Филиппа Грегори - Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса
В первый вечер мы обедали с ней в трапезной монастыря, где одна из монахинь вслух читала Священное Писание. Чисто случайно это оказалась история Руфи и Наоми, посвященная невероятно сильной любви дочери к своей матери,[55] настолько сильной, что девушка предпочла остаться с ней, а не строить свою собственную жизнь. И весь тот вечер, прежде чем помолиться и лечь спать, я думала о верности своей семье и любви к своей матери. Мэгги, приехавшая вместе со мной, моя самая верная, любимая и любящая подруга, помолилась вместе со мною, а затем с трудом взгромоздилась на вторую половину нашей широченной кровати, и я предупредила ее:
— Ты уж как-нибудь постарайся заснуть, потому что я никак не могу заставить свои мысли успокоиться.
— Ничего, — ласково сказала она, — когда уснешь, тогда и уснешь. Я все равно по крайней мере раза два за ночь просыпаюсь и встаю на горшок. Стоит мне повернуться на другой бок, и ребенок у меня в животе тоже начинает поворачиваться и брыкаться, вот и приходится вставать, чтобы помочиться. И потом, утром ты так или иначе получишь ответы на свои вопросы, или…
— Или что?
Она усмехнулась.
— Или твоя мать, как обычно, не пожелает их тебе дать. Честно говоря, твоя мать — величайшая из всех королев, каких только знала Англия. Кто еще возносился так высоко? Кто сумел быть храбрее этой женщины? Да и более непокорной королевы, чем она, в Англии и не было!
— Это правда, — сказала я. — Ладно, давай-ка теперь обе постараемся уснуть.
Через несколько минут Маргарет уже дышала ровно и спокойно, но я лежала с нею рядом без сна, прислушивалась к ее мирному дыханию, и смотрела, как с наступлением осеннего рассвета постепенно бледнеет небо, видимое сквозь щели в ставнях; затем я встала и стала ждать, когда колокол возвестит начало утренней службы. Сегодня я непременно спрошу у матери, что ей обо всем этом известно, решила я, и не приму никакого иного ответа, кроме правдивого.
* * *— Но я действительно ничего толком не знаю и ничего не могу сказать тебе наверняка, — спокойно ответила мне мать, когда я стала задавать ей свои вопросы. Мы с ней сидели на скамье у задней стены часовни. Мы уже успели прогуляться вместе по берегу реки, вместе отстояли утреню и вместе помолились, опустив в знак покаяния головы и почти касаясь ими сложенных перед грудью рук. А потом моя мать вдруг как-то странно осела, прижала руку к сердцу, сильно побледнела, но попыталась объяснить свое внезапное недомогание тем, что «просто немного устала».
— Ты не больна? — спросила я, охваченная вдруг леденящим душу предчувствием.
— Что-то мне мешает… — начала она. — Отчего-то у меня вдруг перехватывает дыхание, а сердце начинает стучать так быстро и громко, что даже в ушах его стук отдается. Ах, Элизабет, дорогая моя, не смотри на меня с таким ужасом! Я ведь уже старая, я потеряла всех моих братьев и четырех сестер. Умер и мой муж, за которого я вышла по большой и страстной любви, а корона, которую я когда-то носила, теперь красуется на голове моей дочери. Я свое дело сделала. И каждый день, когда я вечером ложусь спать, я успокаиваю себя этим на тот случай, если утром мне проснуться уже не удастся. Я закрываю глаза и чувствую, что вполне удовлетворена прожитой жизнью.
— Но все-таки скажи: ты не больна? — настойчиво твердила я. — Может быть, тебе стоило бы посоветоваться с врачами?
— Нет, нет, — сказала она и ласково похлопала меня по руке. — Я не больна. Но мне уже пятьдесят пять. И юность моя давно позади.
Да, конечно, пятьдесят пять — это немало, но моя мать никогда не выглядела на свой возраст. И уж тем более никогда не казалась мне старой. Так что к смерти ее я была совсем не готова.
— Почему ты не хочешь поговорить с врачом?
Она покачала головой.
— Ах, дорогая, ни один врач все равно никогда не скажет мне ничего такого, чего я не знаю сама.
Я помолчала, понимая, что ничем не могу сломить ее упрямство, потом спросила:
— А что ты знаешь сама?
— Я знаю, что готова.
— Зато я не готова! — воскликнула я.
Она понимающе кивнула и сказала:
— Зато ты там, где этого хотелось мне. И твои дети, мои внуки, как я и надеялась, будут занимать подобающее им положение. Всем этим я очень довольна. А теперь говори — только постарайся не возвращаться к теме моей смерти, которая все равно рано или поздно приходит к нам, хотим мы этого или нет, — зачем ты приехала?
— Мне было необходимо поговорить с тобой.
— Ну, это-то я поняла, — и она ласково сжала мою руку.
— Разговор пойдет об Ирландии…
— И об этом я тоже догадалась.
Я тоже схватила ее за руку.
— Мама, тебе известно, зачем в Ирландии высадилась французская армия, пусть и небольшая, и зачем французы направляют туда свой флот?
Она спокойно встретила мой встревоженный взгляд; ее серые глаза смотрели на меня внимательно, но прочесть по ним ничего было нельзя. И лишь легкий кивок сказал мне: да, она прекрасно знает обо всем, что там происходит.
— Они готовятся к вторжению в Англию?
Она пожала плечами.
— Я думаю, тебе не нужно объяснять, что тот, кто командует и французским флотом, и французской армией, планирует вторжение?
— Но когда он это вторжение начнет?
— Когда сочтет момент подходящим.
— И во главе всего этого войска они поставили человека из Дома Йорков?
Ее радость расцвела чудесной, согревшей все лицо улыбкой. В эту минуту она выглядела до такой степени счастливой, что я почувствовала, что тоже невольно улыбаюсь.
— Ах, Элизабет, — прошептала она, — ты же прекрасно понимаешь, что тебе лучше ничего об этом не знать. Во всяком случае, я всегда так считала.
— Нет, мама, я должна знать! Объясни хотя бы, отчего ты сейчас кажешься такой счастливой?
Она и впрямь будто снова превратилась в юную девушку — щеки порозовели, взгляд стал веселым, глаза ярко горели.
— Я знаю одно: навстречу смерти я своего сына так и не послала, — сказала она. — В конце концов, это единственное, что для меня действительно важно. А еще я знаю, что, любя своего мужа больше всего на свете, больше жизни, я никогда его не предавала. Не предала я его и в тот раз. Я не проявила глупого доверия, не предала его сыновей в руки врага. Слава богу, я все-таки догадалась проявить осторожность. И теперь, стоя на краю могилы, я рада, что никогда не подводила ни своих сыновей, ни своего мужа, ни Дом Йорков. Хотя спасти моего дорогого Эдуарда, моего принца Уэльского, мне не удалось. Я тогда просила его поскорее приехать ко мне и предупредила, чтобы они непременно ехали с отрядом вооруженной охраны, но к настоящей схватке они оказались не готовы. И всю жизнь моя вина за то, что я не сумела вовремя предупредить сына и заставить его ехать ко мне, не останавливаясь ни на минуту, тяжким грузом давила мне на сердце. Но, слава богу, я смогла спасти хотя бы Ричарда! Да, я его спасла.
