Филипп Майер - Сын
Чуть позже она поднялась и, зевнув, сообщила, что для пожилой женщины уже довольно поздно. Ей громко пожелали доброй ночи, приветственно подняв бокалы. Девицы никак не отреагировали.
Идя к своему домику, мимо высоченных сосен, она размышляла, а участвовал ли Хэнк в таких вылазках. Наверняка. И наверняка тискал стриптизерш, он ведь неделями торчал в таких охотничьих лагерях и на частных островах. И он-то уж точно не пошел бы спать пораньше – это дурно сказалось бы на репутации; и вдруг она осознала, что Хэнк спал с другими женщинами. Сотни, тысячи раз, и без всякого риска быть застуканным, здешний кодекс чести предполагал абсолютное молчание. Почему же она никогда об этом не задумывалась. Жуткое чувство одиночества захлестнуло ее.
Почему это вдруг так задело, ведь прошло двадцать лет, как он умер? Глупо. Стрекотали цикады, из большого дома доносились взрывы смеха, музыка. Кто она такая, чтобы судить своего мужа? В одном белье она сидела на походной кровати в бунгало и думала, что надо бы одеться и ехать домой. К Теду, который уже дважды делал ей предложение. Посмотрим, готов ли он к ее ответу. Она устала быть одна.
Слишком пьяна, чтобы ехать сейчас, слишком далеко. Она прилегла на койку и уснула, а утром, умывшись в ручье, подкрасилась перед потемневшим треснувшим зеркалом и, выбросив из головы мысли о браке с Тедом, отправилась пострелять куропаток в компании с Чаком МакКейбом. А потом уселась в свой «кадиллак» и уехала обратно в Хьюстон. И никто не задавал лишних вопросов. Все сделали вид, что были очень рады ее визиту.
Она мчалась по жаре и невольно вспоминала, как в такое же пекло клеймили скот, как она бросила вызов отцу и всем остальным, и вот теперь, сорок лет спустя, отчаянно хочет принадлежать хоть кому-нибудь. Они сломали ее. Она сдалась. Надо было родить Теду ребенка, она эгоистка, всю жизнь что-то доказывала отцу и Хэнку, но с мертвыми тягаться нельзя, они остаются идеальными и недостижимыми, а твоя плоть увядает.
Отец был слабым человеком, и Хэнк тоже, теперь она это понимает. Хэнк – это образ, в ее воспоминаниях он уже прожил дольше, чем в реальности, но это всего лишь образ, мираж, мечта; она совсем не хуже, с ней никто не сравнится. Это чего-то да стоит. Она не похожа на других женщин. Да проживи она хоть десять жизней, играя в теннис или поло, все равно не станет счастливой. И если бы Тед попросил, она бы запросто родила ему ребенка, но он хочет детей ровно так же, как и всего остального, – это как старая песня, едва доносящаяся издалека. Но в одном он был прав. Не надо было сюда приезжать. Это ошибка, серьезная ошибка, и она извлекла полезный урок.
Пятьдесят четыре
Дневники Питера Маккаллоу
8 августа 1917 года
Зной. По дороге пробил два колеса. Полдня потеряно; надеюсь, завтра доберемся до Торреона. Со мной Салливан и Хорхе Рамирес. Хорхе знает эти места. Он очень нервничает: если нас остановят каррансисты, шансы остаться в живых или погибнуть примерно одинаковы.
Мне безразлично. Проткните меня насквозь – там пустота.
9 августа 1917 года
Хорхе раздобыл нам сомбреро и подходящую одежду у батраков, работавших вдоль дороги, мы переоделись, а свои костюмы отдали им. Американцев здесь ненавидят, особенно после недавней экспедиции Першинга[135] (la invasion[136], говорят они). Ослики и мулы тянут повозки, груженные посудой, горшками, всяким хламом; истощенные пеоны медленно бредут по жаре, все сплошь в белом, не считая одеял, наброшенных на плечи. Полуголые ребятишки семенят следом, из одежды на них только шляпы и драные пончо, прикрывающие тело едва до пояса. Мы часто останавливаемся, пропуская стада коз, овец и тощих коров.
Спросил Салливана и Хорхе, как они думают, не обидел ли Финеас Марию или даже хуже того. Салливан категорически отрицал. Хорхе промолчал. Я потребовал объяснений, и он сказал, мол, нет, едва ли.
Салливан напомнил, что Финеас метит в губернаторы, а отец Салли – важный судья. Наверное, поэтому они и настояли, чтобы Мария уехала. Я сказал, что есть и другие причины.
Торреон оказался больше, чем я думал. Мы колесили по городу, пока не нашли кантину, которую Хорхе посчитал безопасной (его логика мне недоступна), и проторчали там несколько часов в самом темном углу (сунув хозяину сто пятьдесят долларов), пока Хорхе ходил на разведку. Мы оба одеты в грязные белые рубахи и штаны, пропитанные чужим потом. На пустой соседний стул Салливан положил свой 45-й, а на другой – карабин. Свой пистолет я засунул под рубаху, но сомневался, что у меня хватит духу его выхватить. Салливан это чувствовал и потому злился.
Прошло несколько часов, Хорхе все не возвращался, и Салливан не выдержал. Он дал себе слово молчать, но вообще-то десять тысяч долларов – куча денег, достаточно, чтобы начать новую жизнь. По правде говоря, босс, мне здесь не по себе. Чем дольше мы тут сидим, тем ниже наши шансы избежать скандала.
Не знаю, что я должен чувствовать. Наконец появился Хорхе, мы заказали еду. Он нашел приличный отель.
Предполагала ли Мария, что так получится? Ждала этого? Маловероятно. Скорее она могла ожидать, что ее расстреляют в brasada.
Но вопрос повис в воздухе. Нигде никаких признаков Марии – то ли она приехала сюда вчера вечером, то ли нет.
Я молча наблюдал, как Салливан и Хорхе размышляют, что бы они сделали с десятью тысячами долларов. Жалованье за пять лет. Ушли бы от меня, естественно. Я видел по их лицам, что они понимают Марию. Не могу им ничего объяснить. И не уверен, что сам понимаю.
Она была в отчаянии, это очевидно; ей нечего было терять, но многое можно приобрести, это тоже очевидно. Она моложе меня на десять лет, и она красавица, тут вообще не о чем говорить.
10 августа 1917 года
Машину украли. Мы забаррикадировались в номере отеля. Ждем, пока Финеас пришлет деньги на новую машину. Теперь в городе известна и физиономия Хорхе, так что даже ему небезопасно выходить на улицу. Странно, мы видели фотографа-европейца, никто к нему не приставал.
11 августа 1917 года
Видимо, Финеас или отец позвонили кому надо, поскольку утром явился начальник местной полиции с чемоданом песо и «фордом» 1911 года выпуска, который он готов продать. Я сказал, что за такую цену можно купить новенький «форд». Салливан и Хорхе сделали страшные глаза, чтоб я немедленно заткнулся.
Хорхе чуть не оторвал себе руку, яростно заводя автомобиль, а до выезда из города нас сопровождал полицейский эскорт. Они посоветовали нам проехать сегодня как можно дальше, потому что воскресенье, люди отдыхают. Никто ничего не знает про Марию.
13 августа 1917 года
Поехал в Сан-Антонио, в агентство Пинкертона.
– Вы хотите, чтобы мы обыскали всю Мексику?
– Именно так.
– Это невозможно и с финансовой точки зрения, и с практической. Там идет война.
– Назовите цену.
– Сто тысяч долларов.
Я промолчал.
– Вы сказали, что хотите, чтобы мы обшарили целую страну, – ловлю вас на слове. Можно обойтись десятой частью.
– И результат будет тот же?
– Полагаю, результат в любом случае будет примерно тем же.
– Тогда сделайте это.
– Ваша семья всем известна, но… – Он опустил глаза.
– Моя семья не должна об этом ничего знать.
– Я просто хотел сказать, что деньги нужны вперед, мистер МакКаллоу.
Я вытащил чековую книжку; эти деньги я откладывал для себя, все, что удалось скопить. Подписав чек, я никогда не стану свободным.
– Сейчас я выдам восемьдесят тысяч. Остальное на следующей неделе.
– Просто чтобы вы знали – это напрасная трата денег. Вилья орудует на Севере, Карранса и Обрегон – в центре страны, Сапата захватил Юг. Даже если она до сих пор… в добром здравии, найти ее будет невероятно трудно.
– Я отдаю себе в этом отчет.
Я подписал чек. Капля пота слегка размазала цифры.
– Вы уверены, что хотите, чтобы я это принял?
18 августа 1917 года
Салли спросила, когда я уже намерен угомониться и смириться с ситуацией. Я ответил, что каждый день молюсь, чтобы ее «паккард» свалился в кювет. Она рассмеялась, пришлось уточнить, что это не шутка.
Взяв себя в руки, она объявила, что намерена половину времени проводить здесь, а другую – в Сан-Антонио, просто ради приличия.
Днем она явилась ко мне в кабинет с бутылкой холодного вина и двумя бокалами. Призналась, что она, конечно, не идеал жены, но и я не ангел. Она хочет начать все заново. Как бы вторая попытка.
Я ответил, что не желаю видеть ее, ни сейчас, ни когда бы то ни было, что я скорее пересплю с гниющим трупом.
– Ты провел с этой девкой всего месяц. Пора взрослеть.
