Джоан Роулинг - Случайная вакансия
— Значит, на место Барри прошёл Майлз, — сказала Мэри. — Вчера всю ночь праздновали, отсюда было слышно.
— Просто у Говарда был… да, совершенно верно, — спохватился Гэвин.
— И Пэгфорд, можно считать, избавился от Полей.
— Да, похоже.
— А раз Майлз прошёл в совет, закрыть «Беллчепел» не составит большого труда.
Гэвин всё время забывал, что такое «Беллчепел»; это его не интересовало.
— Думаю, так.
— Выходит, всё, за что ратовал Барри, пошло прахом, — сказала она.
Слёзы её высохли; щёки вспыхнули гневным румянцем.
— Выходит, так, — сказал он. — Грустно это.
— Ну не знаю, — возразила раскрасневшаяся Мэри. — С какой стати Пэгфорд должен за свой счёт содержать Филдс? У Барри всегда был однобокий взгляд на вещи. Он считал, что в Полях все его обожали. Считал, что Кристал Уидон его обожала, хотя это полная чушь. Возможно, эти люди — как он не понимал? — потому ведут такой образ жизни, что им самим это нравится.
— Да-да, — оживился Гэвин, как будто её несогласие развеяло тень могилы мужа, стоявшую между ними, — я тебя понимаю. То, что я слышал об этой Кристал Уидон…
— Он уделял ей больше внимания и времени, чем родным дочерям, — сказала Мэри. — А она гроша не дала ему на венок. Девочки мне сказали. Вся команда по гребле внесла свою лепту, но только не Кристал. Она даже на похороны не пришла — после всего, что он для неё сделал.
— Да, конечно, это лишний раз доказывает…
— Извини, просто не могу отрешиться от этих мыслей, — продолжала она. — Не могу забыть, что он всё время требовал от меня участия в судьбе этой проклятой Кристал Уидон. Мне от этого не отделаться. В последний день своей жизни он мучился страшной головной болью, но думал только о том, чтобы закончить эту чёртову статью!
— Понимаю, — сказал Гэвин. — Понимаю. Мне кажется, — рискнул он, как будто пробуя ногой шаткий верёвочный мост, — это мужское свойство. Вот и Майлз такой же. Саманта не хотела, чтобы он баллотировался, но он стоял на своём. Видишь ли, есть мужчины, которые стремятся хоть к какой-то власти…
— Барри не интересовала власть, — перебила Мэри, и Гэвин поспешно отыграл назад:
— Нет-нет, Барри как раз был не из таких. Он стремился…
— Барри не мог себя переделать, — сказала она. — Он всех людей мерил по себе: считал, что стоит их немного поддержать, как они тут же начнут перевоспитываться.
— Возможно, — сказал Гэвин, — но дело-то в том, что, кроме них, существуют и другие люди — те, кому действительно нужна поддержка… к примеру, родные…
— Вот именно! — Мэри опять расплакалась.
— Мэри, — произнёс Гэвин, тоже встал со стула и подошёл к ней (по тому же верёвочному мосту, со смешанным чувством ужаса и надежды), — послушай меня… сейчас ещё не время… я понимаю, слишком рано говорить… но ты кого-нибудь обязательно встретишь.
— В сорок лет, — всхлипнула Мэри, — с четырьмя детьми…
— Найдётся множество мужчин, — начал он, но сообразил, что не стоит предлагать ей слишком широкий выбор. — Найдётся порядочный мужчина, — поправился он, — для которого дети не помеха. Особенно такие славные дети, как у тебя… любой был бы рад заменить им отца.
— Гэвин, ты такой хороший. — Она снова промокнула глаза.
Он обнял её, и она не стряхнула его руку. Они стояли молча; Мэри высморкалась; дождавшись, чтобы её отпустило напряжение, Гэвин произнёс:
— Мэри.
— Что?
— Я должен… Мэри, мне кажется, я тебя люблю.
На мгновение его охватила гордость парашютиста, который оттолкнулся от твёрдого порога, чтобы упасть в безбрежное пространство.
Мэри отстранилась:
— Гэвин, я…
— Прости. — Он с тревогой отметил её неприязненное выражение. — Мне хотелось, чтобы ты услышала это от меня. Я сказал Кей, что потому и ухожу, и боялся, что ты узнаешь от кого-нибудь другого. Иначе я бы молчал ещё месяцы. Годы, — добавил он, надеясь, что она снова улыбнётся, снова сочтёт его хорошим.
Но Мэри только качала головой, обхватив руками хрупкие плечи.
— Гэвин, я ни за что и никогда…
— Забудь, что я вообще начал этот разговор, — неловко выдавил он. — Давай всё забудем.
— Я думала, ты понимаешь, — сказала она.
Он заключил, что она имеет в виду невидимую броню скорби, которая защищает её от посягательств, оставаясь за гранью его понимания.
— Я всё понимаю, — солгал он. — Я бы ни за что тебе не признался, если бы…
— Барри всегда говорил, что ты меня обхаживаешь, — сказала Мэри.
— Ничего подобного, — в отчаянии выпалил он.
— Гэвин, я считаю тебя вполне порядочным человеком. — У неё перехватило дыхание. — Но я не… то есть… даже если бы…
— Не надо. — Он повысил голос, чтобы не слышать её слов. — Мне всё понятно. Пожалуй, я пойду.
— Ты можешь остаться.
Но теперь он её почти возненавидел. До него дошло, что она собиралась сказать: «…даже если бы я не скорбела по мужу, я бы тебя не захотела».
Его визит оказался столь кратким, что кофе, который Мэри слегка дрожащей рукой вылила в раковину, даже не успел остыть.
XI
Говард пожаловался Ширли, что ему нехорошо, и решил отлежаться дома, оставив на один день «Медный чайник» без своего догляда.
— Позвоню Мо, — сказал он.
— Нет, я сама ей позвоню, — отрезала Ширли.
Закрывая у него перед носом дверь спальни, Ширли подумала: «Решил всё свалить на сердце».
Он ей сказал: «Не глупи, Ширл», а потом: «Это вздор, сущий вздор», хотя она его не расспрашивала. Годами они тактично избегали щекотливых тем (Ширли буквально потеряла дар речи, когда услышала от двадцатитрёхлетней Патриции: «Мам, я лесбиянка»), и в душе у неё что-то притупилось.
В дверь позвонили. Лекси сказала:
— Папа прислал меня к вам. У них с мамой какие-то дела. А дедушка где?
— Отлёживается. Вчера слегка переутомился, — объяснила Ширли.
— Удачный был банкет, правда? — сказала Лекси.
— На редкость, — ответила Ширли, у которой внутри собиралась буря.
От внучкиной трескотни Ширли вскоре утомилась.
— Пойдём-ка в кафе, перекусим, — предложила она. — Говард! — крикнула она через закрытую дверь спальни. — Мы с Лекси пошли обедать в «Медный чайник».
Он встревожился, а она только порадовалась. Морин была ей не страшна. Сейчас она посмотрит Морин в глаза…
Но у Ширли закралось подозрение, что Говард принялся названивать Морин, как только они с Лекси вышли за порог. Она сглупила… решила, что, взяв на себя труд сообщить Морин о недомогании Говарда, могла пресечь их шашни… какая, право, забывчивость…
Знакомые излюбленные улочки сегодня казались другими — какими-то чужими. Ширли регулярно вела учёт своим достоинствам, выставленным на обращённой к этому славному мирку витрине: жена и мать, добровольная помощница в Юго-Западной больнице, секретарь местного совета, супруга Первого гражданина — Пэгфорд служил ей зеркалом, почтительно отражая её ценность и статус. А Призрак взял резиновый штемпель и замарал жирной печатью безупречную поверхность её жизни, сведя к нулю все заслуги: «Муж спал со своей компаньонкой по бизнесу, а жена и не догадывалась…»
Теперь при любом упоминании её имени людям будет лезть в голову именно это; такие вещи запоминаются.
Она толкнула дверь кафе; звякнул колокольчик, и Лекси сказала:
— Кого я вижу: Арахис Прайс.
— Как там Говард? — проскрипела Морин.
— Немного устал, — ответила Ширли, проплывая мимо неё к одному из столиков.
У неё так колотилось сердце, что она испугалась, как бы ей самой не слечь с коронарной недостаточностью.
— Передай ему, что девчонки не вышли на работу — ни одна ни другая, — сварливо проговорила Морин, помедлив у их столика, — и даже не позвонили. Хорошо ещё, что сегодня народу немного.
Лекси пошла к стойке, чтобы потрепаться с Эндрю, которого поставили за официанта. Остро чувствуя своё непривычное одиночество, Ширли вспомнила Мэри Фейрбразер, какой видела её на похоронах Барри: прямая, измождённая, она куталась в своё вдовство, как в королевскую мантию, вызывая у окружающих жалость и восхищение. А она прикована к человеку, который её предал, и кутается в грязные отрепья, вызывая только насмешку…
(Давным-давно в Ярвиле мужчины отпускали в адрес Ширли сальные шуточки, потому что её мать пользовалась совершенно определённой репутацией, хотя сама Ширли была чиста, как никто.)
— Дедушка приболел, — говорила Лекси, обращаясь к Эндрю. — А эти пирожки с чем?
Он склонился к прилавку, чтобы спрятать покрасневшее лицо.
«Я обжимался с твоей мамашей».
Эндрю еле заставил себя прийти на работу. Он опасался, что Говард, защищая честь невестки, вытолкает его взашей, и до смерти боялся, что Майлз Моллисон примчится отомстить. Но в то же время он был не столь наивен, чтобы не понимать: Саманта, которой хорошо за сорок, в этом фарсе выступает главной злодейкой. А его линия защиты элементарна: «Она напилась и стала ко мне приставать».
