Алексей Иванов - Ненастье
Однако после «Калигулы» у Владика защемило самолюбие, от досады саднило душу. Он ревновал. Он говорил себе: понятно, почему в 1991‑м Танька выбрала не его, а Лихолетова (хотя Таня тогда ничего не выбирала). Кем в те годы был Серёга и кем был Владик? Расклад ясен. Но сейчас‑то кого Танька предпочла ему? Неволина? И тяжелее всего Владику было принять то, что Танюшу не купить и не своротить с её выбора.
А 17 ноября — в тяжёлый с похмелья понедельник — Владика ожидало новое потрясение. К нему в офис приехал капитан Дибич. И Владик, охренев, узнал, что Неволин, это чмо болотное, в одиночку грабанул бронефургон с четырьмя вооружёнными охранниками и скрылся с мешками денег. Йопт!
Владик не выдержал, прямо при Дибиче достал бутылку и опохмелился.
Капитан Дибич въедливо расспрашивал про Ненастье, и Владик в душе перекрестился, что у него всё чисто, никаких махинаций и подлогов. Дибич допытывался, зачем Танцоров купил дачу у Неволина? Какие у него были отношения с Неволиным? А с Куделиными? Как проходила продажа дачи? Бывал ли Танцоров на даче в ноябре? Как устроена жизнь в Ненастье?
Под конец Дибич попросил ключи и разрешение съездить на дачу. Ключи и дубликаты у Владика были как раз на работе — в сейфе, а против осмотра Владик не возражал. Дача под снос. Чего там беречь, за что бояться?
— И документы на дачу, можно и копии, держите при себе, пожалуйста, — добавил Дибич. — При следующей встрече я всё‑таки посмотрю.
Весь понедельник, и весь вторник, и даже в среду Владик неотступно думал про Германа и Танюшу. Он рылся в интернете, отыскивая по сайтам сюжеты про ограбление, чтобы узнать, какую сумму заполучил Неволин. Внятной информации не нашлось, но более‑менее было ясно, что несколько мультов баксами. Ёбу даться… Владик разглядывал фотки спецфургона, фотки охранников и ментов на месте преступления, фотки самого Неволина, разглядывал и понимал, что опять жестоко и по‑мальчишески ревнует.
Герман добыл денег больше, чем весь капитал Владика за долгие годы лакейства перед тестем. И Герман добыл деньги быстрее, смелее и проще, чем добывал Владик. Владику не хватило бы соображалки, не хватило бы духа бомбануть фургон с охраной. Неволин оказался круче. Вроде бы обсос и тихушник, шустрил туда‑сюда, пил‑курил чем угостят, занимал пятихатку до получки, и вдруг — скоростной и яростный приём «мельница», и все летят через головы и валятся ему под ноги друг на друга, а он, весь такой в белом, уходит вдаль с мешком бабла. Понятно, почему Танька снова предпочла Владику другого мужика — отказала Владику там, в «Калигуле».
Владика мучила зависть. Он вспоминал те ночи с Танюшей в доме в Ненастье. Темнота, снег за окном, шум поездов, тепло от печки, запах дров и дыма, красный свет углей на балках потолка, робкая нагота Танюши… Чего ему тогда не хватило, чтобы доделать дело? Всё было в его руках! Почему он недотянул?.. А ведь трахнул бы он Таньку тогда — всё пошло бы иначе.
Он не липнул бы потом к Ленке, на которой в конце концов и женился, а без Ленки не появилась бы и Томка с её Левоном Ильичом — хер ему в очо… В душе Владика сквозь самодовольство проступило вроде уже вытравленное ощущение своей ущербности, подросткового неравенства с «афганцами» — злобными и храбрыми парнями, которые были на войне, а теперь в Батуеве объявили войну всему свету. И девки в Батуеве любили именно «афганцев», а не тех прыщавых дрочил, которые отирались вокруг «афганских» качалок.
В среду вечером Владик не выдержал и позвонил Танюше.
— Танюха, здорово, это я, — развязно сказал он. — Слышал про твоего муженька. Ну и чё, как он там? Как здоровье у него?
Танюша в это время возвращалась с работы домой. Она промолчала.
— Короче, слышь, я в курсе, где он с баблом гасится.
Разумеется, Владик этого не знал, но знал, на какие кнопки нажимать.
— Где? — тихо спросила Танюша.
— В Караганде, — ответил Владик. — С тебя — шпили‑вили, ножки врозь, или я сдаю твоего зайца дедам Мазаям. Расклад ясен?
— Я не могу, — почти беззвучно ответила Таня.
— А ты всегда не можешь, — раздражённо сказал Владик. — Ну, как‑нито напрягись! Завтра в восемь вечера жду тебя у твоей «Гантели». Не поедешь со мной — завтра в девять твой муженёк сядет в камеру. Отбой.
Таня направлялась в общагу, но по пути завернула в супермаркет, купила сосиски и картошку. Дома она переоделась, взяла кастрюлю и пошла на кухню готовить ужин. Хотелось запереться в комнате, спрятаться от всех, лечь на кровать лицом к стене и плакать, но Танюша не стала. Дело, понятно, было не в ужине, который никто за неё не приготовит. Просто раньше от всех своих бед она пряталась, а Гера окружал её заботой, утешал, отгораживал от мира. Она отдавалась печали, а Гера следил, чтобы ничто её не потревожило. Но сейчас некому было оберегать её. Сейчас в её пустом доме гулял ветер.
Она чистила картошку и думала, что Гера не просто так ограбил фургон. Он украл деньги — но как бы ведь не для денег. Он же никогда не гонялся за выгодой, не был жадным. Если бы он украл только ради миллионов, он исчез бы, скрылся бы далеко‑далеко, насовсем, чтобы никто не отыскал. А он где‑то здесь, он бродит рядом, он прячется. Он принёс долг Яр‑Санычу. Почему он остаётся тут, будто на привязи? Что его держит? Она? Это всё из‑за неё?..
Она знает его уже столько лет… Кроме неё, у Геры нет другой причины не покидать Батуев. Значит, и деньги он украл тоже для неё! Наверное, он хотел куда‑то увезти её отсюда — туда, где хорошо. Например, в Индию. Он приехал из Индии такой лёгкий, будто нашёл там какой‑то выход в счастье!..
Он ничего ей не сказал не потому, что решил бросить и забыть, а потому что она слабая. Даже нет, не слабая… Потому что она всегда думала только о себе. О своей печали. Вот поэтому она сейчас одна и ничего не знает о Гере.
А если она ошибается? А если причина всему — как всегда, корысть? Нет! Если она любит Геру, она должна верить, что Гера старался для неё. И сейчас ему грозит опасность, ведь Владик Танцоров выдаст его в милицию.
Гера совершил большое преступление, за ним гонятся все милиционеры города, его ищут предатели вроде Владика… А Гера один, и лишь она одна его любит, и никого никогда она не любила так, как Геру, дура, дура! Она не должна плакать. Она не должна быть слабой. Ей надо быть сильной. Она должна помочь Гере, хотя он об этом не просил — не просил, потому что не верил в неё, щадил её, миловал. И теперь ей нестерпимо горько, что Гера в неё не верил. Она сама виновата! Она ничего не делала для своей любви.
У Танюши, как в сказке, капали слёзы — капали в кастрюлю с картошкой.
— Эх, Танька, Танька, — вздохнула Зоя Татаренко. Зоя давно уже была в кухне, жарила котлеты, наблюдала за Танюшей, а Танюша её не замечала.
