Габриэль Витткоп - Хемлок, или яды
«Когда мы уедем из Массури, дорогой Генри...» Она заметила недоверие Эдварда, который вдруг перестал брать еду у нее из рук и питался исключительно какао, которое умел готовить сам. Подсыпать порошки и подливать жидкости становилось все труднее.
— Эти туфли на тебе... Ты что, считаешь меня слепым или слабоумным?.. Если это не прекратится (ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду), так вот, если это не прекратится, я пущу тебе пулю в лоб, а потом застрелюсь сам.
— Глупости...
После возвращения в Мирут она написала:
«18 июля. Право, не понимаю, как с ним до сих пор не случился инсульт, ведь созданы все условия: глаза наливаются кровью, лицо багровеет...»
Одновременно Августа пыталась выяснить, испытывают ли боль при кровоизлиянии? «Я не хочу, чтобы он сильно страдал, Генри-бачха, только не это!..»
Из Агры доставляли гельземин - крайне редко используемый в медицине депрессант, который в специально рассчитанных дозах замедляет сердечную деятельность, затрудняет дыхание, вызывает крайнюю слабость и частичный паралич. Именно эти симптомы проявились у Эдварда Фэрфилда Фулхэма, осмотренного после возвращения в Мирут капитаном Кином - главным врачом военного госпиталя, а затем срочно доставленного в гарнизон №1 для лечения инсульта. Капитан Кин судил обо всем предельно просто, но его коллега капитан Уэстон по мере возможности старался применять дедуктивный метод Конан Дойля (кстати, тоже врача, да еще и спирита). Уэстона трижды вызывали к Эдварду Фулхэму, он внимательно выслушал жалобы на чай и все блюда без исключения, записал общую картину болезни, догадался об опасениях пациента и как бы мимоходом подытожил:
— Будь у вас враги, я бы подумал, что вас травят мышьяком... Но, помилуйте, с какой стати?..
«Генри-бачха, с четырех часов его уже вырвало восемь раз, еще раз в девять, а потом двенадцать раз между десятью и одиннадцатью. Сейчас он заснул...»
Шамкавшего, угрюмого Эдварда еще летом выписали из госпиталя, но предостерегли от рецидива, ведь жара пока что не спадала. Доктор Монро видел, как с наступлением темноты сосед гулял по саду, подрезал растения, наблюдал за китайским голубями, поворачивался лицом к облакам - с пристальным вниманием и какой-то собачьей грацией, которой никогда у него прежде не замечали, словно преобразилась сама его глубинная сущность. Доктор Монро также видел, как, отбрасывая куцую тень на садовый песок, приходил лейтенант Кларк, как Августа встречала его у крыльца веранды со светской улыбкой, но с трагической вестью во взоре: широко открытые глаза под нахмуренными бровями, раздутые кобыльи ноздри и безмолвно шевелившиеся уста. «Ну и ну», - доктор Монро качал головой, перебирая в уме догадки и подозрения.
«...чтобы сымитировать симптомы инсульта, вызванного жарой. Я подсыпаю в маллигатони - он отлично перебивает вкус...»
Не прошло и недели после возвращения, как Эдварда забрали обратно в госпиталь. Состояние его даже ухудшилось: в перерывах между приступами рвоты он бредил, стучал себя кулаком в безобразно раздувшийся живот и смутно намекал на врагов, якобы желавших его смерти. Нередко Эдвард лежал в прострации с закрытыми глазами, а затем, вдруг резко выйдя из оцепенения, пытался сесть и, как безумный, оглядывался вокруг, при этом его парализованные ноги нервно тряслись.
— Далее - алкоголизм, - говорил капитан Уэстон. — Далее - врожденный дефект левой руки. Далее... разумеется, неизвестные нам факторы... В последнем случае делать выводы сложно...
Майор Палмер задумался.
— Почем знать?.. Нервная система - головной мозг и так далее -полностью разрушена... Но это может растянуться еще надолго.
— Он получил разрешение на переезд в Великобританию, с оплатой всех расходов для него самого и его семьи?
— Так точно. Но слух об увольнении по причине общего паралича ложный. Официально его отправили в отставку из-за «непригодности к службе по причине общей слабости».
Пару недель тому Эдвард сделал все возможное, чтобы вернуться в Великобританию, но теперь, в беспокойном тумане собственных мыслей, внезапно спохватился. Захлебываясь ячменным супом, которым пытался его накормить санитар, и потоками собственной слюны, Фулхэм изрыгал обвинения: он отказывался возвращаться в Англию, где лорд Дерби, королева Мэри с приспешниками из Адмиралтейства поклялись уничтожить его и уже готовили для этого свои яды. «Зрачки и впрямь странно расширены, - размышлял санитар, - хотя, конечно, ни королева Мэри, ни приспешники из Адмиралтейства...»
В ту пору Эдвард стремительно менял решения: делал вид, будто уезжает, затем неожиданно передумывал, а немного спустя опять воодушевлялся. Едва на чем-либо остановившись, он тут же раскаивался, но, дав задний ход, вскоре снова совершал прежний шаг.
«Ах, дорогой Генри, если б я только предвидела все эти неудачи, все эти проволочки, я бы никогда не стала покушаться на его несчастную жизнь... И боюсь, что нам с тобой придется безропотно смириться с судьбой - так, будто мы никогда и не встречались...»
Чувствуя, что на этом свете свободы уже не видать, Августа вновь заговорила о необходимости расстаться. Но когда Генри Кларк получал письма, в которых приводились эти сомнения, его страсть разгоралась еще сильнее. Он представлял себе замшевые ботики цвета шампанского с головокружительными каблуками, длинные голенища, обшитые таким же черным, как союзка, блестящим кожаным кантом, и шелковые шнурки с обтрепанными кончиками. Кларк написал об этом без обиняков, и Августа размякла, оттаяла, потеряла от желания голову. Сам же Генри решил ускорить события: Фулхэмы должны переехать в Агру, где он подыскал им подходящее жилье. В письме от 5 октября 1911 года (единственном, что Августа забыла уничтожить), он изложил свой план и призвал на помощь Господа - инстанцию, к которой часто обращалась и она сама.
Джойс застыла на пороге комнаты, как вкопанная, не в силах оторвать взгляд от Генри. Она смотрела на мужа в упор: тот был в дезабилье, с обнаженным безволосым, слегка матовым торсом - отливавшие синевой волосы растрепались, когда он сбрасывал рубашку, валявшуюся теперь на полу. Джойс видела босые ступни и смуглые ноги, на которые спускались плиссированные оборки ба-
тистовых панталон с завязанной бантиком светло-розовой шелковой лентой. Ткань слегка раздувалась над коленом - на худосочных бедрах Генри Кларка, томно очерчивая бедра Августы, - сминалась и комкалась в промежности, пропитанная его и ее испариной. Они соприкасались второй кожей, покрывавшей первую, пропитанной тонким слоем пота и выделений.
— Вон отсюда!
Без единого слова Джойс захлопнула дверь. Подобного она даже вообразить не могла.
В тот же день Кэтлин случайно заметила в руках матери незнакомое нательное белье. Она лишь увидела, как исказилось лицо Августы - странное, пугающее выражение, с которым девочка никогда прежде не сталкивалась. Кэтлин бесшумно удалилась: она очень рано наловчилась оставаться незамеченной, хотя ее никто этому не учил, и хотя никто ей этого не говорил, поняла, что мелькнувший предмет мог принадлежать только лейтенанту Кларку.
Эдвард Фулхэм лихорадочно суетился и постоянно твердил (впрочем, каждый знал о его привычке повторять все по несколько раз), что его отвезут в Агру, чтобы добить там окончательно. Проведывая мужа, миссис Фулхэм действительно говорила об Агре и заверяла, что переезд пойдет ему на пользу.
— Агра меня погубит, - вздыхал бедняга, вцепившись в руки санитара.
— Да нет же, - убеждал лейтенант Кларк, порой приходивший его навестить.
По правде говоря, обстряпать дельце в Агре было гораздо сподручнее: Фулхэмов там никто не знал, так что скоропостижная смерть Эдварда не породила бы досадных слухов и не привлекла бы внимания властей. Почти смирившийся с судьбой Эдвард сильно ослаб, и санитарам пришлось нести его до машины на руках. Пока ждали на вокзале ночного поезда, Эдвард еще раз повторил, что не хочет уезжать из Мирута, но, когда его втаскивали в купе, оставался внешне спокойным.
Прибыли на рассвете. Опять вокзал - пожизненная обитель индийских бедняков, место на краю света, где факиры изрыгали десятки бильярдных шаров, влезали по подброшенной в воздух веревке, заклинали манговое дерево, протыкали стержнем себе язык. Путешественники побрели по красно-белому, точно туша в мясной лавке, городу с терзавшими зрачок колоннадами, башенками в могольских шлемах, реальными поверхностями и воображаемыми пространствами, где линии перспективы соединялись в подвижные геометрические фигуры, которые непрерывно дробились на закручивавшиеся кривые, похожие на молодой цветок хлопчатника, строение хромосомы или траекторию океанских течений. Невероятный город, зыбкий и бесплотный, точно хрупкая раковина, которую, казалось, можно пройти насквозь, был при этом жестоким, и в его атмосфере витало что-то подозрительное, пугающее.
