Джонатан Франзен - Поправки
– Но в круиз мы отправились не поэтому, – неожиданно сказала она.
– Не поэтому? – очнувшись, переспросила Инид.
– Нет. Пришлось поехать, потому что Тед не желает признавать, что Джордан была убита.
– Он – что…
– Нет, знать-то он знает, – пояснила Сильвия. – Но не хочет об этом говорить. Они с Джордан были очень близки, гораздо ближе, чем мы с ним. Он горевал, что правда то правда, очень горевал. Так плакал, что с постели подняться не мог. А потом наступил день, когда все прошло. Он сказал: Джордан больше нет, и он не намерен жить прошлым. Он сказал: начиная с Дня труда забудет случившееся. И весь август напоминал мне, что после Дня труда не станет больше говорить об убийстве, словно его и не было. Тед – человек рациональный. Его точка зрения такова: родители всегда лишались детей, а излишняя скорбь – это слабость, потачка себе. Ему все равно, что будет с Уизерсом. Дескать, если следить за процессом, опять же никак не перешагнешь через это убийство.
И вот в День труда он заявил мне: «Может быть, тебя это удивит, но я никогда больше не стану говорить о ее смерти, и ты, пожалуйста, не забывай об этом. Не забудешь, Сильвия? А то еще подумаешь, что я сошел с ума». Я сказала: «Тед, мне это не нравится, меня это вовсе не устраивает». Он ответил: очень жаль, но он вынужден так поступить. На следующий вечер, когда Тед вернулся с работы, я, кажется, сказала ему, что адвокат Уизерса утверждает, будто его подзащитного вынудили признаться, а настоящий убийца разгуливает на свободе. Тед ухмыльнулся, словно поддразнивая, и сказал: «Не пойму, о ком ты говоришь». Я сказала: «О человеке, который убил нашу дочь!», но он возразил: «Нашу дочь никто не убивал, и чтоб я больше от тебя такого не слышал». Я сказала ему: «Тед, так не пойдет». Он спросил: «Как не пойдет?» Я сказала: «Ты прикидываешься, будто Джордан не умерла», а он ответил: «У нас была дочь, а теперь ее нет, так что я догадываюсь, что она умерла, но предупреждаю тебя, Сильвия: не смей говорить мне, что ее убили, ясно?» И с тех пор, Инид, как бы я на него ни давила, он не уступал. Честное слово, я уже готова развестись. В любой момент. Вот только во всех других отношениях Тед такой хороший. Он не сердится, когда я заговариваю об Уизерсе, просто отмахивается и смеется, словно у меня идея фикс. Он похож на нашего кота, таскающего в дом задушенных птичек. Кот не знает, что людям не нравятся мертвые птички. И Тед хочет, чтобы я стала разумной, вроде него, пытается мне помочь, таскает меня во всякие поездки и круизы, и все у нас прекрасно, если не считать, что для него самое ужасное событие в нашей жизни не произошло, а для меня – произошло.
– А на самом деле? – спросила Инид. Сильвия отшатнулась, потрясенная.
– Спасибо, – сказала она, хотя Инид задала вопрос потому, что вконец запуталась, а не потому, что пыталась угодить Сильвии. – Спасибо, что спросили откровенно. Порой я и впрямь думаю, не сошла ли я с ума. Вся работа вершится у меня в голове. Собираю в голове миллионы бессмысленных осколков, коплю миллионы мыслей, чувств, воспоминаний, изо дня в день, годами, сложная архитектура, леса, подмостки, точно в голове строится собор из зубочисток. Мне даже дневник не помогает: написанное на бумаге никак не соотносится с тем, что у меня в голове. Все, что я записываю, уходит от меня, словно я плыву в лодке и бросаю монетки за борт. И всю эту внутреннюю работу я проделываю без малейшей поддержки извне, если не считать слегка ущербных людей, с которыми встречаюсь на собраниях по средам и четвергам, меж тем как мой муж притворяется, будто самая суть этой гигантской внутренней работы – убийство нашей дочери – вымысел. Вот и получается, что единственными ориентирами в моей жизни остаются мои собственные эмоции!
И ведь Тед прав, когда говорит, что наша культура придает слишком большое значение чувствам, все выходит из-под контроля, и не компьютеры превращают реальность в виртуальную, а психотерапевты: люди только и делают, что пытаются откорректировать свои мысли, усовершенствовать чувства. «Работают над отношениями» и «навыками воспитания детей», вместо того чтобы попросту жениться и растить детей, как в прежние времена. Так Тед говорит. Карабкаемся с одного уровня абстракции на другой, повыше, потому что у нас чересчур много времени и денег, говорит Тед, а он-де не желает становиться частью этого процесса. Он хочет есть «настоящую» еду, видеть «настоящую» природу и говорить о «настоящих» вещах, о бизнесе, например, или о науке. По самым важным в жизни вопросам мы с ним теперь расходимся.
Он даже моего психотерапевта поставил в тупик. Я пригласила ее на обед, чтобы она сама посмотрела на Теда. Знаете, есть обеденные меню, которые не рекомендуются, когда ждешь гостей, потому что перед каждым блюдом хозяйка на полчаса отлучается в кухню. Я выбрала именно такое меню, ризотто по-милански и мясо на медленном огне, а врач тем временем сидела в столовой наедине с Тедом и допрашивала его. А на следующий день сказала мне, что подобное состояние весьма характерно для мужчин: он сумел преодолеть боль и вернуться к жизни, никаких перемен не ожидается, и мне придется с этим примириться.
Знаете, Инид, я не позволяю себе думать о мистике, о чем-то сверхъестественном, но никак не могу отделаться от мысли, что одержимость местью, которая живет во мне все эти годы, не моя. Она от Теда. Он не хотел с ней бороться. Кто-то должен был сделать это за него, вот я и превратилась в суррогатную мать, только вынашиваю не чужого ребенка, а чужие эмоции. Если бы Тед более ответственно отнесся к собственным переживаниям и не спешил как можно скорее вернуться к работе у «Дюпона», я бы, наверное, осталась прежней, продавала бы на рождественских выставках свои гравюры. Оттого-то я и сорвалась, что Тед оказался таким разумным, организованным. А мораль этой долгой истории, которую вы, Инид, были так бесконечно добры выслушать, по-видимому, заключается в том, что я все ищу и ищу в ней мораль, хотя очень стараюсь перестать.
Инид в этот миг примерещился ливень. Она видела себя в доме без стен: чтобы защититься от непогоды, под рукой были только бумажные салфетки. Дождь надвигается с востока – она поспешно изготовила бумажную копию Чипа-журналиста. У него такая замечательная новая работа! А вот туча наползает с запада – в ход пошли новые салфетки: какие у Гари красивые, умные дети, как Инид их любит! Ветер снова переменился – она бегом бросилась к северной стороне дома с обрывками салфеток, какие оставила в ее распоряжении Дениз: да, девочка слишком рано вышла замуж, но теперь повзрослела, поумнела, достигла огромного успеха в ресторанном бизнесе, вот-вот познакомится с порядочным молодым человеком. Но когда черная туча нависла на юге, бумажная салфетка расползлась у нее в руках, хотя Инид пыталась утверждать, будто недуг Ала совсем незначителен, он был бы в полном порядке, если б только научился по-другому смотреть на вещи, да еще надо подобрать правильный курс лекарств, но дождь хлестал все сильнее, сильнее, она изнемогала, и ничего, кроме промокших салфеток…
