Ирвин Ялом - Проблема Спинозы
Фридрих попытался осмыслить эти слова. Он был тронут вопреки собственным ожиданиям. А еще он страшно злился из-за своего перевода в клинику Гогенлихен, совершившегося без всякого предварительного уведомления. Этот внезапный перевод означал, что множество пациентов пришлось бросать в середине процесса лечения — и без какой бы то ни было возможности назначить определенную дату его продолжения. Да и новая встреча с Альфредом Розенбергом не доставила ему особой радости. Шесть лет назад он посмотрел в спину Розенберга, когда тот поспешно выходил из его кабинета, бормоча зловещие угрозы по поводу еврейских корней его профессии, и почувствовал облегчение от того, что больше никогда его не увидит. Более того, он пытался читать «Миф двадцатого столетия», но, как и все остальные, нашел его невразумительным. Книга оказалась одним из тех бестселлеров, которые все покупают, но никто не читает. То немногое, что он прочел, встревожило его. Может быть, Альфред и страдалец; он так жалобно говорит, что я — его единственный друг; но он опасный человек — опасный для Германии, для всех. Мысли, изложенные в «Мифе» и «Моей борьбе», были параллельными: он припомнил, как Альфред говорил, что Гитлер крадет у него идеи. От обеих книг его тошнило: столько порока, столько низости! И столько злобы, что он начал подумывать об эмиграции и уже написал письма Карлу Юнгу и Эйгену Блёйлеру с вопросом, не найдется ли места врача в цюрихской больнице, где он стажировался. А вскоре пришла клятая военная повестка, поздравлявшая его с назначением обер-лейтенантом вермахта. Надо было действовать раньше! А ведь Фридриха предупреждал его аналитик Ганс Майер. Тот несколько лет назад проглотил «Мою борьбу» за одни выходные, разглядел признаки грядущего катаклизма и бросился советовать своим пациентам-евреям, всем до единого, немедленно покинуть эту страну. Не прошло и месяца, как он сам эмигрировал в Лондон…
Так что же делать? Фридрих давно отставил в сторону наивную мысль о том, что он может сделать из Альфреда лучшего человека, — это, похоже, была просто юношеская глупость. Ради собственной карьеры (и благополучия жены и двух маленьких сыновей) у него был только один доступный вариант: следовать приказам, изо всех сил постараться выудить Альфреда из больницы и как можно скорее вернуться к семье и своим пациентам в Берлине. Ему следовало закопать поглубже свое презрение к пациенту и действовать профессионально. Первым его шагом было выстроить ясные рамки взаимоотношений ради терапии.
— Я тронут вашими словами о нашей дружбе, — проговорил он. — Но ваше утверждение о том, что я — ваш единственный друг, меня тревожит. Каждому нужны друзья и доверенные лица. Мы должны постараться что- то сделать с вашей изоляцией: несомненно, она играет главную роль в вашем недуге. Что касается нашей совместной работы, позвольте поделиться еще кое-какими сомнениями. Их сложнее выразить, но мне необходимо это сделать. У меня тоже есть проблемы, связанные с конфиденциальностью. Как вы знаете, ныне малейшее сомнение в позиции партии считается уголовным преступлением. Даже за разговорами следят, и очевидно, что эта слежка с течением времени будет становиться все интенсивнее. При авторитарных режимах всегда так бывает. Я, как и большинство немцев, согласен не со всеми принципами НСДАП. Вы, разумеется, прекрасно знаете, что Гитлер никогда не набирал большинства голосов. Когда мы в последний раз виделись — это было много лет назад, шесть, по-моему, — вы выбежали из моего кабинета, если позволите напомнить, в гневе, вне себя от ярости. И я не уверен, что, придя в подобное состояние теперь, вы станете сохранять приватность. А это приведет к тому, что я буду чувствовать себя скованно, и моя работа с вами пойдет менее эффективно. Я, наверное, очень многословен, но думаю, вы меня поняли: конфиденциальность должна быть двусторонней. Я дал вам свою личную и профессиональную клятву: то, что вы здесь сказали, здесь же и останется. Мне нужны такие же гарантии.
Оба некоторое время сидели в молчании, и наконец Альфред проговорил:
— Да, я понимаю. Даю вам слово, что все ваши комментарии сохраню в тайне. И я понимаю, что вы не можете чувствовать себя в безопасности, если я стану выходить из себя.
— Хорошо. Итак, мы должны работать аккуратнее и стремиться к тому, чтобы мы оба чувствовали себя в безопасности.
Фридрих внимательнее вгляделся в своего пациента. Альфред был небрит. Темные мешки под глазами свидетельствовали о бессонных ночах, а его траурный вид возбудил врачебный инстинкт Фридриха; он отринул свою антипатию и приступил к работе.
— Скажите мне, Альфред, какова наша цель. Я хочу вам помочь. Что бы вы желали от меня получить?
Альфред несколько секунд помедлил, а потом сказал:
— Попробуйте вот что. В эти последние недели я очень много читал, — он указал на стопки книг, расставленные по всей комнате. — Я возвращаюсь к классикам, особенно — к Гете. Помните, я рассказывал вам о своих проблемах с директором Эпоггейном прямо перед окончанием училища?
— Если вас не затруднит, освежите мои воспоминания.
— Благодаря моей антисемитской речи меня выбрали старостой класса, и он потребовал, чтобы я выучил наизусть несколько параграфов из автобиографии Гете.
— А, да-да, теперь вспомнил. Те фрагменты, где речь шла о Спинозе. Они дали вам такое задание, потому что Гете восхищался Спинозой.
— Я был так напуган перспективой не получить аттестат, что хорошо их запомнил. Даже теперь могу пересказать их наизусть, но ради краткости я просто выделю главные моменты. Гете писал, что он пребывал в беспокойном состоянии, и чтение Спинозы даровало ему замечательное успокоительное для его страстей. Математический подход Спинозы обеспечил удивительное равновесие его буйным мыслям и привел к умиротворенности и более дисциплинированному способу мышления, который позволил ему доверять собственным выводам и чувствовать себя свободным от влияния других.
— Хорошо излагаете, Альфред. А что касается вас и меня…
— Что же, именно этого я от вас и хочу. Я хочу того же, что Гете получил от Спинозы. Мне необходимо все это! Я хочу успокоительного для моих страстей. Я хочу…
— Это хорошо. Очень хорошо. Остановитесь на минутку. Позвольте мне это записать, — Фридрих открыл свою перьевую ручку, подарок его наставника, и записал: «Успокоительное для страстей». Альфред продолжал, пока Фридрих делал заметки:
— Свободы от влияния других. Равновесия. Спокойного, дисциплинированного способа мышления.
— Хорошо, Альфред. Нам обоим было бы полезно вернуться к Спинозе. И, более того, попытка провести в жизнь его идеи может вполне подойти такому уму с философским уклоном, как ваш. Возможно также, это удержит нас вдали от сомнительных областей. Давайте встретимся завтра в то же время, а я пока займусь работой и кое-что почитаю. Можно мне одолжить у вас автобиографию Гете? А «Этика» по-прежнему при вас?
