Юрий Поляков - Любовь в эпоху перемен
— Зато ваша дочь знает, где живет Шабельский. Он ждал ее во дворе и даже поцеловал. И часто вы через нее подкармливаете предателя?
— Это слежка?
— Нет, почему же? Просто у водителей тоже есть глаза. Не замечали? Зря. Знаете, Леонид Данилович не хотел с вами расставаться. Добрый человек, а вы пользовались. Но когда сегодня узнал, что вы якшаетесь с этим мерзавцем… В общем, вы свободны.
— Ерунда какая-то!
— Нет, не ерунда. Предательство — заразная болезнь. Зачем вы отправили Дронову свою статью?
— А вы зачем?
— Ее отправил Леонид Данилович. Это его право. Он издатель. Завтра же освободите кабинет!
— Почему мне говорите это вы, а не Корчмарик?
— У него много дел. Он возвращается в Москву. — Ее лицо по-девичьи посветлело.
— Ах, вот в чем дело!
— Ваше выходное пособие. — Заходырка выложила на стол толстую пачку денег. — Золотой парашют. Наличными, чтобы без налогов.
— А я думал, вы жадная.
— Я экономная. Будь моя воля, вы бы ничего не получили. Не за что! Скажите спасибо Леониду Даниловичу.
— Кому сдавать дела?
— Пока Дочкину, а там посмотрим. — Она протянула расходный ордер. — Сумму прописью. Дату не ставьте! — «генеральша» брезгливо взяла запачканный кровью бланк. — Не бережетесь вы, Геннадий Павлович! А ведь мы могли стать настоящими друзьями. Жаль!
Она резко встала, усмирила ладонью подпрыгнувшую грудь и ушла. Скорятин проводил взглядом ее презрительно подрагивавшие ягодицы, потом позвонил Марине. Сначала тянулись долгие гудки, он хотел дать отбой, но жена наконец ответила снотворным голосом:
— Ну что тебе еще? Геноцид какой-то! Только уснула…
— Что делает Вика у Шабельского?
Ласская долго не отвечала, дышала в трубку, потом вымолвила:
— Сам-то как считаешь?
— Я сейчас тебя спрашиваю!
— Все-таки выследил. Я-то думала, тебя, кроме этой рыжей проститутки, больше ничего не интересует.
Он вяло удивился: оказывается, куча отставного женского мяса способна на ревность, даже на бдительность. Хорошо еще, Марина не знает, что выкурвила Алиса с этим индопахарем. Вот бы потешилась!
— Я не выслеживал. Мне сказала Заходырка.
— Ну и хорошо, что сказала…
— И что Вика забыла у Исидора? Он тоже ее первый мужчина?
— Совсем дурак?
— Объясни!
— Ты и так все понял.
— Нет, объясни!
— Девочка хочет видеться с отцом.
— Что?!
— Высплюсь — поговорим.
Жена повесила трубку. Гена долго сидел, тупо слушая короткие гудки. В них угадывалось, как в колесном перестуке, бесконечно повторяющееся слово. Но какое?
…Исидор, в приталенном итальянском костюме а-ля «папаша Корлеоне», ходил по кабинету и убеждал, а спецкор, понурив голову, слушал.
— Генацвале, не дури!
Гена сообразил, что у Шабельского и Марины совершенно одинаковая шутливая манера переиначивать его имя на разные лады.
— Пойми ты, крокодил, у дочери должен быть отец. Должен! Ты вырос с отцом? Вот! А я без отца. Папа от инсульта умер, когда арестовали Фефера по делу космополитов. Папа был помощником у Фефера. А мама играла в театре у Михоэлса. И осталась без ролей. Ты понимаешь?
— Понимаю.
— Да, твоя Зоя — очень интересная… особа. Возможно, даже женщина твоей жизни…
— Откуда вы знаете?
— Знаю! Ты будешь потом раскаиваться, рваться сердцем назад, к семье. Она, кстати, это понимает…
— Кто?
— Мятлева.
— Откуда вы ее знаете?
— Я был в Тихославле.
— Зачем?
— Меня просила Марина. Зоя Дмитриевна все поняла и просила передать, что никаких претензий к тебе не имеет.
— Врешь! — Скорятин схватил шефа за галстук и потянул на себя.
Исидор, багровея, с трудом вызволил свой полосатый «Хермес», отдышался и положил перед подчиненным конверт с портретом Героя Советского Союза Заслонова.
«С такой-то фамилией просто невозможно не свершить подвиг…» — думал Гена, вынимая тетрадный листок в клеточку, исписанный ровным красивым подчерком, каким заполняют библиотечные формуляры.
Геннадий Павлович!
То, что мне рассказал Ваш друг, совершенно меняет дело. К сожалению, во все обстоятельства Вашей семейной жизни Вы посвятить меня не удосужились. Напрасно. Впрочем, майские грозы бурные, но скоротечные. К утру даже лужи высыхают. Желаю Вам счастья и обильного потомства. Дети оправдывают все, даже стыд. Ждем новых высокоталантливых статей, Ваша гражданская смелость всегда вызывала уважение. Привет от Ильи. Он возвращается на работу в музей.
З. М.— Вот как было, Ниночка! Я не виноват… — прошептал он и нажал кнопку селектора.
— Оля, у нас есть что-нибудь вроде йода и пластыря?
— Ой, сейчас найду!
36. Святоград
…Когда родилась Вика, Гена ощутил в душе странную легкость и беспечность, словно отвечал лишь за сохранность уродливого Марининого живота, а не за появившегося на свет младенца. В мае, через год после незабвенной грозы, в воскресенье, Скорятин поехал на кладбище к отцу, но, вместо того чтобы припарковаться возле теток с бумажными цветами, даже не проведав могилу, рванул по Звенигородскому шоссе к кольцевой дороге, и дальше без остановок — в Тихославль. Трасса была почти свободна. Караваны импортной жратвы и подержанные иномарки с правыми рулями еще не забили склеротические дороги Отечества. Возле редких, как магазины «Березка», АЗС выстроились очереди из легковушек: автолюбители караулили бензин. Рядом спекулянты продавали горючее канистрами. Гена мчался на серебристом «Москвиче-2141», купленном за кооперативные деньги по лимиту Союза журналистов. Новинка советского автопрома еще не примелькалась на улицах и трассах: неосведомленные водители и пешеходы удивленно провожали взглядами незнакомую разновидность легковушки, для отечественной модели слишком обтекаемую, а для иномарки недостаточно изящную. «Жигули» оседлала Марина. Теперь, пока свекровь пела колыбельные писклявой Вике, жена сама возила Борьку на музыку и большой теннис в Лужники, сдавала на руки тренеру и любовалась, как лихо сын управляется огромной ракеткой. Кстати, Исидор жил рядом, на набережной, в доме с аптекой, его болезная супруга не вылезала из санатория. Пожилые еврейки любят лечиться…
«Мог бы тогда и догадаться!» — думал Скорятин, морщась от боли.
— Как же вы так? — сострадала Ольга, обрабатывая сбитые костяшки перекисью водорода.
— Случайно. А где письмо из Тихославля?
— У вас в папке. Я положила.