Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы
– Они хорошо сражались, сэр, – заметил Стивен.
– Русские всегда хорошо сражаются и всегда проигрывают сами себе, – ответил полковник. – Боюсь, что нам, британцам, в ближайшие годы придется этому у них выучиться. Мы даже не заметили, как проворонили Империю.
– Мы выиграли войну, сэр, – с упреком сказал Стивен в приступе патриотического воодушевления, столь естественного для любого честного и искреннего юноши.
– Мы выиграли войну, но проиграли Империю, – ответил полковник. – Теперь Советы и американцы будут делить Европу, как китайцы и японцы делили Шанхай. В конце концов кто-то победит, но солнце уже навсегда зайдет над Британской империей. Мир никогда не будет прежним: даже если уничтожим Японию, мы не загоним косоглазого черта назад в табакерку. Не пройдет и пятнадцати лет, мы потеряем Азию, а потом и Африку. Мой дядя говорил мне об этом еще в тридцать четвертом, а я не верил. Поверьте же вы мне – нет никакого великого будущего для Великой Британии. Лучшие умы моего поколения разрушены безумием. Наша мечта обернулась пшиком, и воспоминания – все, что нам осталось. Мы что-то сделали не так, возможно – загадали не то желание. Наша история – это история поражения.
При этих словах блондин за соседним столом привстал и воскликнул:
– Верно! Поражение! Мы проворонили Империю! Мы здесь, в Англии, предали простого человека – и скоро настанет расплата.
Было видно, что блондин заметно пьян. Пошатываясь, он перетащил свой стул и подсел к Стивену и полковнику.
– Мы всё проворонили еще в тридцатом! Надо было принять программу постройки дорог – ту самую, которую потом осуществил Рузвельт! – и сотни тысяч получили бы работу, власть в стране перешла бы к тем, кто думал о благе Британии и никогда не позволил бы мировой плутократии втянуть нас в бессмысленную войну.
– Простите, что вмешиваюсь, – сказал маленький священник, подходя к столу, – но когда я слышу слова «мировая плутократия», мне всегда хочется спросить, как вы себе представляете эту плутократию? Плуты собираются в кабинетах где-нибудь на Уолл-стрит и придумывают войны, кризисы и прочие катастрофы?
– А вы, конечно, в это не верите? – раздраженно сказал блондин. – Или, напротив, знаете наверняка, как оно происходит? Разве не иезуиты первыми научились тайно управлять миром?
– Тут нечему учиться, – сказал священник, – тайно управлять миром очень просто. Это может любой.
– Опять вы наводите тень на плетень! – И блондин стукнул кулаком по столу.
Полковник подхватил подпрыгнувший стакан и посмотрел на пьяного с неприязнью.
– Да нет же, вы неверно меня поняли! – воскликнул коротышка. – Мир живет по Божьим законам, и только безумец всерьез может считать, что вызывает войны или кризисы. Но втайне каждый может тешить себя мыслью, что управляет морскими приливами или восходом солнца. Главное – приказать солнцу каждое утро появляться на востоке и каждый вечер опускаться в море на западе. И считай сколько угодно, что ты им управляешь.
– Вы чокнутый старикашка, – сказал блондин, поднимаясь. – Я всегда говорил, что Освальд Мосли зря так доверял католикам. Слава Богу, в этом наш Фортунат куда мудрее! Надо гнать вас из доброй старой Англии вместе с пархатой нечистью.
– Я люблю добрую старую Англию, – простодушно сказал патер Фейн, – но, сдается мне, Англия, о которой вы говорите, не так уж стара и уж точно – совсем не добра.
– Старая Англия совсем не добра, – подтвердил полковник. – Буры и суданцы могли бы много рассказать о ее доброте, если бы успели вставить хоть слово между очередями «максима».
Я слишком много пью в последнее время. Даже в Шанхае с Генри мы столько не пили! Шанхай, черт возьми! Как же давно все было! Что там я говорил этому лейтенанту? Разделенный на зоны город – пророчество о судьбе послевоенной Европы? Чушь! Главное пророчество Шанхая – что его больше нет. Как нет больше Германии, Италии или Польши.
Да и Англии тоже нет. Старой доброй Англии, которая покорила полмира, посылая индусов убивать африканцев и продавая китайцам индийский опиум. Великая Империя, позвавшая своих детей на веселый пикник Вдовы! Гитлер недаром выбрал своим символом свастику, славный знак нашей Индии – жалкий подражатель, он пытался повторить то, что мы уже сделали сто лет назад. Потому он и предлагал поделить мир, оставив нам Африку и Азию, забрав себе Европу. Мы не согласились – честь нам и хвала! – не согласились и сокрушили Тысячелетний рейх, подорвав свои силы, расшатав цингой европейской войны клыки своей империи.
Гибель рейха – это наш закат. А возможно – новая заря, заря советской империи, идущей нам на смену.
Не дай, конечно, Бог.
Все говорят: война в Европе закончилась! Армагеддон отгремел, зло повержено, закрылся вселявший ужас багровый паучий глаз. Но военные и политики знают: войны не заканчиваются, они десятилетиями спят, словно микроб чумы в завитушках мебели или в стопке белья.
Каждая война несет в себе зерна следующей. В Шанхае я был молод и ничего не понимал: когда японские канонерки вошли в залив, я не догадался, что это были первые залпы новой мировой войны.
Какая, к чертовой матери, Польша, какая Чехословакия? Мировая война началась на Востоке – на Востоке она и завершится, когда американцы и Советы уничтожат Японию, как уже уничтожили Германию.
Старая добрая Англия закончилась в четырнадцатом году. А я – я еще застал тех, кто помнил истинное рыцарство военного братства! Перед битвой при Кушке мой дядя Чарльз Девис пил шампанское с русскими офицерами, зная, что на следующий день те поведут своих солдат в атаку на его людей.
Сегодня не то что с врагом – даже с союзником лучше не пить. С таким союзником, как русские, лучше не пить и не заключать договоров. А если заключил – не выполнять.
Конечно, офицер должен исполнять приказы. Исполнять – а потом уже пить, пить беспробудно, больше, чем в юности, больше, чем в полузабытом, в незабвенном Шанхае, пить, чтобы забыть, как колонна русских DPS идет по мосту, идет под конвоем британских солдат, туда, где ветер мнет и раздувает кроваво-кумачовые флаги, туда, где звучат бравурные песни на варварском языке. Пить, чтобы забыть, как рыжеволосая девчонка вырывается из колонны, перебрасывает через перила младенца, а потом – прыгает сама, навстречу смерти и свободе.
(перебивает)
Мне теща недавно рассказала. В шестидесятые работал у них на предприятии один фронтовик. Обычный такой мужик. До Берлина дошел. Войну, впрочем, никогда не вспоминал. Но однажды на каком-то празднике выпил и разговорился. Рассказал, что когда наши пришли в Германию, то увидели, как там немцы живут. Домики чистенькие, ухоженные. Машины. Велосипеды. Хозяйство. Ни колхозов, ни голода, ни раскулачивания. Даже морозов настоящих зимой нет. И как-то, сказал он, стало нам обидно. Что же им, фрицам, не сиделось у себя дома, если у них тут всё так хорошо? Зачем же они к нам-то полезли? Чего им здесь не хватало?
