Николай Плахотный - Вид с больничной койки
По сей день она помнит пушкинский текст слово в слово. И теперь в салоне такси зазвучал он как бы заново, издалека:
Как молодой повеса ждет свиданья
С какой-нибудь развратницей лукавой
Иль дурой, им обманутой, так я
Весь день минуты ждал, когда сойду
В подвал мой тайный, к верным сундукам.
Счастливый день! могу сегодня я
В шестой сундук (сундук еще неполный)
Горсть золота накопленного всыпать…
Немного кажется, но понемногу
Сокровища растут…
Затаив дыхание, боясь слово проронить, разномастная поселковая публика схватывала на лету и впитывала исповедь человека, погрязшего в грехе накопительства… Кто-то узнал в нем самого себя.
Последние слова монолога Марина произнесла полушепотом:
Да! если бы все слезы, кровь и пот,
Пролитые за все, что здесь хранится,
Из недр земных все выступили вдруг,
То был бы вновь потоп — я захлебнулся б
В моих подвалах верных…
Закончив чтение, какое-то время стояла истуканом, с низко опущенной головой, охваченная нестерпимым жаром внутреннего сопереживания с ролью, которая не всякому и трагику по плечу. Казалось, в зале ни души, только чтица на сцене. Ей представилось, будто она репетирует, дома, перед старинным пожелтевшем трюмо, в присутствии кота Барсика.
Громоподобный взрыв потряс обшарпанные стены поселкового ДК, наспех построенного вскоре после Отечественной войны пленными немцами. Украшением зала и гордостью жителей округи была многоярусная хрустальная люстра на триста двадцать лампочек — уникальное произведение художественного литья и сборки, подарок бюргеров городка Краузе в благодарность за свое освобождение от фашистского режима. Последнее время могучий светильник подозрительно поскрипывал, покачивался, если эмоции публики и игра артистов выходила за грань терпения уставшего металла. В тот вечер, когда Шумилова представляла на сцене образ Барона, люстра едва не рухнула, чудом удержалась на скрепах. На следующий день пожарники ее демонтировали, свезли на базу Вторчермета.
Не задержалась в Лебяжьем и триумфаторша, хотя Сергей Сергеевич на коленях валялся перед малявкой: умолял остаться в штате Дома культуры, гарантировал поступление в институт соответствующего профиля в Новосибирске. Нет и нет! Какой-то демон вселился в девчоночью душу, тянул непременно в Москву.
Мать скоро собрала дочь в дорогу, а накануне отъезда всю ночь до утра просидела у ее изголовья.
Говорили мало. Беседу в основном вела Таисья Егоровна, рассуждала о разных разностях, пересказывала собственную жизнь. Марина внимала сквозь дрему: то просыпаясь, но снова проваливаясь к прорву. Полубредовые нашептывания похожи были то на селянские бабьи причитания по покойнику, то на проводы парней в армию или девок под венец.
На следующий день, уже в вагоне поезда она не могла припомнить ровным счетом ничегошеньки. Материнин беспрерывный лепет походил на трепет листвы старой липы под окном перед непогодой… Одна заповедь запала-таки в душу. То была ходячая слободская поговорка: «Девка без хитрости, что корова без хвоста». Шутка, конечно, но не без нравоучительного подтекста. Впрочем, Шумилова и так была неглупа, вместе с тем простодушна до святости. Во всяком случае не пользовалась, не злоупотребляла силой женских чар в единоборстве с противоположным полом.
В другой раз, в один из приездов Марины после замужества, Таисья Егоровна во время стирки белья, не адресуясь к чаевничающей в одиночестве «москвичке», рассуждала как бы про себя:
— С первого-то подхода мужику ни за что не поддавайся. Однако сильно да грубо охальника не отталкивай. Возможно, он еще тебе и сгодится, — закончила старая с озорной ухмылкой.
Неписаным этим правилом Шумилова частенько руководствовалась. Случались и обидные просчеты, но бабе без риска никак нельзя… По этой же схеме случилась и связь ее с Самарием Кирилловичем. Но он и впрямь казался лапушкой.
16Пока Марина Петровна витала в дорожной дреме, барон с водилой подружился. Прежде чем приоткрыть глаза, она прислушалась: о чем мужики говорили. Оказалось, Карпофф продолжал повесть жизни воскресшего из мертвых везунчика-сибиряка.
…У Мокрова возник перерыв в работе по случаю учебы в техническом колледже, готовящем киноинженеров и кинооператоров. Во время каникул работал рядовым мачете: рубщиком сахарного тростника, хозяин плантации, оказалось, в душе симпатизировал Фиделю Кастро. На первый взгляд это представлялось странным — капиталист, бизнесмен, плантатор рубил сук, на котором сам же и сидел. Впрочем, то был латиноамериканский аналог русского чекана. Как известно из истории, рубили сук не только русские чистокровные дворяне, но и общепризнанные богатеи (Фома Гордеев, Савва Морозов и прочие господа), которые солидаризировались с Лениным, с большевиками отнюдь не из корыстных побуждений, исключительно из высоких идейных соображений. Верили в разумное, справедливое распределение в широком понимании жизненных благ не по дьявольским наущениям, по заветам Священного Писания и Бога нашего Иисуса Христа.
Эту философию Че Гевара перенял не от Маркса и Ленина, а от их ученика и последователя — Кастро. Она сразу ж легла на сердце пытливого подростка еще в школьные годы. С несправедливостью, злобой, унижениями сталкивался он едва не на каждом шагу. Сильные мира сего людей простых и бедных угнетали, обманывали, попирали гражданское достоинство, и все только ради приумножения — приращения, как нынче говорят, капитала… Обогащение, безудержное накопительство объявлено заветной целью, программой человеческого существования. Оттого-то нынешнее мироустройство и наречено капитализмом. Погоня за золотым тельцом подобна попытке вытащить самого себя за волосы из болотной топи обыденщины. Это и грустно, и глупо, и смешно. Между тем есть боливийская поговорка, гласящая: «В саване нет карманов». Эту незамысловатую человеческую мудрость гомо сапиенс постигают, как правило, слишком поздно: в шаге от края бездонной пропасти. Некоронованный король США Генри Форд уже на смертном одре повторил слово в слово максиму, изреченную некогда в предсмертном бреду русским царем Петром Великим: «Возьмите… возьмите все!». Конечно, взяли… Чуть ли не в день похорон Генри между «своими» началась великая драчка за наследство миллиардера.
У Че Гевары был девиз: «Братья и сестры, довольствуйтесь, пожалуйста, малым!». По его мнению, капитализм толкает всех и каждого в отдельности на обман, на преступления. В погоне за богатством (роскошью) даже умеренные «борзеют», — эта страсть становится неудержимой, неуправляемой, дикой, человек обычно теряет чувство меры, заодно и рассудок.
Вторая составляющая буржуазного образа жизни — неудержимое, опять же безрассудное, стремление к комфорту. В цивилизованных, как говорят, странах этот бзик достиг апогея.
Далее барон уже рассуждал от первого лица:
— Мамочка родная, это же дурь несусветная… Толстомордый янки садится за руль мощнейшего, в триста лошадиных сил авто, чтобы совершить путешествие до супермаркета на девятой авеню… Эта поездка в пятнадцать миль обойдется транжирщику по меньшей мере в тридцать галлонов бензина… Это же безумное безумие! Все равно если бы, скажем, комар затрачивал на взлет столько ж сил и энергии, как горный орел… К тому ж мотор авто попутно сожрет по меньшей мере сотню кубометров чистейшего кислорода. Чтоб выработать такое количество ценнейшего, но вроде б дарового продукта, роща в три тысячи акров должна круглосуточно трудиться целое лето… А есть монстры пострашнее «Лендроверов». За один рейс из Америки в Европу «Боинг» сжигает в своем нутре пятьдесят семь тонн опять того же кислорода.
Говорил барон спокойно, хорошо поставленным лекторским голосом, будто по писаному. Чувствовалось, эту тему он глубоко пережил, знает до тонкостей. Сел, что называется, на своего конька. Его тревога передалась Шумиловой; она открыла глаза.
— Пора, пора уже землянам образумиться и жить в полном согласии с законами природы… Для чего необходимо как можно скорей избавиться от вредных привычек. Сначала — от эгоизма. Ресурсы планеты уже на исходе. Атмосфера, вода в мировом океане перегреты. Природа время от времени напоминает землянам о бедственном своем состоянии. По нескольку раз в году там и сям возникают глобального масштаба катаклизмы, происходят колоссальные разрушения, гибнут ни в чем не повинные люди.
Сидящий за рулем водила высоко поднял плечи, что следовало понимать: дескать, такова се-ля-ви… Так уж мир устроен!
Тут Карпофф заметил нацеленные на него обворожительные сапфиры.
— Вы уже вернулись к нам?
— Да я весь разговор слышала… Разумная ваша речь. А вот что покойная моя матушка говорила: «Богатство и счастье редко когда уживаются».
