Леонид Сергеев - Самая счастливая, или Дом на небе
— Суммарная бронзовая свадьба, — нашелся я.
— Точно, — усмехнулся Николай. — И бронзовая, и стеклянная, и деревянная, и ситцевая, какая хочешь…
Неожиданно пошел тяжелый дождь и Николай крикнул сыну:
— Убирай инструмент!
А мне махнул:
— Пошли в избу, уже ушица поспела…
В доме, расставляя на столе посуду, Николай ухмылялся и все больше подтверждал прозвище философа:
— Злые языки, разные недоброжелатели всякое обо мне говорят, но это от зависти. Некоторые люди ведь не только свои участки огораживают, но и мыслят ограниченно, понимаешь?.. А некоторые обогащаются — противно смотреть! В поселке есть один предприниматель — сдает туристам для охраны палаток своего пса. За плату. И лодку, и сарай сдает… Другой, тоже за плату, показывает грибные и ягодные места. Вот до чего люди дошли! Скоро дорогу будут показывать за деньги… Теперь понимаешь, почему я для них белая ворона?
— Как не понять. Но, наверняка, стяжателей не так уж много.
— Полно!.. Ясное дело, и нормальные есть, так те и относятся ко мне уважительно. Тоже завидуют, но по-хорошему; завидуют, что я легкий на подъем, — Николай снова усмехнулся (его усмешки и ухмылки были полны значения). — Непостоянство нормальная вещь. В природе все непостоянно, все меняется, как река… И в разных истинах надо сомневаться — это ведет к новым открытиям. А тот, кто ни в чем не сомневается, попросту дурак, — Николай в очередной раз усмехнулся, хмыкнул и подал мне деревянную ложку.
Уха была настоящая, волжская, со стерлядкой — такую ни в одном ресторане не отведаешь. И дело не в ее вкусовых достоинствах — от нее исходило тепло домашней еды. Кстати, от всего домашнего исходит особое тепло — от обжитой мебели и ношеной одежды, от кухонной утвари и простых обиходных вещей. Я ел уху и думал: «Причудница Ленка, чудесник Степаныч, чудак Николай — случайно ли это? Быть может, общение с рекой сделало их такими? Наверное, река несет в себе что-то такое, что делает людей необыкновенными, расширяет их воображение, выявляет таланты?.. Надо бы почаще окунаться в Волгу — может, и во мне откроются какие-то неведомые, дремлющие таланты… Собственно, чего откладывать — доем уху и окунусь».
Как бы прочитав мои мысли, Николай сказал:
— Вроде дождь стихает. После дождя река теплая.
Николай предложил мне остановиться в его «плавающим» доме и, само собой, я не заставил себя уговаривать. Три дня я помогал Николаю строить террасу, усердно осваивая профессии плотника, кровельщика и стекольщика. За эти дни я крепко сдружился с Николаем и его сыном Борькой — не по возрасту серьезным пареньком. Когда мы достроили террасу и «обмыли» ее, я распрощался с Николаем и Борькой — мы расстались, как родственники.
Заключительную часть отпуска я провел в Ярославской области (по совету Николая). Туда добирался на трех видах транспорта: вначале на попутном «москвиче», затем до Ярославля на автобусе, дальше — до Волги — на тракторе.
В тех местах деревни маленькие, в несколько дворов, и убогие, с разбитыми дорогами и ветхими настилами — вроде, ничего и не изменилось с царских времен. Есть и вовсе покинутые поселения, где от домов остались одни фундаменты, а меж старых одичавших яблонь бродят тоже одичавшие собаки и кошки.
В одном из таких мест, среди высокого леса, сохранилось два строения: низкая, полуразвалившаяся изба и покосившийся сарай — владения бабки Анастасии. В деревнях о бабке отзывались как о выжившей из ума старухе, которая чуть ли не вышла замуж за домового — во всяком случае по вечерам отчитывается перед ним за проделанную за день работу и вообще постоянно ведет беседы разного толка.
Бабка Анастасия имела огород, держала кур и козу, подкармливала приблудную собаку и дикого кота. До этой живности на чердаке у бабки обитал старый ворон — большая птица со смоляным оперением и зоркими глазами. Тот ворон сильно привязался к бабке: каждый день из других деревень притаскивал ей разные блестящие штуковины: пуговицы, бусины, осколки зеркал, алюминиевые ложки.
— Ты, дед, ворона-то не обижай, поладь с ним, — просила бабка Анастасия домового, который, как она считала, тоже жил на чердаке.
Видимо, домовой с вороном поладили — целых два года они мирно соседствовали на чердаке, а вот сама бабка дала маху: вначале приютила собаку, а потом и кота. Каждый раз, когда она выносила собаке еду, ворон взлетал на крышу избы и недовольно бурчал, а уж если гладила кота — так и норовил его клюнуть.
Долгое время бабке Анастасии было невдомек, отчего такая ревность у птицы? Но однажды городские грибники заглянули в избу и оставили бабке дикого голубя-подранка. С неделю бабка выхаживала птицу в корзине на окне; промывала настоями рану, кормила кашей, и все это время ворон сидел на сарае и косил глазом в сторону окна. А потом вдруг поднялся высоко в небо, сложил крылья и камнем бросился вниз.
— Видать в него переселилась душа покойного мужа, — объяснила бабка Анастасия домовому. — Ну, да простит меня господь! И ты, дед, прости меня, старую.
С того дня у бабки Анастасии появился редкий дар — предсказательницы. Каким-то странным образом (возможно, по накопленной в воздухе энергии) она вдруг стала предугадывать события, которые впоследствии происходили на самом деле. Это было странно вдвойне, поскольку в тех местах крайне редко что-либо происходило. Тем не менее бабка предсказала бурю с лесоповалом, пожар и наводнение в райцентре, причем указала сроки ненастий, и именно в эти сроки они и произошли. После этого в деревнях все сошлись в одном — бабка Анастасия колдунья.
Я прожил у бабки Анастасии пару дней и первое время выслушивал ее с некоторым недоверием, но после того, как она предсказала мне «большую удачу» в работе, поверил каждому ее слову.
В трех километрах от бабки Анастасии у реки, где на берегу ржавел старый буксир, жил инвалид Петр. У него была добротная изба с хозяйственными постройками, лошадь, кобель и ручная чайка, которая обитала в лодке. Дом Петра окружали запутанные тропы, колючий кустарник, буйные травы и цветы.
Петр не верил в нечистую силу, но допускал, что у всего на земле есть душа; не только у животных, но и у растений, камней, воды — у всего, что тянется ввысь, лежит затаенно или течет, постоянно меняясь. «Почему цветок сгибается, когда хочешь его сорвать? — размышлял он. — Почему у разбитого камня затягивается свежая поверхность, а река, как ни направляй ее русло, все одно — упрямо берет свое?».
— Я хранитель реки, — представлялся Петр туристам байдарочникам и разным удильщикам, которые по случаю заглядывали к нему.
Мне тоже представился «хранителем», и сразу, без всяких вступительных словечек, добавил:
— Значит так! Если ты готов к серьезному разговору, жми в райцентр за винишком. Это всего час резвой ходьбы.
Я выполнил его наказ, после чего Петр сказал:
— Располагайся, живи сколько душе угодно.
Мы выпили и Петр развил свою мысль относительно реки:
— Река для меня — живая душа. Я с ней беседую, советуюсь. Она мне, значит, и мудрый друг и ласковая женщина, и ребенок, о котором надо заботиться. И кормилица… Здесь недавно одни байдарочники опрокинулись, теперь как ни брошу блесну, то тушенку, то сгущенку зацепит, — Петр засмеялся, довольный своим юмором.
Дальше он сообщил, что раз в неделю запрягает лошадь и возит в райцентр дрова; в обратную дорогу закупает продукты.
— …И Полкан со мной ходит, — Петр кивнул на кобеля, который вышагивал посреди двора, — но только вступим в райцентр, забивается под телегу — побаивается местных дворняг. Ну, значит, чужая территория. Так и семенит меж колес, пока справляюсь с делами… А в лесу никого не боится, ни волка, ни кабана… Он, чертенок, что надо! Через лес бегает к Альме, сучке бабки Анастасии, в трех километрах отсюда. Бабке это не нравится. Говорит, что «я бывший распутник и собаку этому учу», — Петр засмеялся. — Она совсем спятила старая… С домовым разговоры ведет… Но, кто знает, может, и вправду, колдунья, — Петр начал рассказывать про бурю, пожар и наводнение.
Я переночевал у Петра; наутро он устроил мне отличную рыбалку — я наловил целое ведро плотвы; Петр взялся ее поджарить и опять заговорил про «винишко»:
— …Под жареную рыбешку оно хорошо пойдет!
Погода стояла, как по заказу — ни жарко ни холодно, и мне ничего не стоило отмахать еще раз до райцентра и обратно.
За обедом Петр продолжил свои рассказы.
— …Как-то осенью у меня остановились двое городских охотников. Прикатили на «газике», расположились — все, как положено… Обещали «отблагодарить сполна, поставить богатую выпивку»… К вечеру они, значит, выследили семью кабанов, убили двух молодых свиней, но матерого секача упустили. Им закончить бы охоту — и так трофеи были немалые, но они уже вошли в азарт… Короче, решили и секача уложить… А произошло это недалеко от дома бабки Анастасии. Ну, значит, они завернули к ней, оставили туши, а сами двинули искать секача. Бабка их предупредила: «Нельзя старого кабана трогать. Старый кабан — хозяин леса. Беда будет!»… И что ты думаешь? Секача-то они уложили, но он успел клыками одного охотника пропороть! Другой, значит, повез друга на «газике» в больницу, да недалеко от райцентра влетел в кювет. Сам, правда, отделался легко, но машину помял сильно… Ну, в общем, значит, оба потом в больнице отлеживались. Вот и не верь после этого бабке… А я и без нее знаю — все, что сделаешь плохого, к тебе вернется. Ты сам-то как думаешь?
