Пауло Коэльо - Победитель остается один
– Как это – «уничтожить мир»? – спрашивает Хамид.
– Для этого надо оборвать одну-единственную жизнь. И вселенная кончится. Перестанет существовать все, что видел этот человек, все, что ощущал и чувствовал, исчезнет все то доброе и злое, что пересекало его путь, сгинут все мечты, надежды, победы и поражения. И вообще все. В детстве мы заучивали в школе отрывок текста, и я лишь потом узнал, кто его автор: «Когда море, что раскинулось перед нами, унесет в свои пучины хоть одну малую песчинку, мы этого, разумеется, не заметим, ибо это всего лишь песчинка, но европейский континент станет меньше…»
Он замолкает на миг. Доносящийся сверху шум начинает раздражать его – тихий рокот волн внес было умиротворение в его душу, готовую насладиться этой минутой так, как она того заслуживает. Густобровый ангел наблюдает за всем этим и доволен тем, что видит.
– Мы учили это наизусть, чтобы понять: мы ответственны за идеальное, иначе говоря, коммунистическое общество, – продолжает Игорь. – Где все люди братья. На самом же деле один присматривал за другим, следил за ним и доносил на него.
Им вновь овладевает раздумчивое спокойствие.
– Я плохо слышу тебя, – говорит Хамид, понимая, что это может послужить предлогом шевельнуться.
– Да нет, тебе все отлично слышно. Разумеется, ты знаешь, что у меня в руке пистолет, и хочешь придвинуться поближе и попробовать отнять его… И сейчас пытаешься просто отвлечь меня, пока думаешь, как выйти из положения. Будь добр, не шевелись. Момент еще не пришел.
– Игорь, давай забудем все, – произносит Ева по-русски. – Я люблю тебя. Я готова уйти с тобой.
– Говори по-английски. Твой муж должен все понимать.
Да, он все поймет. И когда-нибудь скажет ему за это «спасибо».
– Я люблю тебя, – послушно повторяет она по-английски. – Я не получала твоих сообщений, иначе бегом прибежала бы к тебе. Я несколько раз пыталась дозвониться тебе, но – тщетно. Просила, чтобы твоя секретарша попросила перезвонить мне, но ты не звонил…
– Нет.
– А с тех пор как сегодня утром стали приходить от тебя эсэмэски, не могла дождаться часа нашей встречи. Я понятия не имела, где ты, но знала: ты меня найдешь. Знаю – ты не простишь меня, но по крайней мере позволь мне жить рядом с тобой. Я стану твоей служанкой, твоей нянькой и кухаркой, я буду заботиться о тебе и о твоей любовнице, если ты решишь завести такую. Позволь мне быть рядом – больше мне ничего не надо.
…Хамиду она все объяснит потом… Сейчас надо говорить что-нибудь – все равно что, чтобы можно было уйти отсюда, подняться в реальный мир, где есть полиция, способная стать на пути Абсолютного Зла и не дать ему снова показать свою ненависть.
– Что ж, превосходно. Мне хотелось бы верить в это. Вернее сказать – верить, что и я тебя люблю и хочу, чтобы ты вернулась. Но это не так. Я думаю, ты снова лжешь, как лгала всю жизнь.
Хамид уже не прислушивается к их разговору: мысли его далеко – он обращается к своим предкам-воинам, прося у них вдохновения и отваги для верного удара.
– Ты могла бы сказать мне, что наш брак был не таким, как мы надеялись. Мы столько создали вместе – неужели невозможно было отыскать решение? Всегда есть способ впустить в свой дом счастье, но для этого нужно, чтобы оба супруга отдавали себе отчет в том, что есть какое-то неблагополучие. Я выслушал бы все, что ты захотела мне сказать, наш брак обрел бы радость и жар тех дней, когда мы только встретились. Но ты этого не захотела. Ты предпочла самый простой выход.
– Я всегда боялась тебя. А сейчас, когда ты с пистолетом в руке, боюсь еще больше.
От этих слов Хамид возвращается к действительности: душа его больше не парит в заоблачных высях, испрашивая совета у воинов пустыни, как ему поступить.
Она не должна была говорить этого. Зачем давать потачку врагу? Зачем обнаруживать перед ним свою слабость? Зачем показывать, что он способен внушать страх?
– Я так хотела бы однажды поужинать с тобой, – продолжает Ева. – Сказать, как одиноко мне, несмотря на все эти вечера, банкеты, драгоценности, встречи с королями и президентами. И знаешь еще что?.. Ты всегда привозил мне дорогие подарки, но ни разу не преподнес самого простого – букетика цветов.
Это становится похоже на семейную сцену.
– Поговорите, а я, пожалуй, пойду.
Игорь ничего не отвечает, но не отрывая глаз от моря, наводит на Хамида ствол, молча приказывая не двигаться. Да он настоящий сумасшедший: это спокойствие опаснее яростных криков и неистовых угроз.
– Да, – продолжает русский, словно не слыша последней реплики. – Ты предпочла самый простой выход. Бросить меня. Ты не оставила мне никаких шансов, ты не поняла: все, что я делал, я делал из-за тебя, ради тебя и во имя тебя.
Но все равно – несмотря на все эти унижения и несправедливости, я согласился бы на все, лишь бы вернуть тебя. До сегодняшнего дня. До того часа, когда начал посылать тебе сообщения, а ты – делать вид, будто ничего не получаешь. Иными словами, даже гибелью тех, кого я приносил тебе в жертву, я не смог тронуть тебя и унять твою жажду власти и роскоши.
Отравленный киноактер, режиссер, находящийся между жизнью и смертью… – неужели он, Хамид, начинает понимать то, перед чем воображение должно бы отказывать? Он осознает и еще кое-что, гораздо более серьезное: этот русский, изливая перед ними душу, подписывает смертный приговор… Кому? Он либо покончит с собой, либо убьет их обоих, знающих теперь слишком много.
Быть может, он просто бредит? Быть может, Хамид неправильно толкует его слова? Но так или иначе – время уходит.
Он смотрит на пистолет, зажатый в руке Игоря. Малый калибр. Если пуля не попадет в ту или иную определенную точку, особого вреда не причинит. Вероятно, русский не слишком опытен в обращении с оружием, иначе выбрал бы что-нибудь более смертоносное. Купил, надо думать, первое, что предложили, сказав, что оно стреляет и может убивать.
Но почему там, наверху, опять загрохотала музыка? Неужели не понимают, что она заглушит звук выстрела? И разве заметят они разницу между этим грохотом и другим – одним из многих неестественных шумов, которые отравляют – да, вот именно, отравляют, заражают, загрязняют пространство.
…Он снова застыл в неподвижности, и это куда опаснее, чем если бы он продолжал говорить, мало-помалу изливая горечь и ненависть. Хамид снова взвешивает шансы, понимая, что действовать придется в ближайшие несколько секунд. Броситься между ним и Евой и вырвать пистолет, пока русский в нее не целится, хотя ствол и направлен ей в грудь, а палец – на спусковом крючке? Резко выбросить руки вперед – тот отпрянет от неожиданности, и Ева выйдет с линии огня? Он вскинет оружие, переводя его на Хамида, но тот будет уже вплотную к нему и сможет выкрутить кисть. Все произойдет мгновенно.
