Роберт Пирсиг - Лайла. Исследование морали
Нет, — ответил идол. — Она не позволит ему получить что-либо от неё.
Не могу поверить.
Она теперь владеет Райгелом, — продолжал идол. — Он получил своё. Отныне он просто глина в её руках.
Нет, — возразил Федр. — Он ведь юрист. Он не потеряет из-за неё головы.
И незачем. Он уже потерял её, — сообщил идол — Теперь она будет сражаться с ним его же собственной моралью.
Как?
Она станет кающейся грешницей. Она возможно даже станет ходить в церковь. Она теперь будет твердить ему какой высокоморальный он человек, как он спас её из твоих кровожадных лап, и что он сможет поделать? Как он сможет отрицать это? С этим у него возможности бороться нет. Это лишь будет раздувать его пузырь морального самолюбия. А как только он станет выдыхаться, то снова обратится к ней за добавкой.
Вот так так. Вот так идол, подумал Федр. Саркастичный, циничный. Почти злобный. Он что, сам такой в душе? Возможно и так. Театральный поддельный идол. Идол для детского представления. Не удивительно, что кто-то выбросил его в реку.
Ты знаешь, ты победил, — сообщил идол, — …без боя.
То есть как это?
Ты всё-таки совершил один моральный поступок в течение поездки, который и спас тебя.
И что же это было?
Ты сказал Райгелу, что у Лайлы есть качество.
То-есть там, в Кингстоне.
Да, и единственная причина этого была в том, что он застал тебя врасплох, ты не сумел придумать свой обычный интеллектуальный ответ, и ты повернул его задом наперёд. Он бы здесь больше не появился, если бы не это. До того он совсем не уважал её, но уважал тебя. После этого он перестал уважать тебя, но стал относиться с уважением к ней. Таким образом, ты дал ей нечто, это и спасло тебя. Если бы не этот единственный моральный акт, то уже завтра ты бы поплыл дальше, и Лайла была бы на твоей совести до конца жизни.
Федру это не понравилось. Суждения такого рода о части его собственной личности очень сомнительны и в некотором роде зловещи. Ему больше не хочется слышать такого.
Ну ладно, идол, может быть ты прав, а может и нет, но здесь мы подошли к концу пути.
Они подошли к чему-то похожему на руины старой крепости. В какой-то мере они были похожи на старые руины в Индии, только тем было много веков. Они похожи на замок, но состоят из бетона, местами разбитого, с ржавой арматурой, торчащей в разломах. Часть из них походила на стену небольшого амфитеатра. Очевидно это парапет старого форта. В одном месте были остатки канатной системы, которая возможно использовалась для подачи снарядов. В стене были вделаны громадные кольца, наверное для компенсации отдачи громадной пушки, которой уже нет. Прекрасное дерево без листьев росло посредине парапета, похожее на громадный зонтик. Высотой оно было всего лишь футов десять, а в ширину гораздо больше.
Пока он шёл дальше на северо-запад, ему становилось виднее, как старая бетонная структура развалилась на части, наклонилась на один бок и свалилась в воду. В бетонных плитах квадратные отверстия, в которые можно было провалиться. Казалось, что трещины в бетоне у него под ногами могут разойтись в любое время. Очевидно, разломы и эрозия вызваны усадкой, а может быть воздействием моря. Но он предположил, что настоящим разрушителем было не море, а величайший погромщик большинства военных сооружений — нехватка ассигнований. Как замечательно видеть этот старый форт, построенный для утверждения господства человека на земле, постепенно сползающим в Атлантический океан. Конечно же, это весьма знаменательное место, чтобы похоронить тут идола.
Он нашел какой-то вход, который вел вниз в темный каземат, где было слышно, как где-то внизу громко журчит вода. Он вошел в ворота с вертикальными железными стойками и двутавровыми балками. Внутри было темно как в гроте. Свет проникал лишь откуда-то снизу.
Он свернул вправо вдоль изрытой стены и спустился на пять ступеней вниз к небольшой площадке. Он спустился по лестнице, осторожно ощупывая бетон ногами, пошёл влево, вперёд, затем снова вправо и вошел в темный туннель. Там он увидел, что свет проникает сквозь пролом в бетоне, под которым плескались воды Атлантики.
Было достаточно светло, чтобы рассмотреть высший уровень воды при приливе, отмеченный на стене. Он усадил куклу у стены лицом ко пролому на море и аккуратно поправил на ней рубашку. Через несколько часов здесь появится прилив и унесёт её с собой.
В уме он сказал идолу: «Ну что ж, дружок, ты пожил довольно бурно».
Отступил назад, слегка поклонился, сложив руки так, как когда-то его учили в Индии, и почувствовав, что всё теперь сделано верно, повернулся и вышел.
Назад, к дневному свету и старому доброму здравому смыслу. Где-то скрипели сверчки. Услышав в небе рёв, он поднял голову и увидел, как «Конкорд» медленно сделал круг на юг, затем поднялся и прибавил скорости.
Добрая старая технология. Все здравомыслие двадцатого века гораздо менее интересно в сравнении с днями, проведёнными взаперти, но он всё-таки добился гораздо большего, по крайней мере на социальном уровне. Другие культуры могут толковать с идолами, духами животных, трещинами в скалах и духами прошлого, но это не для него. У него совсем другие дела.
Шагая обратно к судну, он ощутил чувство свежести. Какой сегодня удивительный день. Скольким людям посчастливится, чтобы стереть доску вот так вот? Ведь все они так заняты своими бесконечными проблемами.
Он остановился на песчаном холме рядом с можжевеловыми кустами и произнёс: «А а хххх!» Вскинул руки вверх. Свободен! Никаких идолов, никаких Лайл, Райгелов, Нью-Йорков, даже Америки! Просто свободен!
Посмотрел вверх на небо и закружился. Ах, как хорошо! Он годами уже так не кружился. С четырёх лет. Покружился ещё! Небо, океан, коса, залив вертелись вокруг него снова и снова. Он ощутил себя Кружащим дервишем.
Назад к яхте он шел совсем расслабившись: ничего больше не надо делать, думать не о чем. Затем вспомнилось, как он шел по такой же проселочной дороге неподалеку от Лейм-Диэ в штате Монтана в северной резервации чейенн. С ним были Дусенберри, Джон — Деревянная Нога, вождь племени и женщина Ла-Верн Мэдигэн из Ассоциации американских индейцев.
Как давно это было. Столько всего произошло с тех пор. Надо будет как-нибудь собраться снова к индейцам. С них он начинал и к ним надо будет вернуться.
Помнится, дело было весной, прекрасное время года в Монтане, и ветерок, дувший от сосновой рощи, нес в себе запах талого снега и оттаивающей земли. Они шли по дороге все четверо в ряд, и тогда какая-то невзрачная собачонка, считавшая резервацию своим домом, вышла на дорогу и с удовольствием пошла впереди них.
Некоторое время они шли за ней молча.
Затем Ла-Верн спросила Джона: «Что это за собака?»
Подумав, Джон ответил: «Хорошая собака.»
Ла-Верн с интересом глянула на него и снова перевела взгляд на дорогу. Затем уголки глаз у неё дернулись, и пока они шли дальше, Федр заметил, что она как бы про себя улыбается и посмеивается.
Позднее, когда Джон ушел, она спросила Дусенберри: «Что он хотел сказать, когда заметил, что это хорошая собака? Это что, просто такая манера разговора у индейцев?»
Дусенберри подумал и сказал, что, пожалуй, да. Федр также не мог дать толкового ответа, но почему-то это его удивило и озадачило так же, как и её.
Несколько месяцев спустя она погибла в авиационной катастрофе, через несколько лет ушел и Дусенберри, сам Федр долго лежал в больнице и в памяти все как будто затуманилось и забылось, а теперь, вдруг, из ниоткуда всплыло вновь.
Вот уже некоторое время он размышлял о том, что если бы надо было доказать, что «сущность» — культурное наследие Древней Греции, а не абсолютная реальность, то надо просто обратиться к негреческим культурам. Если «реальность» сущности отсутствует в этих культурах, то это докажет, что он прав.
Теперь же образ захудалой индейской собаки снова всплыл, и он понял, что за смысл в этом.
Ла-Верн задавала вопрос в рамках мышления Аристотеля. Ей хотелось узнать, к какому генетическому, существенному классу собачей породы можно отнести тот объект, который шел впереди них. А Джон — Деревянная Нога так и не понял её вопроса. В этом и было недоразумение. Он вовсе не шутил, сказав, что это хорошая собака. Он возможно думал, что она беспокоится, как бы собака не укусила её. А сама мысль о собаке, как члене иерархической структуры интеллектуальных категорий, известных под названием «объекты», вообще была вне его традиционных культурных понятий.
Существенно то, понял Федр, что Джон провел различие по критерию Качества, а не по сущности. Это значит, что он считал качество более важным.
Затем Федр припомнил, что когда приехал в резервацию после смерти Дусенберри и сообщил им, что он его друг, то они ответили: «Ну да, Дусенберри. Хороший был человек.» Они всегда выделяли хорошее, так же как это сделал Джон с собакой. Белый человек сказал бы, что он хороший человек, либо выделил бы оба слова. Индейцы же не рассматривают человека как объект, к которому можно добавить (или не добавлять) прилагательное «хороший». Когда индейцы употребляют это слово, они имеют в виду что хорошее — самый центр опыта, и что Дусенберри, по своей природе, был воплощением этого центра жизни.
