Леонид Сергеев - Вид с холма
Первый год все шло неплохо. Как многие жизнерадостные люди, жена испытывала постоянную потребность в празднике, любила не запустение, а процветание, не старые, обшарпанные дома, а новые, сверкающие; и когда ехала в поезде, смотрела только вперед, как бы в будущее, в отличие от меня, который смотрел на убегающий пейзаж, как на прошлое. Естественно, она не принимала всякий вымысел, все мертвое, тусклое, и обожала яркие, звучные краски, больше всего зеленый жизнеутверждающий цвет (она носила ярко-зеленые платья, ядовитые, до рези в глазах). В моей комнате появились прозрачные зеленые занавески, зеленый торшер и, наконец, жена принесла связку зеленых обоев.
— В выходные дни оклеим комнату, — сказала с прекрасным лукавством. — Заклеим твои дурацкие кладбища. Эти настенные объекты, печальные списки навевают мрачные мысли. А зеленый цвет — цвет надежды. Я надеюсь, ты перестанешь выпивать и добьешься в работе больших успехов. Мы обменяем твою маленькую квартиру на большую и в зеленом районе, и купим новую машину. Желательно зеленого цвета, — жена хохотнула, очевидно, вполне зримо представляя наше прекрасное будущее.
— Все будет, дорогая, но не в одну зарплату, — отвечал я, довольно остроумно, как мне казалось (влияние жены все-таки чувствовалось).
Надо сказать, к этому времени на моих стенах появилось еще одно небольшое, но крайне скорбное кладбище — умерших приятелей; под каждым крестом стояли имя и фамилия покойного и дата смерти. Этому главному кладбищу я отвел самое видное место и, разумеется, часто устраивал поминки по усопшим; отмечал их дни рождения и смерти, именины и важные события в их жизни, короче, поводов для выпивки набиралось прилично.
Обычно сразу после работы я направлялся в ближайшую забегаловку, а по пути вспоминал кого-нибудь из умерших и, если с ним не было связано никакой знаменательной даты, просто припоминал наши отношения. Как положено, я заказывал две рюмки водки (одну себе, другую покойному), садился в углу, вызывал душу покойного и начинал разговор: рассказывал о себе, докладывал, как поживают общие знакомые и близкие покойного (совсем как Гарим с Ваганьковского кладбища). Потом, с разрешения своего невидимого собеседника, выпивал и его рюмку, но тут же повторял заказ и снова ставил ему водку.
Случалось, после третьей или четвертой рюмки, покойные начинали мне возражать, а то и укорять — будто бы я редко хожу на кладбище и мало забочусь об их живых близких, но это случалось крайне редко, обычно они просто внимательно меня выслушивали — покойные были самыми благодарными слушателями. Прощаясь с ними, я всегда говорил: «Увидимся в другом мире!». Понятное дело, выпивая, я как бы переселялся в безвоздушное пространство и порой начисто забывал, на каком нахожусь свете.
Но я отвлекся, вернусь к разговору с женой. Так вот, раскатисто захохотав, жена предложила оклеить комнату зелеными обоями. Я был не против обновления комнаты, но с условием — кладбища перенести на новые обои.
— Хм, ты бездушный человек, — недовольно хмыкнула жена. — Вернее, ты думаешь о мертвых душах, а не о живых. Ты живешь на небесах… — она сказала еще что-то в таком духе и залилась ироничным смехом, но я настоял на своем.
После того, как мы наклеили обои и я один к одному перенес свои кладбища с засаленных, засиженных мухами мест на светлые зеленые просторы, жена произнесла короткую речь:
— Я вышла замуж, чтобы было прислониться к кому, иметь поддержку, но от тебя не вижу никакой поддержки. Все мои начинания наталкиваются на упрямство. Со своими кладбищами ты как гробокопатель! К тому же, ты никак не можешь бросить пить, у тебя слабая воля, тебя самого надо поддерживать.
Это была сильная и яркая речь. Ее жена произнесла без всякого хохота. И в последующие дни не хохотала, только улыбалась, уничижительно и едко.
Через три года мои кладбища, естественно, разрослись.
— Ты превратил комнату в колумбарий, — ворчала жена (теперь она редко улыбалась и совсем не хохотала). — И вообще, у меня была надежда, что ты чего-то добьешься… Но, похоже, моим надеждам не суждено сбыться. Ты как сидел на своих афишах, так и сидишь. И впереди никаких перспектив… К тому же, ты горький пьяница, с тобой не на что надеяться…
Дальше события развивались стремительно и завершились бурным исходом. Однажды, вернувшись с работы, я не застал жену дома, больше того — исчезли все ее вещи. В растерянности прошелся по комнате и вдруг заметил — на главном кладбище красуется большой жирный крест; под крестом зияли мои инициалы и размашистая подпись: «Ты для меня умер!». И крест и подпись были выведены зеленой краской, видимо, с надеждой, на мое воскрешение в новом качестве.
И вот здесь я подошел к последнему этапу своих возрастных рассуждений о смерти — кончине близкого человека. За эти годы я похоронил немало родственников и друзей — на моем «главном кладбище» уже много фамилий и я часто отмечаю грустные юбилеи.
Бывало, хоронил друга моложе себя, и тогда становилось стыдно перед ним — получалось, я задержался в этом мире, а потом думал: «Мне-то еще рановато отправляться на небеса, еще кое-что и здесь нужно доделать».
Первые мои похороны прошли не совсем гладко. Умер мой дальний родственник. В приемной морга мне выдали медицинское заключение и размеры покойного. Из морга, чтобы заказать гроб, я двинул в похоронное бюро, вернее в бюро ритуальных услуг. Оно находилось в загсе на улице Юннатов: из одной двери, под марш Мендельсона, выходили молодожены с живыми цветами, из другой — выносили венки из бумажных цветов с траурными лентами. У обеих дверей плакали, но, понятно, разными слезами.
— У нас все предусмотрено для удобства обслуживания, — вежливо пояснили мне в бюро. — Вам самим ничего не нужно делать. Завтра к вам придет агент и все оформит.
На другой день появился агент, молодой, деловой парень. Сразу извинился и попросил разрешения позвонить приятелю:
— А вы пока посмотрите альбом, выберите гроб.
Альбом просто распухал от цветных фотографий всевозможных гробов: от детских до «колоды»; простые, без украшений и с окантовкой, обитые материалом с оборками. Под фотографиями стояли цены.
— Значит, так, — сказал агент, закончив телефонный разговор. — Свидетельство о смерти можно оформить только завтра, там по очереди. Но, сами понимаете, закон — это столб, который нельзя перепрыгнуть, но можно обойти. Если желаете, сделаем сегодня. Это обойдется недорого. Затем, судя по размерам покойного, нужен гроб «колода». Их сейчас нет, но за определенное вознаграждение гробовщики могут быстро сделать. Как, звонить или нет?
— Ну конечно, если можно.
Он договорился с гробовщиками.
— Теперь, какого числа думаете хоронить? Завтра же? Не знаю, не знаю, найдется ли свободная машина. Но опять же, закон — это столб… Все можно сделать за небольшую плату… звонить, да? Хорошо, звоню на автобазу, заказываю машину. На который час? И на какое кладбище повезем? У вас нет своего места на кладбище? Хуже. В черте города не хоронят. То есть за определенные суммы и тузов. Как вы знаете, у нас и на похороны привилегии. Одних на кладбища, куда и живых не подпускают, других подальше. Но в черте города трудновато… Не надо, да? Хорошо. Значит, в крематорий? Значит, повезем в Николо-Архангельское. Так и запишем.
Он дозвонился до автобазы, зажал трубку рукой.
— Только на вечер. Хотите утром? Но сами понимаете, это сделают только для меня, и шофер не должен быть внакладе.
Положив трубку агент вздохнул:
— Ну, вот основное сделали.
Аккуратно, каллиграфическим почерком он заполнил квитанцию.
— Так, ну теперь, значит, по какому залу будем хоронить?
— По скромному. Мы не будем устраивать ничего пышного.
— Все понял. Значит, так. По первому залу с музыкой двадцать минут — пятьдесят рублей, по второму тоже с музыкой, но десять минут, по третьему, без музыки, — три минуты.
— Да, да, самый дешевый зал. Простые, скромные похороны. Денег у нас маловато.
— Все понял. Значит, по третьему залу. Боюсь, он весь расписан, но попробуем, закон это, сами понимаете…
Он переговорил с кем-то из крематория, я заплатил по счету, сверх суммы дал ему тридцать рублей, и мы попрощались.
— Счастливых вам похорон, — улыбнулся агент.
На следующее утро я приехал в морг раньше родственников, привез выходной костюм покойника. Во дворе уже стоял автобус с траурными полосами на бортах. Я поздоровался с шофером и позвонил в приемную. Вышли два парня с помятыми лицами. Взяв костюм, один из них буркнул:
— Жди десять минут.
— В крематории народа много? — спросил я у шофера.
— Много-то много, но идет быстренько. Знаменитостей разных, ясненько не спешат. Речи говорят. А нашего брата раз-два — и готово.
Крематорий выглядел впечатляюще: строгое плоское здание с красивыми подъездами, но в списках третьего зала нас не оказалось. Нам предложили кремацию по второму залу с доплатой. Я возмутился, и, видимо, не на шутку, потому что девицы из конторы сразу решили пустить нас по второму залу без доплаты, меж списка.
