Джойс Оутс - Ангел света
— Мерзавцы, — бормочет он, — сволочи, да как они смеют — критиковать нас.
А потом, шесть лет спустя, после того как многое было между ними и многого не было, Изабелла мчится по автостраде, и Ник выговаривает ей за сумасбродство — за ее связь с Ди Пьеро: как она может вот так, походя, причинять людям боль?! Как она может ставить под угрозу свой брак, своих детей?! Изабелла молчит.
— И все ради чего, — презрительно произносит Ник, — не думаешь же ты, что Ди Пьеро будет тебе предан…
Изабелла прерывает его:
— «Будет мне предан»? Странный оборот речи.
— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, — говорит Ник.
— А ты будешь мне предан? — смеется Изабелла.
Они встретились пообедать впервые за много недель; они основательно выпили, и были, как всегда, невольные — а может быть, непременные? — минуты отчаяния, нежности и восторга. Но сейчас день уже клонится к вечеру, и над ними поистине зловещее, хмурое небо конца зимы. Изабелла жмет на газ, и Ник говорит, чтобы она перестала вести себя как идиотка, а Изабелла кричит, чтобы он оставил ее в покое, просто оставил в покое — и все, да как он смеет поучать ее, говорить, как она должна строить свою жизнь… свой брак.
Он пытается успокоить ее, обнимает за плечи. Она отпихивает его — разъяренная, всхлипывающая как девчонка. Такое между ними бывает, это не что-то совсем уж необычное, но тут машина внезапно теряет управление, идет юзом и боком ударяется о бетонный барьер разделения посредине автострады; Изабелла вскрикивает, а Ника швыряет вперед на ветровое стекло, о которое он ударяется лбом — по счастью, не слишком сильно: стекло не разбилось, голова не проломлена.
Машина стоит. Изабелла рыдает. Ник молчит, белый как полотно, потирает лоб, ошалело моргает.
Машина стоит, но транспорт по-прежнему мчится по автостраде.
— Боже мой! — шепчет Изабелла.
Десять секунд, двадцать, тридцать.
Изабелла не смотрит на Ника, и через какое-то время Ник берет ее руку и сжимает холодные влажные пальцы.
— Великий Боже, — произносит Изабелла. — Я же чуть не убила тебя.
Они робко смотрят друг на друга. У Ника по лбу течет кровь.
Помолчав, Ник говорит:
— Мне надо бежать. Нельзя, чтобы меня застали здесь с тобой.
— Да, — еле слышно бормочет Изабелла.
Мимо мчатся машины — огромные грохочущие грузовики с прицепом, городские автобусы, легковые автомобили. Взгляд Изабеллы прикован к зеркальцу заднего вида. Полицейская машина? Уже?
— Мне надо бежать, — говорит Ник, — ты в порядке?..
— Да, — говорит Изабелла.
Но он по-прежнему не двигается. Они сидят рядом, ошарашенные, уставясь на барьер разделения и на поток машин, в полной прострации, в пустоте. Снова Изабелле кажется, что она видит полицейскую машину, снова она ошиблась.
— Если газеты напечатают… Если Мори… — Да…
— Мне надо бежать…
— Да… ты должен спешить…
Ник обнимает Изабеллу и внезапно, в отчаянии, утыкается в нее головой, целует в горло, в губы, прижимается горячим, влажным от пота лицом к ее груди, затем усилием воли отстраняется от нее, открывает дверцу, говорит:
— Я должен удирать… с тобой будет все в порядке?.. Полиция явится с минуты на минуту.
— Да, — говорит Изабелла. — Будь осторожен.
— С тобой действительно все в порядке?
— Конечно, да, давай же… беги.
Он вылезает из машины и бежит назад вдоль барьера посредине шоссе; Изабелла какое-то время наблюдает за ним в зеркальце заднего вида, потом замечает, что на лице у нее кровь, и вытирает ее влажной бумажной салфеткой; она всецело поглощена этим занятием, когда подъезжает полиция.
И наконец в последний раз — через двенадцать дней после похорон Мори.
Когда неловкое прикосновение Ника к руке Изабеллы вызывает у нее ощущение, будто он провел теркой, а у Ника свербит кожа от волос Изабеллы, упавших ему на щеку.
Озадаченные, они отстраняются друг от друга. Но пальцы Ника действительно причинили Изабелле боль: на руке у нее остались красные следы; а у него слегка чешется кожа в том месте, где щеки коснулись ее волосы.
— Это мы натворили, — шепчет Изабелла, — мы убили его, мы будем наказаны.
А Ник снова пытается обнять ее, будто и не слышал. Он считает, что она должна поплакать в его объятиях, — это очень важно, чтобы она поплакала в его объятиях, они должны вместе поплакать.
Однако Изабелла стоит как статуя, неподвижно. Нику с трудом удается обнять ее — и все равно она противится, не приникает к нему. От ее волос пахнет кислятиной, точно она их недавно красила, кожа надушена чем-то неприятным; крошечные морщинки по обеим сторонам рта с возрастом прорежутся жестче, глубже.
— Мы убили его, — ровным тоном произносит Изабелла, — я ненавижу нас обоих, и я ненавижу его… Теперь все кончено.
— Ничего не кончено, — говорит испуганно Ник. — Никто же не знает. — И затем, словно еще можно об этом спорить, добавляет: — Мори ведь не питал ненависти к нам.
Изабелла говорит со злостью:
— Ты убил его в тот день, когда солгал ему — только и всего. Он не смог этого пережить. Даже не пытался. Если бы ты ему хоть что-то сказал… что угодно… ты мог бы сказать, что запутался в долгах или что тебя шантажировали… что грозили твоей семье… или мог бы просто признаться, и он простил бы тебя… он простил бы тебе что угодно.
— Мне не нужно было его прощение, — говорит Ник.
— Черт бы побрал этого Тони, — говорит Изабелла, — и этого прожженного мерзавца Гаста… надеюсь, он действительно сдох… ты что-нибудь о нем слышал?., и все вы встречались в моем доме… в доме бедняги Мори… я же не знала, что творилось… право, не знала… ты лгал даже мне… ты никогда так и не объяснил…
— А мне и не надо было объяснять, ты все прекрасно понимала, — раздраженно говорит Ник, — не играй со мной теперь в кошки-мышки, Изабелла. Ты с самого начала при всем присутствовала.
— Нет. Ты ошибаешься.
— Ты и Ди Пьеро.
— Нет.
— Да, безусловно, ты и Ди Пьеро… не трудись лгать мне.
— Вот он умер, — говорит Изабелла, — а ради чего?.. Все между нами кончено. Мы будем за это наказаны.
— Никто же не знает, — распаляясь злостью, говорит Ник, — нас не могут наказать.
— Ему следовало отправить тебя в тюрьму, — говорит Изабелла. — Ему следовало самому подготовить дело… Нет, все между нами кончено. Я ненавижу нас. Мы будем наказаны.
Верхняя губа ее заметно кривится — от презрения. У Ника возникает мысль, что он никогда еще ни к кому не испытывал такой ненависти, как к Изабелле Хэллек.
Он намеревался показать ей открытку, полученную от Мори, — Вашингтон в пору цветения: «Благодарю тебя за 27 лет», — открытку, которую он, конечно, из осторожности никому не показывал, но сейчас он больше всего хочет — поистине утробно жаждет — как можно дальше бежать от этой женщины. Направляясь к двери, он говорит:
— Нас не могут наказать.
МУХА
Ошибка?
Опасная ошибка?
Но во всяком случае, ошибка интересная, думает Ник Мартене. Это изрядно его развлечет.
И вот он ждет Кирстен с возрастающим волнением. Он ловит себя на том, что бродит по дому со стаканом в руке. Девять часов. Пять минут десятого. Дочь его друга. Дочь его любовницы. Сжимая кончики его пальцев, прильнув к нему, она подняла бледное напряженное личико и без улыбки хрипловато спросила: «Вы не хотите дать мне возможность попробовать?» И когда он сделал вид, что не понял, добавила: «Вы же знаете, о чем я».
Высокий, узкий, новенький кирпичный особнячок, который уступили ему на ночь. Элегантное, но почти не обставленное холостяцкое жилище, принадлежащее одному нью-йоркскому знакомому, который в разводе, как и Ник, и, как и Ник, пока еще не пристроился. Наверху — две маленькие спальни и маленькая ванная; изнурительно крутая лестница; гостиная, кухня чуть больше чулана, крошечный холл, окна первого этажа на «новоорлеанский манер» забраны железной решеткой. В доме пахнет новизной — паркетом и лаком. Лишь несколько ковриков. Лампы дневного света в ванной поразительно громко гудят.
Ник места себе не может найти, волнуется. Хорошо, что во влажной от пота руке стакан. Хорошо, что этот дом такой безликий. (Он уже не раз проводил здесь ночь… и все всегда сходило хорошо.) Слишком много людей знают его теперь — по крайней мере в лицо. В ресторанах, отелях. На перекрестках шумных улиц. Он волнуется, и не может места себе найти, и, однако же, чувствует себя как дома — запах паркета, запах дезодоранта в туалете, запах виски. Он даст Кирстен выпить, когда она придет. Станет она пить? Он ей, во всяком случае, нальет.
Она на удивление смело прижалась тогда к нему. Он не был к этому готов. Ее холодные пухлые губы впились в его рот. Впились. Алчно. Пугающе.
