Филипп Майер - Сын
Горожане меня любили не больше чем сборщика налогов. Я понимал, что они не станут дальше мириться с воровством и потерей своей скотины, поэтому старался держаться подальше от цивилизации. Но оленей и волков недостаточно, чтобы развеять тоску одиночества, не говоря уже о том, что мне дико хотелось трахаться, так что я наведался к жене судьи.
Она вышла на террасу, негр принес ей чаю. Я дрочил как заведенный, а потом уснул. Когда проснулся, она все еще сидела на террасе, и закат был такой красивый. Судья держал в загоне поросят. Глядя на них сверху, я почувствовал зверский голод и вспомнил, что весь день ничего не ел. Я подстрелил одного поросенка, выждал некоторое время, хотя он и взвизгнуть не успел, потом пробрался в коптильню и прихватил еще добрую пригоршню соли.
Несколько часов спустя я валялся у костра в своем лагере, любуясь закатом, а живот мой был туго набит свежим мясом. Я не помнил, почему это команчи презирают свинину. Это вообще лучшее, что я в жизни пробовал. Завыли волки, я повыл в ответ, они отозвались.
Утром жена судьи направилась на свою обычную прогулку вдоль реки, а я, вместо того чтобы следить за ней, дождался, пока негры уйдут по хозяйству — потрахаться, вернее всего, — и проскользнул в кухню. Достал бутылку сладкого вина, несколько сигар, раскурил одну и тут же выплюнул. Я был уверен, что меня вырвет. Я нежился на диване, голова слегка кружилась. Красивый дом, деревянные панели на стенах, толстые ковры, картины повсюду.
Когда я открыл глаза, надо мной кто-то стоял, и я бросился бежать, толком не проснувшись. Притормозил только в дверях.
Жена судьи.
— Не убегай, — спокойно сказала она. — Ты так мирно дремал, мне не хотелось тебя будить.
Я промолчал.
— Приятно вновь с тобой встретиться. В смысле, не через решетку. Хотя я видела тебя во дворе.
Глупо свидетельствовать против себя, но и врать тоже глупо, поэтому я ничего не сказал.
— Итак, как поживает наш дикий индеец?
— Прекрасно, — буркнул я.
— Люди говорят, ты опасен.
— Только для свиней.
— Так это ты виновен в пропаже нашего поросенка?
— Смотря кто спрашивает.
— Все равно мы собирались его съесть. Или ее? Впрочем, не помню. Знаешь, ты присаживайся. Не бойся, я никому не скажу, что ты был здесь.
— Я не боюсь.
— Ты съел поросенка? Говорят, тебе нравится просто убивать их.
— Этого съел.
— Что ж, я рада.
Я ничего не ответил, и она продолжала:
— Тебе правда лучше сесть. Я вижу, ты курил сигары Роя, они ужасно крепкие.
При упоминании сигар я аж позеленел. И подумал все-таки задержаться на несколько минут. Если явится судья, я прикончу его и вернусь к индейцам.
— Что ты здесь делаешь? — спросил я.
— Это мой дом.
— Я хотел сказать, в Бастропе.
— Судья вел дела с моим первым мужем.
— А он что, смотал удочки?
— Он подхватил лихорадку в Индианоле. А здесь чудовищная жара. И насекомые.
— В Индианоле они пострашнее. Как и все остальное.
— Тебе, наверное, приходится с головы до ног обмазываться грязью, чтобы не кусали.
Что-то в ее глазах заставило меня подойти и сесть на диван. Она присела рядом.
— Ты собираешься вызвать шерифа?
— Вот как раз размышляю об этом. А ты не собираешься снять с меня скальп?
— Вот как раз размышляю об этом.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать. — На самом деле мне было шестнадцать, но благодаря солнцу что такое прыщи я не знал.
— С тобой дурно обращались?
— Шериф?
Она решила, что это шутка.
— Команчи, разумеется.
— Они усыновили меня.
— Но ты был там вроде раба?
— Я был таким же, как все. Равным членом племени.
— Как интересно.
— Моя семья команчей умерла, — признался я. — Поэтому я вернулся.
Она смотрела на меня, как мать, очень добрая женщина, правда. Но пока мы не зашли чересчур далеко по пути добродетели и милосердия, я сказал:
— Я собираюсь выпить портвейна из запасов судьи, а потом увести одного из его скакунов. Выпьешь со мной?
— Я могла бы выпить с тобой, — медленно проговорила она, задумчиво наморщив нос. — Но может, ты сначала примешь ванну?
— Ты пустишь меня к себе?
Она сделала удивленные глаза, но вообще-то нисколько не удивилась, я точно знал.
Тридцать пять
Джинни Маккаллоу
Сначала донесся звук, и только потом над деревьями показался он, неуклюжий и тяжеловесный; и никто уже не хотел на это глазеть, все предпочитали, чтобы их не отвлекали от работы. Шериф со своими людьми отошли в сторонку, и вертолет опустился прямо в грязь у шпинатного поля Холлис Фрезер.
Высокий длинноносый мужчина вылез из летающей машины. Дождавшись, пока вокруг соберется толпа, взгромоздился на деревянную трибуну и заговорил. Его помощники раздавали персики из Хилл-Кантри. Этот тип утверждал, что Коук Стивенсон отдал штат крупным ранчеро и северным дельцам и ничего не оставил рабочим. Джинни, пожалуй, оробела бы выступать перед четырьмя сотнями незнакомых людей, а вот он — ничего, ему даже нравится. Направил мегафон на группу людей, державшихся в сторонке, попросил их подойти ближе и выслушать. У него было прозвище Говно Джонсон.
Глядя, как он размахивает руками, разглагольствуя, Джинни поняла, что Финеас прав. С Коуком Стивенсоном она знакома, приятный мужчина, которого не слишком интересует ваше мнение, у него свои моральные ориентиры. Благодетель, образец для подражания, прекрасно, если ваши дети вырастут похожими на него. А этот тип, что сейчас разливается лживым соловьем, явно наслаждается тем, что все на него смотрят, и в душе его нет места иным радостям. Не было ни одного нефтепромышленника во всем штате, кто бы не поддержал его.
— У меня есть кое-что для будущего сенатора, — сказала она помощнику, надеясь, что тот оценит ее лесть.
Не оценил. Глядя поверх ее головы, равнодушно процедил:
— Можете передать это мне.
Этот северянин жутко потел в своем черном костюме, а еще у него дурацкие пластиковые очки; человек, которого никто никогда не любил, и он начал к этому привыкать. По ее представлениям, именно так выглядят люди, работающие в Вашингтоне.
Мужчина принял конверт, а она думала про его босса и про Коука Стивенсона, а потом вспомнила, что сказал Финеас, прежде чем она выписала чеки. Для большинства людей проблема в том, что они дают недостаточно. Они хотят быть послами, но как только дело доходит до денег, думают, что сто баксов — это куча денег, и удивляются, что не получают отклика. В ее конверте лежали четыре чека на пять тысяч долларов каждый. Один от нее лично, один — от их юриста Милтона Брайса, один — от их управляющего Салливана, последний — от вакеро по имени Родригес. Салливан и Родригес вместе зарабатывали меньше пяти тысяч в год; она положила деньги на их счета накануне. На любой из чеков можно было купить новенький «кадиллак», и помощник внимательно изучил каждый, дабы убедиться, что заполнены они правильно. Затем отвел ее в сторону, шепнул что-то своему боссу.
