Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2004)
“Оставляя в стороне православно-романтическую историософию (курсив мой. — П. К. ), я хочу в этой статье показать, что, хотя отношение Пушкина к русскому духовенству и церкви, к христианству и вообще к религии действительно изменилось в последние годы его жизни, элементы античного и романтического мировосприятия у него сохранялись, да и с наследием Просвещения он распрощался вовсе не до конца. По моему мнению, хотя Пушкин действительно стал русским национальным поэтом, это не значит, что он отверг европейское культурное наследие и стал ортодоксально верующим православным христианином”.
Так пишет семидесятичетырехлетний профессор философии из Мичигана.
А кто сказал, что ставший русским национальным поэтом — автоматически отвергает и т. п.? Я, честно говоря, не понял, при чем здесь это “хотя”?
Геннадий Русаков. “Мне больно жить от счастья бытия”. Беседу вела Е. Константинова. — “Вопросы литературы”, 2004, № 3, май — июнь.
“Понял, что могу писать стихи в любой стране, если идет дождь и если мне никто не мешает. Словом, мне нужен дождь и одиночество. Моих американских знакомых моя любовь к дождливой погоде приводит в ярость. Для них дождь — начало всемирной катастрофы. Затем выпадет снег, и жизнь прекратится. <…> Поэзия состоит из ремесла и из того, что каждый, работающий в ней, пытается и не умеет точно назвать. Вдохновение — почти неприличное слово. Нет, скорее редкое состояние духа… Вообще, почему люди говорят рифмованными строчками? Подозреваю, что это какая-то разновидность патологии...”
Русская православная церковь и Февральская революция 1917 года. Публикация и вводная статья М. А. Бабкина. — “Вопросы истории”, 2004, № 2 — 5.
Четыре журнальных номера подряд открывались этой уникальной подборкой документов: 288 пронумерованных текстов, иные — с приложениями. В редакции мне сказали, что у публикатора наберется еще столько же.
Отношение духовенства к факту свержения монархии в России и установлению власти Временного правительства (и к его деятельности) было не просто лояльным. Прежний режим едва не был предан анафеме. Воззвания, обращения, телеграммы, постановления общих собраний регионального духовенства, проповеди, послания — здесь все жанры. В ничтожном количестве текстов содержатся добрые слова о самодержце. Во всех посланиях — крепкая надежда на долгий путь новой государственной жизни. Некоторые иереи попутно приветствуют либерально-обновленческое церковное движение, другие тут же предлагают названия новым формам государственности (демократическая республика, конечно же). Все твердят о сброшенных оковах (и в миру, и в церкви), не ведая, что — большинству — пули уже отлиты.
Одни документы — подспудно — носят выжидательно-оглядчивый характер, другие — “прогрессивно-торопливый”; но в целом проповеди представителей епископата и резолюции съездов духовенства содержат в себе призывы к мудрости и смирению, поддержке Временного правительства, доведению войны до победы и сплочению в трудах. Многие иереи призывают к амнистии духовенства, пострадавшего за “сочувствие делу церковного обновления и преобразования старого политического строя” (приложение к № 124).
Типичная проповедь тех месяцев: “Милостью Божиею народное восстание против старых, бедственных порядков в государстве, приведших Россию на край гибели в тяжелые годы мировой войны, обошлось без многочисленных жертв, и Россия легко перешла к новому государственному строю, благодаря твердому решению Государственной думы, образовавшей Временное правительство, и Совету рабочих депутатов. Русская революция оказалась чуть ли не самой короткой и самой бескровной из всех революций, которые знает история. Поэтому долг и обязанность каждого православного гражданина Русской земли, во-первых, — всемерно и любовно поддержать новую власть во всех ее начинаниях по водворению порядка и законности в городах и во всей стране, дабы Временное правительство могло скорее приступить к созыву Учредительного собрания, которое определит решение народное о новой форме правления в России, и довести великую мировую войну до победоносного конца, а во-вторых, — всенародно вознести в храмах в ближайшее воскресенье, 12 марта, благодарение Господу Богу за предотвращение бесполезного, недопустимого в христианстве кровопролития и поддержание достойнейших русских людей, вошедших в состав нового Временного правительства во дни неожиданного переворота, с провозглашением многолетия Богоспасаемой Российской Державе и правителям государства…” (№ 42; обращение архиепископа Тверского и Кашинского Серафима (Чичагова) — впоследствии митрополита Петроградского — к членам духовной консистории и благочинным Твери “По вопросу о перемене государственного строя”); владыка Серафим вскоре погиб от рук большевиков и ныне канонизирован как новомученик.
А вот, как и многие, архиепископ Харьковский и Ахтырский Антоний (Храповицкий) деловито и почти по-военному четко разъясняет (№ 12), почему мы теперь не молимся за царей после актов 2 и 3 марта (отречение от престола и отказ от восприятия верховной власти). Пожалуй, только у архиепископа Могилевского и Мстиславского Константина (Булычева) нашлись смиренные и милосердные слова, оценивающие служение отрекшегося от власти государя. Правда, говоря о душе еще не уничтоженного будущими правителями (скоро, очень скоро!) царя, пастырь нечаянно употребил прошедшее время. Отнесем это к тому факту, что общественная жизнь для него раскололась на “до” и “после”. Для всех раскололась.
“…Государь обладал замечательной доброй душой, был исполнен самых лучших намерений, неизменно желал добра врученной ему Богом Державе. Но весьма многие из лиц, окружавших Государя, ведавших различными отраслями государственного управления, были, к глубокому прискорбию, далеко не на высоте своего положения, они злоупотребляли доверием Государя, смотрели на свое высокое положение не как на служение благу народному, а как на средство к удовлетворению своего честолюбия и корыстолюбия, заботились только о своем благе, а об интересах и нуждах народа не радели. Народу тяжело жилось при таких правителях. Недовольство народное возрастало больше и больше и наконец разрешилось волнениями. Тогда Государь признал за благо отречься от престола…” (№ 55). Ну и так дальше.
Интересен пункт “Д” — в резолюции Екатеринославского епархиального собрания (№ 119). Слова подтверждаются здесь делами. Возврата к старому, гибельному для веры и Церкви строю быть не может, и посему: “Ввиду неуместности дальнейшего сбора на построения памятника в честь Дома Романовых собрание постановило просить епархиальное начальство собранные на эту цель суммы обратить на постройку памятника освобождения Русской Православной Церкви от государственного гнета…”.
Как странно и страшно думать, читая это, что призрак СЛОНа, Соловецких лагерей особого назначения, вот-вот замаячит на горизонте, а памятником распоясавшемуся мракобесию на долгие годы станет популярный бассейн с хлорированной водой!
…Рассуждениями о последующем устройстве государственности особо выделяется в своих речах и посланиях епископ Енисейский и Красноярский Никон (Бессонов). Во время празднования “Дня свободы” он сокрушается о том, что “наилучший способ правления” (английская конституционная монархия) нам-де не подойдет (доверие к монархам утеряно). Что нам нужна даже не демократическая, а “общая” республика, в управлении которой “участвуют все классы, а не одни „пролетарии””. А не то — “опять пойдет „свое”, камарилья…” (№ 74). На собрании кадетской партии Никон снова твердит, что император с супругою “опозорили монархизм” и что “самое слово „монарх” теперь для нас странно…” (№ 81). Крепко достал-таки всех Распутин с министрами, крепко. Но что бы, к слову, сказали “Временные”, загляни они в наши, по-своему безумные дни, когда звучат призывы… к канонизации не только еще не знакомого им Иосифа Виссарионовича, но и того же Григория Ефимовича? А заодно и Грозного с Малютой.
Кстати, некоторые батюшки тут же попробовали заняться и социологией: например, в Вятке “высказано было желание узнать политические убеждения самого городского духовенства закрытой тайной подачей голосов. По подсчету оказалось: за демократическую республику — 59, конституционную монархию — 8, монархию — 3, христианскую беспартийность — 1” (№ 116).
Почти в том же ключе (“с кем вы, благочинные?”, “где ты был с такого-то по такое-то?”, “кому служили?”) зазвучали и отдельные оправдательно-объяснительные нотки в речи, например, архиепископа Нижегородского и Арзамасского Иоакима (Левицкого): “Мне ставят в вину то, что я сочувствовал Союзу русских людей. Но как же я мог не сочувствовать этому Союзу, когда на его знамени было написано: за православие, самодержавие и русскую народность. Мне кажется, что и вы все должны были сочувствовать этому знамени. Как я мог не служить православию, как я мог не любить русскую народность, как я мог искренне не поддерживать самодержавие, когда у нас был самодержавный строй гражданского управления? Теперь у нас другое правительство, и я опять не за страх, а за совесть служу новому правительству. И вам то же самое предлагаю, „несть бо власть, аще не от Бога”. Но я никогда не работал в Союзе русских людей…” (№ 125).
