Юрий Трифонов - Студенты
В это время Палавин попросил слова.
— Товарищи, у меня есть другое предложение, — сказал он, поднимаясь и глядя как будто на Вадима, а на самом деле поверх его. — Надо послать Белова. У него самая интересная тема, он долго над ней работал и кончает реферат на днях.
Иван Антонович утвердительно закивал.
— Верно, верно! У Белова должна быть интересная работа.
— Надо послать Белова, — повторил Палавин, садясь.
— Ты как, Вадим? Кончаешь? — спросил Каплин.
— Я думаю, что… — Вадим решительно поднялся. — Я еще не кончил. Обо мне нечего говорить — я кончу недели через две, не раньше. Я поддерживаю кандидатуру Андрея Сырых. Считаю, что он самый достойный из нас. А самый недостойный из нас — Сергей Палавин.
Все удивленно оглянулись на него. Стало тихо.
— Это почему? — спросил Спартак. — Объясни.
— Я объясню. Я считаю, что мы посылаем лучших. И не только в учебе, но и по своему общественному, моральному, комсомольскому облику. А Палавин не отвечает этому требованию.
— Он что же, — спросил Каплин, — человек необщественный?
— Как всякий карьерист.
— Я карьерист?
— А для тебя это новость?
Все вдруг зашумели, заговорили сразу. Каплин держал Палавина за руку и пытался усадить его на место, а тот, вырываясь, повторял с ожесточением:
— Нет, постой!.. Постой, я говорю!..
— Сядь! — крикнул Каплин, ударив кулаком по столу. — Я требую порядка.
К Вадиму подошел Спартак.
— Ты должен объясниться. Сейчас же.
— Я объяснюсь послезавтра на бюро. Подробно объяснюсь.
— Пусть здесь говорит! — крикнул Палавин. — Я требую здесь!
— Здесь я не буду, — сказал Вадим.
— Это интрига. Я требую немедленно! Как он смеет!..
— Здесь я не буду, — повторил Вадим громко. — Это касается твоего комсомольского лица. Здесь есть беспартийные, не комсомольцы. Не волнуйся — все скажу на бюро.
— Действительно, какой-то шантаж! — фыркнув, сказала Камкова.
— Но меня же оскорбили! Позвольте… Иван Антоныч!
— Я не совсем сведущ в ваших комсомольских законах. Случай, видимо, щекотливый…
Спартак раздумывал минуту, исподлобья поглядывая то на Палавина, то на Вадима. Потом сказал, тряхнув головой:
— Хорошо. Если вопрос стоит шире, он должен разбираться не здесь.
Раздались голоса с мест, и, как всегда, были среди них и серьезные и юмористические:
— Правильно, Спартак!
— Но мы же хотим знать…
— Палавин, требуй у него сатисфакции! Брось варежку!
— А кого мы выдвигаем?
— Спокойно, — сказал Каплин, подняв руку. — Я согласен с секретарем бюро. Видимо, у Белова есть причины, если он не находит возможным здесь говорить. А сегодня мы приблизительно наметили кандидатов: Сырых, Палавина, Фокину. Кто из них поедет — выяснится в ближайшие дни. Все. Собрание считаю закрытым. Теперь объявление: товарищи, кто хочет приобрести экземпляр нашего сборника — платите два пятьдесят Нине Фокиной!
К Вадиму стали подходить студенты, спрашивали вполголоса:
— В чем дело? А?
— Какая тебя муха укусила? — спросила Нина. — То, что он карьерист, это, между нами, весьма вероятно. Но надо ж иметь веские основания…
Вадим раздраженно отмахивался.
— Потерпите, узнаете…
Все понемногу вышли из аудитории. Палавин ушел первым, потом вернулся, о чем-то заговорил с Каплиным. Вадим расслышал только одну фразу:
— Я ж тебе говорил — ты помнишь?
Собирая в портфель свои бумаги, Каплин озабоченно кивал:
— Разберемся, разберемся…
Они ушли вместе с Иваном Антоновичем и Камковой. Вадим остался в аудитории, зная, что ему предстоит разговор со Спартаком. Наконец ушел последний человек. Слышно было, как в коридоре продолжалось громкое обсуждение. Чей-то густой, сытый бас — кажется, того толстогубого старшекурсника, что сидел рядом с Каплиным, — проговорил:
— У французов есть совет для таких темных случаев — шерше ля фам. Ищите женщину. А?
— Ну, глупости!
— Не глупости, милый мой, а вот ищи и обрящешь…
Кто-то засмеялся, потом голоса стали удаляться и стихли. Спартак сел рядом с Вадимом на стул.
— Ну? — сказал он нетерпеливо. — Говори залпом.
Вадим коротко повторил ему рассказ Вали Грузиновой. Спартак все больше хмурился и сопел. Он всегда сопел, погружаясь в неприятные и затруднительные размышления.
— Что, все-таки будет ребенок? — спросил он отрывисто.
— Не будет, я же говорю. Но дело-то не в ребенке.
— Понятно.
Он опустил голову и долго молчал, покусывая ноготь мизинца.
— Ничего не понятно, — сказал он наконец. — Палавин? Черт знает что… Так. Но это одна статья. А при чем тут карьеризм?
— А при том же. Мне кажется, карьеризм и эгоизм — две стороны одной медали. Понимаешь, человек, который в личной жизни вот такой эгоист, он не может быть честным и в общественной жизни. Разве ты не видишь связи?
— Связь, может быть, и бывает… Но, понимаешь…
— Что?
— Да вот — скверная история. И сложная. Вопросы морали, молодежной этики — все это важнейшие вещи, и они касаются нас с тобой кровно. Но браться за них надо серьезно. В сущности, мы вторгаемся в интимную жизнь человека. Так? Это надо делать обдуманно, иметь прочные основания. Чтоб не получилось, что вот, мол, захотелось товарищам из «комсомольской бюры» покопаться за чужой занавеской — они и копаются. Могут так подумать?
— Мало что могут…
— Вот и не «мало что», а могут. А не должны! Понятно? Надо доказать, что мы имели право вторгнуться в личную жизнь — и не только имели право, а должны были это сделать. Давай-ка подумаем… — Он зажмурил вдруг глаза и заговорил медленно, сосредоточенно, как бы оценивая в мыслях каждое слово. — Так… Он соблазнил девушку, обещая на ней жениться. Но не женился. Поступил подло. Так… Нет, слушай, ерунда! Лепет! Совсем не так все было, гораздо сложней, не так, и не можем мы так говорить, глупости! Да, но… Ты доверяешь этой Грузиновой?
— Я доверяю, — сказал Вадим твердо. — Я знаю ее давно и считаю, что она скорее что-нибудь не доскажет, смягчит…
— Тоже не достоинство.
— Она очень сдержанный человек, Спартак. Ей было тяжело решиться на этот разговор со мной. Да и каждому было бы…
— Так. А вызвать ее можно?
— Вызвать? — Вадим задумался на мгновение. — Она не придет. Да ведь она же уехала! Уехала в Харьков.
— Из-за этой несчастной любви?
— Ее направили на работу.
— Ясно.
