Анчи Мин - Императрица Орхидея
Меня это задело. Если бы мы убедились, что нравимся друг другу, но всякое развитие отношений для нас невозможно, нам было бы уже легче от того, что мы открыли друг другу свои чувства. Мы вместе могли бы повернуть ситуацию в благоприятную для нас сторону или, по крайней мере, успокоить шпионов. Я понимала, что разговаривать о чувствах тяжело, но это единственное, что мы могли сделать, — разделить друг с другом свою боль.
Меня злило то, что он не дал мне возможности выразить ему свою благодарность и восхищение. В конце концов, это он спас мне жизнь. Странно только, как он сам понимает свою роль в этом инциденте: он дал мне понять, что будь на моем месте, в джутовом мешке, Нюгуру, он повел бы себя точно так же. После вступления на новую должность он вернул мне жуи, который я ему послала в знак благодарности. Он сказал, что не заслуживает такой чести, и от этого я себя почувствовала абсолютной дурой. Он намекнул, что, хотя между нами в какой-то момент и возникло нечто вроде влечения, но он постарался его в себе подавить.
Покачиваясь в паланкине, я старалась разобраться в своих мыслях. Мне казалось, что во мне живут две разные женщины. Одна была вполне разумной. Она нашептывала, что за тот статус, который я сейчас имею, нужно платить высокую цену, а значит, нужно тайно страдать и стойко выносить свое вдовство до самой смерти. Она убеждала меня, что наивысшее положение в китайской иерархии — уже само по себе для меня награда. Другая же просто с ума сходила. С первой она категорически не соглашалась и чувствовала себя пойманной в капкан и самой несчастной женщиной в Китае, несчастнее последней крестьянки.
Я никак не могла понять, с какой из них мне следует соглашаться или не соглашаться. Разумеется, я понимала, что не имею права порочить память императора Сянь Фэна, но в то же время считала, что проводить остаток своей жизни в одиночестве и тоске также несправедливо. Чтобы себя образумить, я снова и снова приводила себе примеры из истории о вдовствующих императорских наложницах, которые позволили себе адюльтер и кончили страшным наказанием. Их четвертованные тела мне снились каждую ночь. Но это мало помогало, и Жун Лу все равно не выходил из моей головы ни на минуту.
Я пыталась обуздывать свои чувства всеми известными мне методами. От Ань Дэхая и Ли Ляньина я узнала, что никаких романтических связей у Жун Лу не было, хотя свахи и сводники стучались в его дверь косяками. Я даже решила, что мне станет легче, если я сама возьму на себя роль свахи. Мне нужно научиться смотреть ему в лицо без внутреннего трепета, потому что будущее Тун Чжи зависит от безоблачности наших отношений.
Я вызвала в свою палатку принца Чуня и Жун Лу. Мой зять прибыл чуть раньше, и поэтому я спросила его о здоровье сестрицы Ронг и их сыночка. Он не мог удержаться от слез и сказал, что ребенок умер. При этом он во всем обвинял жену, считая, что все дело в неправильном кормлении. Сперва я просто не могла в это поверить, но потом согласилась, что, возможно, он и прав. У моей сестры были странные представления о питании. Она считала, что закармливать ребенка до состояния «толстопузого Будды» неправильно, и поэтому никогда не позволяла ему наедаться досыта. Никому и в голову не могло прийти, что все дело в психической болезни самой Ронг до тех пор, пока в будущем у нее один за другим не умерли еще два ребенка.
Принц Чунь умолял меня повлиять на сестру, потому что она снова беременна. Я обещала помочь и предложила ему рисового вина. Пока мы разговаривали, появился Жун Лу. Он был в военной форме и башмаках, покрытых грязью. Он присел за стол вместе с нами и пригубил вино. Я украдкой поглядывала на него, пока они беседовали с принцем Чуном.
Наш разговор с детей перескакивала на родителей, с императора Сянь Фэна на принца Гуна. Мы обсуждали, как счастливо повернулись наши дела после победы над Су Шунем. Мне хотелось обсудить дальнейшие наши шаги, ситуацию с восстаниями тайпинов, переговоры с иностранными державами, но принц Чунь чувствовал себя подавленным и постоянно зевал.
Жун Лу сидел напротив меня. Он выпил подряд пять чашек вина, и лицо его стало красным, как свекла. Но он все равно не пытался со мной заговорить.
— Жун Лу привлекателен даже в глазах мужчин, — сказал Ань Дэхай, осторожно заворачиваясь рядом со мной в одеяло. — Я восхищен вашей силой воли, моя госпожа, но ваши действия меня приводят в недоумение. Какая польза оттого, что вы себя ведете так, словно он вам безразличен?
— Мне нравится находиться в его обществе, и это все, что я могу себе позволить, — ответила я, глядя в потолок палатки и с тоской думая о том, какая ужасная ночь ждет меня.
— Не понимаю, — снова повторил евнух.
Я вздохнула:
— Скажи лучше, Ань Дэхай, правду ли говорят, что если долго точить кусок металла, то он может превратиться в иглу?
— Я не знаю, моя госпожа, из чего сделаны людские сердца, и поэтому на ваш вопрос отвечаю, что вряд ли.
— Я все время пытаюсь убедить себя в том, что в мире есть множество интересных вещей, ради которых стоит жить, кроме... стремления достичь невозможного.
— В результате все они сводятся к одному: к погоне за смертью.
— Да, как мотылек стремится к огню. Вопрос только в том, может ли он поступить по-другому?
— В этом смысле любовь пропитана ядом, но никто не может обойтись без любви. — Он говорил твердым и абсолютно убежденным тоном. — Это что-то вроде беззаветного служения.
— Боюсь, что я не первая, кто считает жизнь изменчивой, вечно петляющей рекой страданий.
— И при этом ваше сердце отказывается само себя защищать.
— Разве можно защититься от любви?
— Правда в том, что вы не можете прекратить думать о Жун Лу.
— Но ведь есть разные способы любить.
— И он тоже носит вас в своем сердце, моя госпожа.
— Тем хуже для него.
— Но вы хотя бы ищете способы, как себя успокоить?
— Я думаю о том, чтобы стать его свахой.
От удивления евнух едва не скатился с постели:
— Вы сошли с ума, моя госпожа!
— Но другого пути я не вижу.
— А как же ваше сердце, моя госпожа? Вы хотите, чтобы оно кровоточило до смерти? Если бы я смог продать все пролитые вами слезы, то стал бы богаче Цзэнь Гофаня.
— Надо его женить, и мое желание сразу же пропадет. Я себя заставлю. Помогая ему, я помогу самой себе.
Ань Дэхай немного помолчал.
— Вы слишком сильно его желаете, чтобы... — наконец сказал он.
— Я... — Но не нашла слов, чтобы закончить предложение.
— А вы когда-нибудь думали о том, что будет, если он вдруг к вам придет? Например, сегодня, в полночь?
— Что это ты такое говоришь? — спросила я.
— Зная, чего хочет ваше сердце, моя госпожа, зная, что здесь безопасно, потому что мы не в Запретном городе, я могу поддаться искушению... То есть, попросту говоря, пригласить его сюда.
— Нет! Ни за что!
— О, моя госпожа, если бы я мог переупрямить самого себя! Если бы я не любил вас так сильно!..
— Обещай мне, Ань Дэхай! Обещай, что никогда этого не сделаешь!
— Тогда побейте меня! Потому что единственное мое желание — это снова увидеть у вас на лице улыбку. Вы можете считать меня сумасшедшим, но я должен высказаться. Я желаю вам любви так же сильно, как хочу вернуть свое мужское естество. Я просто не могу пропустить такую возможность.
Я встала и начала шагать взад-вперед по палатке. Я понимала, что Ань Дэхай прав, надо что-то предпринимать, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля. Нетрудно было предугадать, к чему приведет меня страсть к Жун Лу. К тому, что придется расстаться с мечтой о будущем Тун Чжи.
Я позвала Ли Ляньина.
— Пригласи каких-нибудь актрис из местного чайного дома, — приказала я.
— Хорошо, госпожа, иду.
— Полночных танцовщиц и певичек, — уточнил Ань Дэхай, чтобы его протеже не ошибся с заданием.
Ли Ляньин встал на колени:
— Я знаю тут одно место, приблизительно в четверти мили отсюда, под названием «Персиковая деревня».
— Иди и немедленно пришли оттуда трех лучших девушек к Жун Лу. Скажи, что это от меня.
— Хорошо, Ваше Величество. — Евнух поднялся с колен.
Я приподняла полог палатки и смотрела, как Ли Ляньин исчезает во мраке ночи. Мне показалось, что на меня навалилась какая-то страшная тяжесть. Мой живот словно наполнился камнями. От той девочки, которая десять лет тому назад пасмурным летним утром вошла в Пекин, не осталось и следа. Она была такая наивная, доверчивая, любопытная! Ее переполняли юные и свежие чувства, и она готова была с радостью шагнуть навстречу жизни. Но годы, проведенные в Запретном городе, заставили ее свить вокруг себя кокон, и этот кокон затвердел. Историки потом будут описывать ее как жестокую и бессердечную правительницу. Они скажут, что ее железная воля позволяла ей преодолевать все препятствия на пути.
Когда я снова повернулась к Ань Дэхаю, он потрясенно смотрел на меня.
