Сергей Довлатов - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3
Фрукты уносили в карманах и за пазухой. В подвязанных снизу шароварах. В футлярах от музыкальных инструментов. Набивали ими вместительные учрежденческие портфели.
Более решительно действовали шоферы грузовиков. Порожняя машина заезжала на базу. Ее загоняли на специальную платформу и взвешивали. На обратном пути груженую машину взвешивали снова. Разницу заносили в накладные.
Что делали шоферы? Заезжали на комбинат. Взвешивались. Отгоняли машину в сторону. Доставали из-под сиденья металлический брусок килограммов на шестьдесят. Прятали его в овраге. И увозили с овощехранилища шестьдесят килограммов лишнего груза.
Но и это все были мелочи. Основное хищение происходило на бумаге. В тишине административно-хозяйственных помещений. В толще приходо-расходных книг.
Все это я узнал позднее. А пока что бродил среди каких-то некрашеных вагончиков.
День был облачный и влажный. Над горизонтом розовела широкая дымчатая полоса. На траве около пожарного стенда лежали, как ветошь, четыре беспризорные собаки.
Вдруг я услышал женский голос:
— Эй, раздолбай с Покровки! Помоги-ка!
«Раздолбай» явно относилось ко мне. Я хотел было пройти, не оглядываясь. Вечно я реагирую на самые фантастические оклики. Причем с какой-то особенной готовностью.
Тем не менее я огляделся. Увидел приоткрытую дверь сарая. Оттуда выглядывала накрашенная девица.
— Ты, ты, — я услышал.
И затем:
— Помоги достать ящики с верхнего ряда.
Я зашел в сарай. Там было душно и полутемно. В тесном проходе между нагромождениями ящиков с капустой работали женщины. Их было человек двенадцать. И все они были голые. Вернее, полуголые, что еще страшнее.
Их голубые вигоневые штаны были наполнены огромными подвижными ягодицами. Розовые лифчики с четкими швами являли напоказ овощное великолепие форм. Тем более что некоторые из женщин предпочли обвязать лифчиками свои шальные головы. Так что их плодово-ягодные украшения сверкали в душном мраке, как ночные звезды.
Я почувствовал одновременно легкость и удушье. Парение и тяжесть. Как будто плаваю в жидком свинце.
Я громко спросил: «В чем дело, товарищи?» И после этого лишился чувств.
Очнулся я на мягком ложе из гнилой капусты. Женщины поливали меня водой из консервной банки с надписью «Тресковое филе». Мне захотелось провалиться сквозь землю. То есть буквально сию же минуту, не вставая.
Женщины склонились надо мной. С полу их нагота выглядела еще более устрашающе. Розовые лямки были натянуты до звона в ушах. Голубые штаны топорщились внизу, как наволочки, полные сена. Одна из них с досадой выговорила:
— Что это за фенькин номер? Масть пошла, а деньги кончились?
— Недолго музыка играла, — подхватила вторая, — недолго фрайер танцевал.
А третья нагнулась, выпрямилась и сообщила подругам:
— Девки, гляньте, бруки-то на молнии, как ридикюль…
Тут я понял, что надо бежать. Это были явные уголовницы. Может, осужденные на пятнадцать суток за хулиганство. Или по указу от 14 декабря за спекуляцию. Не знаю.
Я медленно встал на четвереньки. Поднялся, хватаясь за дверной косяк. Сказал: «Мне что-то нехорошо», — и вышел.
Женщины высыпали из сарая. Одна кричала:
— Студент, не гони порожняк, возвращайся!
Другая:
— Оставь болтунчик Зоиньке на холодец!
Третья подавала голос:
— Уж лучше мне, с возвратом. Почтой вышлю. До востребования!
И лишь старуха в грязной белой юбке укоризненно произнесла:
— Бесстыжие вы девки, как я погляжу!
И затем, обращаясь ко мне:
— А ты не смущайся. Не будь чем кисель разливают. Будь чем кирзу раздают!..
Я шел и повторял: «О, как жить дальше? Как жить дальше?.. Нельзя быть девственником в мои годы! Где достать цианистого калия?!.»
На обратном пути я снова заблудился. Причем теперь уже окончательно.
Я миновал водонапорную башню. Спустился к берегу пруда. Оттуда вела тропинка к эстакаде. Потом я обогнул двухэтажное серое здание. Больнично-кухонные запахи неслись из его распахнутых дверей. Я спросил у какого-то парня:
— Что это?
Парень мне ответил:
— Пищеблок.
Через минуту я заметил в траве бурые рельсы узкоколейки. Прошел еще метров тридцать. И тут я увидел моих однокурсников — Зайченко с Лебедевым. Они шли в толпе работяг, предводительствуемые бригадиром. Заметив меня, начали кричать:
— Вот он! Вот он!
Бригадир вяло поинтересовался:
— Где ты пропадал?
— Искал, — говорю, — четвертый холодильник.
— Нашел?
— Пока нет.
— Тогда пошли с нами.
— А как же накладные?
— Какие накладные?
— Которые я должен был забрать у Мищука.
В этот момент бригадира остановила какая-то женщина с портфелем:
— Товарищ Мищук?
— Да, — ответил бригадир.
Я подумал — бред какой-то…
Женщина между тем вытащила из портфеля бюст Чайковского. Протянула бригадиру голубоватую ведомость:
— Распишитесь. Это за второй квартал.
Бригадир расписался, взял Чайковского за шею, и мы направились дальше.
Около высокой платформы темнел железнодорожный состав. Платформа вела к распахнутым дверям огромного склада. Около дверей прогуливался человек в зеленой кепке с наушниками. Галифе его были заправлены в узкие и блестящие яловые сапоги. Он резко повернулся к нам. Его нейлоновый плащ издал шелест газетной страницы. Бригадир спросил его:
— Ты сопровождающий?
Вместо ответа человек пробормотал, хватаясь за голову:
— Бедный я, несчастный… Бедный я, несчастный…
Бригадир довольно резко прервал его:
— Сколько всего?
— По накладным — сто девяносто четыре тонны… Вай, горе мне…
— А сколько не хватает?
Восточный человек ответил:
— Совсем немного. Четыре тонны не хватает. Вернее, десять. Самое большее — шестнадцать тонн не хватает.
Бригадир покачал головой:
— Артист ты, батя! Шестнадцать тонн глюкозы двинул! Когда же ты успел?
Гость объяснил:
— На всех станциях люди подходят. Наши советские люди. Уступи, говорят, дорогой Бала, немного винограда. А у меня сердце доброе. Бери, говорю.
— Ну да, — кивнул бригадир, — и втюхиваешь им, значит, шестнадцать тонн государственной собственности. И, как говорится, отнюдь не по безналичному расчету.
Восточный человек опять схватился за голову:
— Знаю, что рыск! Знаю, что турма! Сэрдце доброе — отказать не могу.
Затем он наклонил голову и скорбно произнес:
— Слушай, бригадир! Нарисуй мне эти шестнадцать тонн. Век не забуду. Щедро отблагодару тебя, джигит!
