Дина Рубина - Синдром Петрушки
Парень широко открыл глаза и замотал башкой:
– Петя? Нет… ты что? Не-е-ет…
– Давай, давай,… – кивнул тот, скидывая рюкзак с плеча, куртку, оставаясь лишь в свитере и джинсах на резком весеннем ветру. – Покажем класс… – и подмигнул, закатывая рукава, мгновенно хищно подобравшись, даже ростом становясь выше.
И, уже не споря, Хонза наклонился, быстро отсчитал номера записей и нажал на кнопку.
…«Минорный свинг» Джанго Рейнхардта улыбнулся на ветру, прочистил горло шершавым кашлем смычка по струнам, откликнулся крепкой шуточкой толстяка-контрабаса, канул в глубокую паузу, предвкушая великолепное терпкое восхождение гитарных синкоп…
Опустив голову, он простоял все вступление, будто музыка не имела к нему ни малейшего отношения. Но с первыми взмывами скрипки машинально, с отсутствующим расслабленным видом сделал три шажка влево…три шажка вправо… подхватил на руки чье-то воздушное тело, и вдруг: …пошли-пошли-пошли, моя крошка, – нога к ноге, вправо-влево, вправо-влево: тара-рара-рури-рира-а-а… резко, всем корпусом – резче, резче! Оп! – перехват! И снова оп! – перехват… Тара-рара-рури-рира-а-а… И – вихревой ошеломительный взмыв отчаянной скрипки: «Джи-джу-джа-джу-джа-а-а-а!»…
…Как всегда, при первых же звуках свинга – будто по волшебству – вокруг него стала собираться публика. Вернулись японцы, сбежались все парочки, возникали все новые, новые лица.
(Для Хонзы это всегда было настоящим чудом: как стружки на магнит, сюда сбегались люди со всего полукилометрового моста. Как, спрашивал он себя, могут они чувствовать издалека? Неужели этот человек, само его мускулистое гибкое тело, его мастерство, его талант на расстоянии излучают особую магическую силу?)
Он танцевал…
Невесомая тень погибшей Эллис плыла на его руке, запрокинув голову, полоща чуть не по самым камням свои бессмертные багряные власы. Как томный шелковый лоскут, она плыла на его руке, и он плыл, колыхался в такт с нею на весеннем ветру единым сдвоенным телом – правая рука согнута в локте, левая умоляюще протянута, – сквозь насмешливо-чувственный лабиринт «Минорного свинга», кружась, перехватывая, бросая ее на другую руку, перебирая сложный контрапункт мельчайших движений, будто вызывал, вытанцовывал духа из царства тьмы.
Его позвоночник, шея, чуткие плечи, кисти рук и ступни ног проходили каждый сантиметр ритмического рисунка сложного и упоительного танца; он кружился и перехватывал, и, выпятив подбородок, бросал на левый локоть невесомую хрупкую тень, то устремляясь вперед, то останавливаясь как вкопанный, то хищно склоняясь над ней, то прижимая ее к груди…
Он сновал вокруг нее в стремительном, изломанном и распутном танце, горячей ладонью оглаживая пустоту, привлекая эту пустоту к себе на грудь и застывая в мгновенной судороге страсти.
Звуки знаменитого свинга улетали, истлевая над Влтавой: последний привет драгоценной пустоте под его правым локтем; поминальный танец по малютке Эллис – погибшей, потерянной кроткой Эллис; по его совершенной кукле, по его шедевру, по его абсолютному, бестелесному, ничем не замутненному счастью…
…Сначала люди хлопали в такт – как оно обычно и бывало, – но, вглядевшись в его лицо, зрители умолкали, переставали улыбаться, опускали руки: это был страшноватый танец одинокого безумца с воздухом вместо партнерши.
Он танцевал…
Почему именно эта немудреная музыка так больно, так обнаженно и беспощадно повествовала о нем, о Лизе, об их любви; о той душе, что была взята на службу, и о другой, что не смирилась с отражением; а еще о той новой душе, что сейчас лишь готовилась прийти в мир, но уже была победителем…
Что такого заключено было в резком трепетании медиатора по струнам, в шаркающем ритме гитары, в умоляющем бормотании банджо, в насмешливой нежной печали по единственной жизни; и как эта музыка соотносилась с тем миром, что обступил его на этом мосту?
Он танцевал…
В его седых глазах отражалась толпа туристов, катера на реке, парящие в сетях водяных бликов, почерневшие от времени башни и статуи моста и зубчатый каменный шов стены в кудрявом боку Петржина… В них стремительно плыли закрученные неистовой спиралью облака в осколках синего неба; в них – над простором холмов – улетал Пражский град, отразившись в едкой слезе беззащитного ока…
Он танцевал… в забытьи, с отрешенным лицом, двигаясь так, будто и сам он – всего лишь воздух, уплотненный в плоть, всего лишь божья кукла, ведомая на бесчисленных нитях добра и зла. И, прошивая сердце насквозь, от головы его тянулась в небо бесконечная золотая нить.
Что ж, он рад был этим номером как-то скрасить грандиозное одиночество Творца.
Он и сам поработал здесь на славу, он на совесть служил, а теперь не прочь оборвать по одной эти нити, до последней, единственной золотой, на которой вздел бы себя над мостом, даже если б не долетел до неба, а только рухнул в оловянные блики волн…
…Но я останусь здесь.
Я здесь останусь.
Я должен здесь оставаться – покуда есть ты, моя любовь…
Иерусалим, 2010 г.* * *Весь год, пока работала над этой книгой, я постоянно чувствовала поддержку и помощь моих друзей, самых разных моих друзей – и тех, с кем наша дружба насчитывает десятилетия, и тех, кого я никогда не видела, только «слышу» интонацию по электронным письмам, – и все-таки считаю своими друзьями.
Это люди самых разных профессий: кукольники, артисты, врачи, журналисты, ученые; это львовяне, пражане, самарцы, москвичи и питерцы; жители далекого Сахалина и еще более далекой Америки, и близких Иерусалима, Хайфы, Парижа, Берлина, Варшавы…
Я чувствовала их дружественные плечи, их симпатию, понимание; принимала их бескорыстную помощь… и потому работа, даже в самые тяжелые моменты, все-таки продвигалась.
Друзья, всем вам – моя искренняя любовь и глубочайшая признательность!
Примечания
1
Доброе утро! Попросить доктора Горелика, пожалуйста (иврит).
2
Вага – своеобразная панель управления марионеткой, куда сходятся все нити куклы. Вага бывает горизонтальной, вертикальной, двойной.
3
Шляг бы те трафил! Жэбы те кров заляла! – Чтоб тебя удар хватил! Чтоб ты кровью залился! (польск.)
4
Карагёз – традиционный герой турецкого теневого театра.
5
В полночь явились какие-то двое в штатском,
Морды поцарапанные, волосы как солома.
Ничего никому не говорили, толь ко в морду били,
Только в морду били, да крепко так! (польск.)
6
