Максим Чертанов - Правда
— Хорошо, считай, что мы договорились, — сказал он. — Ты очень умный мальчик... Кто ты таков? Откуда? Как тебя зовут?
Лесть, видимо, подействовала на мальчишку, и язык его развязался:
— Николаем звать, Колей. Раскулаченные мы. Сослали на Урал. Ваши и сослали. — Мальчишка теперь глядел злобно, как волчонок. — Мы раньше хорошо жили, крепко, и батракам хорошо платили, и ели они с нами за одни столом. А теперь и батраки наши, и мы — все с голоду пухнем.
— Для чего ты выдаешь себя за царевича? — спросил Дзержинский. — Ты вправду надеешься, что адмирал Колчак тебя на трон посадит?
— Что я — дурак? Рано ли, поздно ли, а найдется, кто меня разоблачит. Я потому надумал царевичем прикинуться, чтоб хоть не все время у мамки на шее не сидеть. Дяденька Колчак не больно-то верил, что я царевич, а все ж кормил сытно, одежу купил. Только денег мне в руки не давал. А я хочу денег — мамке отдать, семью кормить надо.
— Я тебе дам денег! — с облегчением воскликнул Дзержинский. — Продай мне кольцо!
— Сто царских золотых — и кольцо ваше.
— Не говори вздора! Эта дрянь столько не стоит.
Феликс Эдмундович, конечно, заплатил бы и в тысячу раз больше, но при себе у него не было даже ста золотых, а одни лишь бумажные деньги, которым никто не доверял. Все его богатства покоились в подземельях Лубянки...
— Ежели дрянь — чего вы так за него уцепились? — резонно заметил Коля.
— А ты почему за него цепляешься? — парировал Феликс Эдмундович. — Эта вещь для тебя что-то значит? — вкрадчиво осведомился он.
Ужасная мысль пришла ему в голову: неужели этот юный прохвост знает о волшебных свойствах кольца?! Конечно, кольцо обретает подлинную силу лишь в руках потомка Иоанна Грозного, но...
— Понятно, значит, — ответил глупый мальчишка, — оно ж золотое. Мамка у одного красноармейца на муку сменяла, когда мы еще жили хорошо. Говорю же: сто червонцев — и забирайте.
Успокоившись, Феликс Эдмундович стал жестоко торговаться, но парень упрямо сжимал губы и качал головой. Феликс Эдмундович чортыхнулся про себя. «Чем больше внимания я проявляю к кольцу, тем больше мальчишке это кажется странно. Он упрямится из крестьянской врожденной хитрости, боясь прогадать. Надо идти ва-банк»,
— Знаешь что, Коля? Шантажист из тебя плохой. Я скажу, что ты самозванец, и мне поверят, потому что я взрослый и у меня есть документы. А тебе никто не поверит. А если отдашь кольцо — я тебя не выдам и сразу уеду отсюда.
— А хотите, я вам другое предложу?
— Не хочу. Быстро дай сюда кольцо, иначе будешь разоблачен.
— Я знаю, где золото Колчака! — выпалил самозванец.
— Что-о?
— Я ж не дурак; верно? Я пронюхал, где сундуки его. Он их всюду возит, подле себя держит, как зеницу ока бережет. Я еще в Перми их приметил, а теперь они тут, в Омске. Только я один не могу золота украсть: сундуки тяжелые и ключами заперты, и часовой их день и ночь стережет. Войдете в долю, дяденька Дзержинский? Помогите мне хоть один сундук спереть; золото пополам, и кольцо тогда берите, и разбежимся.
— А сундуки большие?
Коля показал руками, какие сундуки. Феликс Эдмундович задумался. Ему начинала нравиться эта идея. Самозванец тихо и без сопротивления отдает кольцо... Они крадут сундук... Он убивает самозванца... Получить кольцо и сундук золота в придачу — это неплохо.
— За нами приглядывают в оба глаза, — продолжал Коля, — а мы вот что сделаем: сейчас выйдем из вагончика и перед всеми разыграем, будто вы царевича во мне признали. Расцелуемся и все такое. Они тогда подобрей к нам сделаются и смотреть за нами так строго не будут. А как стемнеет — мы сундук и слямзим. Я часового отвлеку, а вы слямзите. Идет?
— Хорошо. Я — твой воспитатель, monsieur Жильяр. Запомни.
— Альоша, о, Альоша! Мой мальчик!
— Ох, мусью Жильяр, до чего ж я соскучился!
Они стояли на виду у всех, обнимаясь и утирая слезы; проходившие мимо белогвардейцы украдкой бросали на них смущенно-растроганные взгляды. Мальчишка был неглуп, весьма неглуп! Адъютант, которому Колчак поручил не спускать с них глаз, тоже был смущен и растерян; деликатность и уважение к царским чувствам не позволяли ему как следует исполнять свою обязанность.
И вскоре два самозванца уже шлялись по Ставке беспрепятственно, время от времени снова вскрикивая и кидаясь друг другу в объятия. (Однако Коля при этом ни разу не вынул из кармана левой руки, на которой было надето кольцо, и вообще с необычайной ловкостью избегал поворачиваться к лже-Жильяру левым боком.) Все это время Дзержинский продолжал вести с мальчишкой разговоры, пытаясь понять, не замышляет ли тот какой-нибудь каверзы, пока не убедился окончательно, что Коля, несмотря на свою житейскую смекалку, существо очень ограниченное, приземленное и примитивное: высокие материи не волновали его, честолюбия он был лишен напрочь, а энтузиазм в нем вызывали лишь мысли о том, что он купит своей «мамке» и прочим родственникам, когда разживется золотом, и как они опять заведут «крепкое хозяйство». Аристократическую душу Феликса Эдмундовича коробила эта кулацкая меркантильность, но он терпел и слушал внимательно, то и дело поддакивая мальчишке.
— Вот этот вагон, — тихо проговорил Коля.
Они подошли довольно близко к багажному вагону, одиноко стоявшему в тупичке. Подле вагона взад-вперед прохаживался часовой с винтовкой в руке.
— Ты уверен, что золото там?
— А вот пойдемте!
Коля потащил Дзержинского навстречу часовому; приблизившись, он весело крикнул:
— Что караулим?
— Иди, иди отсюда, мальчик, — отвечал часовой.
«Колчак вроде бы разумный человек, а такой либерализм развел, — с осуждением подумал Дзержинский. — За один подобный вопрос нужно стрелять без предупреждения! О, эти безалаберные русские!»
— Дяденька, а дяденька... — продолжал канючить Коля. — Дай винтаря подержать, а?
— Нельзя, мальчик. Я адмиральские сундуки охраняю. Адмирал никому не велят к этому вагону подходить. Самое, говорят, ценное и дорогое тут у них. Бывает, ночью сами придут, заберутся в вагон и сидят, сидят — должно, на сокровища свои любуются. Так и говорят: пришел на сокровища мои поглядеть...
Дзержинский дернул Колю за рукав, и они пошли прочь. Все подтвердилось: сокровища Колчака — во всяком случае, какая-то часть их — были в вагоне! Нынче ночью адмирал в отъезде и не придет сюда... Дзержинский представил, как адмирал Колчак, подобно Скупому рыцарю, сидит ночами по колено в золоте, перебирает в горстях монеты, слитки, нити жемчуга... «Пока ограничусь одним сундуком, а потом, если красные возьмут верх в войне, экспроприирую и остальное. Колчака надо будет казнить. Я в нем ошибался. Он не способен поддерживать порядок. Бесполезный человек».
Темнело; к парочке самозванцев подошел адъютант и, остановившись в некотором отдалении, деликатно кашлянул.
— Ваше высочество, вам пора на ночлег. Воздух сырой. Адмирал будет огорчен, если вы простудитесь. Ведь у вас слабое здоровье.
— Иду, иду, — небрежно сказал Коля. — Спокойной ночи, мусье Жильяр, душечка!
И, украдкой обернувшись, он плутовски подмигнул своему сообщнику. Они расставались ненадолго: в полночь было уговорено встретиться у вагона с сокровищами.
Феликс Эдмундович лег на свою походную кровать и предался сладким мечтаниям. Волшебное кольцо и власть над Россией почти в руках его!.. Но удивительное чувство овладело им: не разочарование, конечно, но какая-то опустошенность... Подчинив всю жизнь свою достижению одной цели, он не задумывался никогда о том, что путь к ней обычно бывает слаще результата; да, он читал и ценил Бернштейна и знал его лозунг «Конечная цель — ничто, движение — все», но не приспосабливал это утверждение к себе. Поэтому он отнес свое странное эмоциональное состояние на счет обычной усталости.
Около полуночи он был уже на месте; новый часовой расхаживал вдоль вагона... Мальчишка запаздывал. У него были часы, Феликс Эдмундович видел их; но он не сообразил проверить, умеет ли крестьянский сын различать время. Он шепотом выругался. «Нет, конечно же, умеет. Он все-таки грамотен и не дурак». Прошло десять минут, пятнадцать... Феликс Эдмундович согнулся пополам от внезапной невыносимой боли в сердце: он понял все... Он кинулся к вагону, где ночевал лжецаревич, разбудил денщика...
— Так они к вам пошли, мусье, — моргая, отвечал денщик, — соскучились, говорят, шибко... Мне не велено их выпускать по ночам, да ведь жалко! Тоскует дитя, сиротка несчастный... А рази ж они не у вас, мусье? Уж больше часу, как ушли...
Денщик продолжал бормотать свой вздор; Дзержинский уже не слышал его. Все в нем оборвалось. Больше часу! Пуститься в погоню — куда?! О, почему он как следует не расспросил гаденыша о его семье! Он даже не знает, в каком селе его искать! Раскулаченных под Екатеринбургом — что нерезаных собак! Вот psya krev, холера ясна!
