Лиз Туччилло - Легко ли быть одной?
Когда Руби подъехала к клинике, Джорджия уже ждала ее на улице. Руби расслабилась: удивительно приятно, когда есть человек, который тебя ждет.
– Привет, Руби, – ласково сказала Джорджия. – Как ты себя чувствуешь?
Руби растерянно улыбнулась.
– Я толстая. И нервничаю.
– Момент действительно волнующий, – согласилась Джорджия, когда они подошли к вращающимся дверям. – Сегодня ты можешь стать матерью.
– Я знаю. И это так странно, не правда ли? – ответила Руби, упираясь рукой в двери и толкая их.
Джорджия вошла сразу же за ней и сказала:
– Знаешь, что я тебе скажу? В мире вообще все странно.
К счастью, в приемной было тихо. Там сидели всего две женщины, обе беременные – Руби это показалось хорошим знаком. Она зарегистрировалась у стойки, и они с Джорджией сели и стали ждать.
– Я считаю, то, что ты делаешь, – просто потрясающе. Быть матерью – это, может быть, самая замечательная вещь на свете. Правда, – сказала Джорджия.
Руби улыбнулась. Было очень радостно услышать это как раз в такой момент.
– По-настоящему этого нельзя понять, пока это не произойдет с тобой; на тебя ложится большая ответственность – забота о еще одном человеческом существе на этой планете. И этот маленький человечек становится для тебя всем. – Джорджия запнулась, словно потеряв мысль. – Это удивительно приятно.
Руби внимательно посмотрела на нее. Впервые Джорджия показалась ей мягкой. Уязвимой. Нежной. И вовсе не ненормальной.
– Да, ты будешь матерью-одиночкой. Ну и что из того? – добавила Джорджия. – Все мы в конце концов разводимся и в любом случае становимся матерями-одиночками. А ты просто сразу начнешь с этого этапа.
Руби решила, что звучит это немного мрачновато, но, возможно, Джорджия просто хотела как-то подправить картину женского одиночества. Руби взглянула на стеллаж с журналами – «Вумэнс дэй», «Редбук», «Пипл»[72]. Джорджия между тем бодро продолжала:
– Да и для ребенка так гораздо лучше, черт побери.
Руби сомневалась насчет этого.
– По крайней мере, у твоих детей не будет проблем с придурком-папашей, который рвется через суд доказать, что ты никчемная мать. Хоть этого удастся избежать.
– А что такое? – насторожилась Руби.
– Ах. Ну да. Со мной в данный момент именно это и происходит. Нет, ты представляешь?
Руби старалась не отводить глаз от Джорджии, чтобы не выдать мелькнувшую у нее в голове мысль: «Ну, в принципе, как раз представляю…»
Джорджия перевела дыхание и, схватив журнал «Пэрентс», принялась рассеянно листать его.
– Но сегодня речь не обо мне. А о тебе. И я считаю, что ты должна чувствовать себя нормально и не расстраиваться. Зачем лишать себя счастья материнства только из-за того, что не хочется быть матерью-одиночкой? К тому времени, когда нам с тобой будет пятьдесят, все наши знакомые тоже будут матерями-одиночками. – Она умолкла, остановив взгляд на фотографии печенья с подписью «Брауни за пять минут».
– Проблема одиноких матерей заключается в том, что они гоняются за одними и теми же мужиками – а именно за теми, кто готов встречаться с женщиной, у которой есть дети. Я хочу сказать, сколько таких найдется в Нью-Йорке, как думаешь? Как найти хоть одного?
Руби испытывала горячее желание закрыть Джорджии рот и не убирать руку, пока ее не вызовут к врачу.
Но вместо этого она лишь откинулась на спинку стула, закрыла глаза и тяжело вздохнула. Возможно, пригласить Джорджию на мероприятие, связанное с искусственным оплодотворением, было не самой удачной идеей.
– Руби Карсон? – позвала медсестра, и Руби мгновенно вскочила.
Джорджия выпрямилась и сжала Руби ладонь.
– Может, ты хочешь, чтобы я пошла с тобой?
Воображение Руби тут же нарисовало картину: Джорджия сидит рядом с ней, когда доктор или медсестра вводит шприц со спермой.
– Нет, все о’кей. Оставайся здесь, со мной все будет хорошо.
– Ладно. Но если бы тут была Джулия, она точно пошла бы с тобой. Поэтому я решила предложить тебе это.
– Спасибо, я оценила. Думаю, все пройдет быстро. Со мной все будет нормально.
– О’кей, – сказала Джорджия, у которой немного отлегло от сердца. – Желаю хорошо повеселиться.
Руби разделась и села на смотровой стол, вцепившись руками в свой одноразовый бумажный халат. Ее ноги не доставали до пола, и из-за этого она чувствовала себя маленькой девочкой. Потом Руби вспомнила свой первый поход к гинекологу. Ей было тринадцать, мама привела ее туда сразу после ее первых месячных. Тогда Руби сидела так же, как и сейчас, не зная, чего ожидать, но понимая, что это будет ритуал перехода к новой главе в ее жизни, уже в качестве женщины. Единственная разница заключалась в том, что тогда с ней была ее мама; мама, которая сейчас живет в Бостоне; мама, которая, кстати, вырастила ее в одиночку; мама, которая вечно страдала от ужасной депрессии. Отец бросил их, когда Руби было восемь, и с тех пор мать больше не вышла замуж.
Руби закрыла глаза и постаралась думать о чем-то, что могло бы способствовать зачатию. Но видела перед собой только мать, которая сидит за столом на кухне и курит, пустым взглядом уставившись в пространство. Руби вспоминала о том, как мама поздно приходила с работы и приносила с собой продукты, а потом они втроем – Руби, ее брат Дин и мама – сидели на кухне и молча ели. Мама была слишком уставшей и подавленной для разговоров, они с братом пытались разрядить напряженную атмосферу, бросаясь картофельным пюре и брызгаясь молоком. Руби помнила, что мама злилась на них, а потом часто плакала.
– Вы что, не понимаете, сколько я вкалываю? Не видите, как я устаю? – как-то раз громко крикнула она, вставая, чтобы вытереть губкой большую кляксу из пюре на стене.
Руби помнила, что тогда они смеялись над ней. Она казалась им карикатурой, а не живым человеком. А мама при виде дурацких ухмылок и хихиканья собственных детей, конечно, не выдержала и в очередной раз разрыдалась.
– Я не могу так больше! Не могу! – воскликнула она сквозь рыдания, швыряя губку в раковину, а потом повернулась к ним спиной и тяжело облокотилась на кухонную стойку. Затем выпрямилась и кинулась бегом из кухни, бросив напоследок: – Можете спалить все это к чертовой матери, если хотите.
Руби помнила, как у нее в тот момент тоскливо засосало под ложечкой. Тогда она еще не знала, что это было, но, став старше, начала сталкиваться с этим ощущением снова и снова. Такое же чувство было у нее, когда она однажды увидела одинокого слепого, бредущего по многолюдной улице Манхэттена, а потом опять, когда на ее глазах на льду упала старушка. Это была острая жалость. В десять лет Руби хихикала над своей мамой, потому что просто не знала, как еще выразить чувство жалости к ней, впервые шевельнувшееся у нее внутри. Подростком, глядя на непрерывную вереницу любовников всех мастей, ходивших к ее матери, Руби отреагировала на это чувство иначе – она возненавидела мать. Не такая уж это уникальная ситуация, но последние два года учебы в средней школе Руби перестала с ней разговаривать. Да, они не ладили, да, постоянно ссорились из-за ее нарядов, парней и поздних появлений, но главное – Руби больше не могла заставить себя пожалеть ее. Поэтому чем меньше они с матерью пересекались, тем реже возникало у Руби это ужасное чувство смертельной тоски где-то в области солнечного сплетения.
