из шести.
— На, — отдал я ей ровный квадрат с начертанными криво цифрами.
— Что это? — гадливо сказала она.
На другой стороне телефонного номера был мгновенный снимок мертвой старухи. Старуха крепко сжала губы. Четко виднелись ее коричневые веки и белые впавшие щеки.
— Какая гадость, — сказала девушка брезгливо. — Откуда это у тебя? Зачем ты это носишь в кармане? Ты сумасшедший. Забери немедленно!
Я уже не знаю, откуда мы снова нашли денег; кажется, они обнаружились после драки у ночного ларька.
Помню, что Вова, наделенный непомерной силой, уронил двух парней, хватая их за шиворот и кидая на асфальт как немощных.
Мы пили водку в подземном переходе, и наш хриплый хохот продолжало, кривляясь, ломкое эхо.
Вадя куда-то запропал, и мы уделали почти всю бутылку вдвоем с Вовой. Из закуски у нас была одна крохотная ириска, которую я нашел в кармане, всю в табачных крошках и мелкой шерстке — от подкладки.
Ириску я раскусил надвое и вторую половину отдал Вове. Глотнув, мы едва откусывали от сладкого, хрустящего на зубах комочка и кривили лица.
— Вова, ты никогда не думал… что каждый год… ты переживаешь день своей смерти? — спросил я. — Может быть, он сегодня? Мы каждый год его проживаем… Вова!
Вовка крутил головой, не понимая ни одного моего слова.
Потом вернулся Вадя, и мы пили еще, но я совсем чуть-чуть. Набрал в рот несколько глотков и почти все выплюнул.
Я вышел на улицу и залил железную стену ночного ларька дымящейся мочой. Застегнув штаны, увидел, что рядом на корточках сидит женщина. Она встала, натянула брюки и вернулась в ларек, закрыв за собой тугую дверь. Мы нисколько не удивились друг другу.
Забыв о своих товарищах, я побрел домой. Денег на такси у меня не было, трамваи уже не ходили, и я шел пешком, еле догадываясь, куда иду, иногда лишь возвращаясь в рассудок и опознавая приметы своего района.
Дорога к дому лежала через железнодорожные пути. До сих пор не помню, сколько их там, три или четыре: все в гладких, тяжелых рельсах, которые то сходятся, то расползаются.
В одном месте по рельсам был выложен деревянный раздолбанный настил.
Еще подходя к путям, я услышал грохот приближающегося поезда, товарняка. Иногда мне приходило в голову считать вагоны товарных поездов, но, досчитав до пятидесяти, я уставал.
«Если я не перейду пути сейчас же, я упаду, не дождавшись, пока он проедет, тягостный и долгий… Упаду здесь и замерзну!» — понял я, не проговаривая это, и, собрав силы, побежал.
Грохот надвигался.
Запинаясь о шпалы, не найдя настила, я бежал наискосок, чувствуя стремительно надвигающееся железное тулово, гарь и тепло.
В правом зрачке моем отражался фонарь с белым длинным светом.
Скользнув ногою, я упал на бок, в гравий насыпи, и сразу, в ту же секунду, увидел, как перед глазами со страшным грохотом несутся черные блестящие колеса.
Я перебирал в ладони гравий, чувствовал гравий щекой и несколько минут не мог вздохнуть: огромные колеса сжигали воздух, оставляя ощущение горячей, душной, бешеной пустоты.
Шесть сигарет и так далее
