Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза
Теперь мы можем продолжить наш рассказ с того места, где остановились. Как я и говорил, тем вечером у отца было неважное настроение, он выглядел немного задумчиво и печально. Он часто заходил в дальнюю комнату к матери, а когда выходил оттуда, казался еще более взволнованным. В приоткрытую дверь маминой спальни я видел соседских женщин, обступивших мать. В тот момент в мире не было второй такой вещи, которую бы я ненавидел так, как ненавидел этих вездесущих женщин. Мне казалось, что виновниками этой тревоги и беспорядка в доме были именно они, снующие с лживой заботой туда-сюда. Было около пяти-шести часов вечера. Отец, надев свою стеганую куртку, торопливо вышел из дома. Мы с Мехди, словно сговорившись, взяли свои пальто и побежали за ним. На улице все было в снегу, стояла белоснежная, ясная ночь. По следам, оставленным отцом, мы друг за дружкой пошли в сторону дома дяди. У меня не было никаких сомнений, все говорило о том, что настало время отвезти маму в больницу. В других случаях отец отправил бы кого-нибудь из нас за дядей Мемишем. Но в этот раз он действовал сам, и было видно, что дело серьезное.
Словом, мы добрались до дяди Мемиша. Серый пес, привязанный во дворе, лаем сообщил о нашем прибытии. Через некоторое время дядя Мемиш высунул голову в дверь и сказал:
— Проходите, чего вы там встали?
Отец нетерпеливо ответил:
— Времени нет, быстрее выводи машину, едем!
— Куда? — дядя Мемиш вышел на крыльцо, прикрыв за собой дверь.
— Жену нужно отвезти в роддом, поторопись, говорю тебе!
Я ждал, что услышав эту новость, дядя Мемиш разволнуется еще больше отца и, сбежав по лестнице, помчится в сторону гаража. Но не тут-то было! Он стоял, словно прикованный, а лицо его было совершенно расслаблено. Отец сделал несколько шагов вперед:
— Мемиш, чего ты уставился?
— Э-э… М-м… Я сейчас… Не могу поехать.
— Что?
— Как сказать, не могу… Сам знаешь, какие сейчас времена… Литр бензина поднялся до пятидесяти копеек, а колеса вовсе пришли в негодность.
Я не хотел верить своим ушам, и если бы сейчас разверзлась земля, я бы с удовольствием провалился сквозь землю. Я очень жалел, что не остался дома. Мехди спрятался в тени отца, словно хотел растаять и исчезнуть в ней.
«Ему позволительно, — подумал я. — Он и похож на дядю Мемиша, и дружит с ним тоже он».
— Ах вот оно что! — отец заговорил в очень многозначительном тоне. Мне казалось, что я слышу завывание слов, бьющихся об дядю Мемиша и отскакивающих в сторону. — Ты пьян?
— Ни грамма не пил!
Я думал, отец сейчас развернется и уйдет. Но он, наоборот, спросил как ни в чем не бывало:
— Сколько манат ты хочешь?
— Двадцать пять будет достаточно.
— Двадцать пять? Ты с ума сошел?
— Это такое дело… Если бы другие были, я бы больше запросил…
— Конечно, конечно! Спасибо за уважение…
Наконец стороны пришли к соглашению. Дядя Мемиш ловким движением вывел машину из гаража и, как только мы сели, разогнался на своем «Виллисе». Никогда — ни до этого, ни после — я не видел дядю Мемиша, гнавшего на такой скорости. Когда маму сажали в «Виллис», Мехди тоже втиснулся в машину. Он в любом случае не упустил бы такую возможность прокатиться. Я молча сел рядом с ним, не оставаться же мне дома одному!
Всю дорогу ни отец, ни дядя Мемиш не обмолвились и словом. Ни вой мотора, ни вздохи матери, ни неуместные реплики женщины, сопровождавшей мать, не могли ослабить напряжение, нависшее между нами.
* * *Когда мы добрались до роддома, уже смеркалось. Мать увезли внутрь, положив на носилки с колесами.
Отец подошел к дяде Мемишу, потягивающему сигарету около «Виллиса», и протянул ему приготовленные двадцать пять манат. Дядя Мемиш, как ни в чем не бывало взяв деньги, положил их в нагрудный карман, сел в машину и уехал. Отец, некоторое время посмотрев ему вслед, подошел к нам. Мы начали расхаживать по двору роддома. Иногда, старик, разгребавший лопатой снег во дворе, с упреком говорил отцу:
— Что ты держишь детей на холоде? Идите домой.
Отец рассеянно посмотрел на старика. Словно не слышал его или не понимал, что он говорит. Не прошло и получаса, издалека послышался знакомый рев «Виллиса». Машина медленно подъехала и остановилась прямо около нас. Дядя, высунув голову в окно, обратился к нам всем:
— Ладно, садитесь, поехали, нам тут уже делать нечего, — в его голосе были нотки веселья, не подходящие к нынешней ситуации. Немного поколебавшись, отец слегка подтолкнул нас в спину, в сторону машины:
— Вы поезжайте, дети, а я приеду завтра.
Мехди сел в машину, а следом и я. Когда «Виллис» тронулся с места, дядя проворчал себе под нос:
— Черт бы его побрал, можно подумать, что он сам рожает.
* * *Проехав райцентр, «Виллис» направился к Башкечиду. Хоть дядя и хотел пошутить с нами, но из этого ничего не вышло. Включив радио, начал искал свои любимые турецкие песни и, ничего не найдя, выключил его и стал напевать сам.
Мы уже довольно далеко отъехали, когда он повернул голову к нам и спросил:
— Кто-нибудь хочет в туалет? Смотрите, а то я только в деревне остановлюсь!
Мы ничего не ответили. Тогда он остановил машину и, выйдя один, сказал:
— Давайте, выходите, облегчитесь, никаких остановок до самой деревни!
Мы вышли из машины. По правую сторону дороги были сплошные заросли. Кое-где была вытоптана тропинка в кусты. Мы только начали спускаться по этой тропинке, как Мехди обо что-то споткнулся. Через мгновение послышался его крик, полный радости!
— Велосипед! Дядя Мемиш, здесь велосипед!
Дядя Мемиш откликнулся недоверчивым тоном:
— О чем ты говоришь? Откуда в кустах мог взяться велосипед?
— Клянусь, я говорю правду, идите, посмотрите!
Мы подошли к тому месту, где стоял Мехди. Он поставил велосипед:
— Видите?
— Что за дела! — удивленно выдохнул дядя Мемиш. — Причем совершенно новый. Тебе повезло, мой друг. Ну, берите велосипед, пошли. Что за дела!
— А что, если объявится хозяин? — Мехди сделал вид, что сомневается.
Дядя Мемиш разозлился:
— Какой хозяин, чей хозяин? Ты прямо как отец рассуждаешь. — Потом, о чем-то подумав, добавил тихим голосом: — Если найдется хозяин, то вернешь. Не съешь же ты эту железяку!
Мы положили велосипед в машину. Всю дорогу Мехди без устали говорил о своей волшебной находке. Блеск его глаз был отчетливо виден даже в тусклом свете салона машины. Было чему радоваться, это был настоящий велосипед «Украина», к тому же новенький. Дядя болтал с Мехди…
В те времена в магазинах не клеили ценников на велосипед, как это делают сейчас. Его цену сразу писали на раме, еще на заводе. Нагнувшись, я внимательно посмотрел на цену найденного велосипеда.
На нем было написано: «Цена — 25 рублей».
Фахри Угурлу (род. 1968)
ПРОРОК
© Перевод М. Гусейнзаде
Мир еще не вышел вовне из его нутра. Да и не было еще ни нутра, ни снаружи, не было ни верха, ни низа, не было ни малого, ни великого, не было ни звуков, ни красок. У несозданных было одно имя, один цвет, один вкус — ибо не было у них ни имени, ни цвета, ни вкуса. Не были еще отделены небо от тверди, цветок — от травы, птица — от облака, собака — от лошади, самец — от самки, мужчина — от женщины. И тогда, обратившись нитью, он соткал из себя мир. И пока ткал он, отделялись изнанка от лица, лицо — от изнанки. Из гор создал он крепости — не вместился в горы, взглянул в зеркало морей — лик показался искаженным. И чтобы явить его, наполнилось и вновь опустело небо, воздух нагрелся и вновь остыл, тысячами красок украсились цветы, деревья распустили ветви свои, зазеленели листьями — но все равно не нашлось обрамления изображению его. Дабы узреть его, лошади вытягивались до хвостов, слоны — до хоботов, однако узреть не смогли. Он возложил свой груз на верблюда — и под тяжестью искривился его хребет. И закутался он в сердце женщины, и разбил там свой шатер, и стали долгими ее волосы, и созрела грудь, и уготовила она в теле своем место для чужого тела — однако снова не вместился он.
И тогда уместился он в голове мужчины, и мужчина тот во все стороны — влево и вправо, вверх и вниз — раскинул нити, и стали те нити арканами, завладели миром, и притащил он воду и землю, камни и соли и построил хижину, подобную ему самому. После того как оштукатурена была хижина снаружи и изнутри, установлены окна и двери, укрыта соломой крыша, он принарядился и вошел в мир, вышедший из нутра его.
И все воды, каждая пролившаяся дождинка, лошадь, что заржала, птица, что пропела, каждая гора, каждая равнина, каждое ущелье показались ему родными. Он стоял лицом к лицу с собой и вспоминал себя. А вспоминая, хотел объять увиденное, вобрать в свое сердце, но что-то стояло посередине, был воздух, упершись в воду, вода — в камень, камень — в землю. И отныне его трудами и заботой было любой ценой убрать это препятствие, эту плотину…
