Анна Борисова - Vremena goda
Половину всего времени отводить на работу мысли – это очень много. За пятнадцать лет я обдумала и придумала столько всякого. Больше, чем за предшествующие девяносто.
Обычно у женщины, которой повезло дожить до старости, бывает четыре возраста и четыре роли: дочь, жена, мать, бабушка. У меня так не вышло. Зато я прожила четыре жизни.
Первая, детская, неинтересна. Этот период первоначального ученичества у всех более или менее одинаков, несмотря на социальные, национальные и прочие различия: учишься чувствовать, владеть своими мыслями и телом, выстраивать отношения с окружающим миром. Ты еще не человек, а заготовка человека. Никогда не понимала тех, кто любит вспоминать свое детство и умиляться ему. Обычно это люди, из которых ничего путного не получилось, вот они и выдумывают себе утраченный эдем.
Второй жизнью я прожила с тринадцати лет до сорока. Она была вся посвящена любви.
Третья, самая долгая, длилась полвека. Я посвятила ее науке.
Сейчас я проживаю четвертую, беспомощная и прикованная к постели. Но иногда, как ни странно, мне кажется, что именно теперь я существую интенсивнее и насыщенней, чем когда бы то ни было.
Хотя что же странного? Моя жизнь – это минимум физиологии, ноль движения. Никто и ничто не отвлекает мой мозг от постоянной работы. Пятнадцать лет я почти бесплотна, вся – обнаженная мысль и обнаженное чувство.
Когда-то, еще в Харбине, в советском журнале «Всемирный следопыт» я прочитала довольно дурацкий роман про ампутированную голову профессора Доуэля. Могла ли я подумать, что сама однажды попаду в примерно такой же комикс в качестве главного персонажа? Но мне хуже, чем Доуэлю. Голова профессора могла общаться с толковым ассистентом мимикой лица. Моего ассистента, увы, толковым не назовешь. И все же я должна с ним попрощаться, ведь он единственный, кто разделял со мной ни с чем не сравнимое одиночество. А что не оправдал надежд – что ж, не его вина.
Но прежде, чем я услышала телефонный разговор и поняла, что песочные часы опустели; прежде чем я попрощалась с Пятницей, я лежала и думала про любовь – как и было запланировано.
Можно, пожалуй, поделить сто пять лет, миновавшие со дня моего рождения, не на четыре части, а пополам. Первая половина моей жизни была подчинена чувствам; вторая – разуму.
Саша, Сандра, Александрина умерла осенью 45-го – как говорится, после тяжелой продолжительной болезни, длившейся с 19 октября 1942 года. Вместо нее на свет появилась другая женщина, со временем совершенно вытеснившая и заменившая прежнюю.
Они отличались внешностью, поведением, образом мыслей, интересами, чувствами – практически всем. Но самое главное различие вот в чем: первая жила Любовью, вторая – Делом.
Вероятно, мужской шовинист сказал бы, что доктор Канжизэ была не вполне женщиной. Существует ведь давно устоявшееся, всегда злившее меня своей пошлостью мнение, будто удел настоящей женщины – Любовь, а удел настоящего мужчины – Дело. Это все равно что сводить человеческую личность исключительно к гендерно-ролевой функции. Как будто любящий муж и отец уже не вполне мужчина, а женщина, добившаяся выдающихся успехов в науке, искусстве или политике, непременно сублимирует свою подавленную сексуальность в иные сферы деятельности.
Любую модель жизни, любой поступок можно свести к физиологии, к перепроизводству или недопроизводству того или иного гормона. Но это все равно, что сказать: роза благоухает только потому, что в ней содержится пахучий элеоптен. Может, оно и так, но это не вся правда и, может быть, даже не главная правда.
Мои мысли никто не подслушает, поэтому стесняться мне некого. Свою жизнь, которая состоялась по ту – нет, по эту – сторону любви, я оцениваю выше, чем предыдущую. Я поднялась на более высокую, надгендерную ступень, которой могут достичь и женщины, и мужчины: я стала просто человеком. Этой стадии развития личности достигали монахи, даосы, суфии или йогины, а в современном обществе дорасти до такого состояния обычно удается людям старым, кто по стечению обстоятельств не имеет родственных привязанностей и естественным, возрастным образом избавился от цепей гормонального рабства. Таких старцев принято называть мудрецами.
Во второй половине моей жизни не было мудрости – если иметь в виду философскую отрешенность, но была спокойная и уверенная целеустремленность. Сбить меня с избранного пути было бы так же трудно, как повернуть с рельсов в чистое поле несущийся на полной скорости локомотив.
Каким инструментарием располагала я, отправляясь в долгий путь?
Во-первых, довольно туманными воспоминаниями о наставлениях Ивана Ивановича. Это сейчас я без труда могу вызвать из памяти каждое слово, а тогда мне приходилось мучительно копаться в прошлом, додумывать, довычислять.
Во-вторых, у меня имелся яншень. Я запомнила несложную процедуру изготовления «Хрустальной Радуги». По счастью, не выветрились из памяти и предостережения Ивана Ивановича относительно использования препарата.
В-третьих, я была свободна материально и эмоционально. Моя мать в последние месяцы своей жизни погрузилась в совершенно младенческое состояние, я ей стала уже не нужна, хватало сиделок.
В-четвертых, меня подстегивал страх – семейная предрасположенность к ранней болезни Альцгеймера (тогда в ходу был термин «сенильная деменция»).
* * *На то чтобы превратить учение Ивана Ивановича в научный метод, мне понадобилось целых полвека, и то я не довела работу до полного завершения.
Довольно быстро пройдя предварительную подготовку и опробовав препарат на себе, я поняла, что лично мне старческое слабоумие не грозит, то есть от страха я избавилась. Но женщине, которая перестала быть только женщиной и стала просто человеком, мало спасти одну себя. Средство, которым я себя защитила от возрастного распада личности, было необходимо очень многим. В нем нуждалось всё неуклонно стареющее человечество. Многих современников начинала пугать картина завтрашнего мира, в котором дееспособное меньшинство будет вынуждено тратить все свои ресурсы на содержание огромной массы выживших из ума стариков. Эта перспектива с каждым годом становится реальней и реальней. Планета Земля имеет все шансы превратиться в одно огромное «овощехранилище» вроде того, что находится в бывшем Овальном салоне нашего замка.
Господи Боже, каким же долгим и трудоемким был пройденный мною путь…
В сорокалетнем возрасте я стала самой старой первокурсницей за всю историю существования медицинского факультета Сорбонны, нынешнего Декартовского университета. Четырнадцать лет училась я на врача.
