Николай Сухов - Казачка
— Все! Готово!
Вокруг зашикали ретивые молельщики. Незнакомый, богатырского склада хуторянин, — кажется, шутник в своем роде — поднес к дедову лицу черный кулачище с оттопыренным большим пальцем, растрескавшийся ноготь у которого был чуть ли не с печной заслон, и сделал рукой такое движение — будто что-то давил ногтем. Дед рассерчал и, в свою очередь, потряс перед его мясистым носом своим сухоньким кулачком. Федор, не обращая внимания на их молчаливую пикировку, упрямо полез к выходу. Но дед схватил его за рукав и, уткнувшись бороденкой ему в грудь, зашептал:
— Погоди, грец тебя!.. У ограды, с нашей стороны, все время крутятся эти… как их?.. анчибилы. Нельзя сюда!
Федор приостановился, упер плечом в плечо неподатливого богатыря. Несколько секунд думал, наклонив голову, хмуря брови. И вдруг лицо его стало бурым, налилось кровью. Спросил как-то натужно, приглушенно:
— Сколько их?..
— Хватит, чтоб скрутить тебя. И не думай — сюда. В тот придел надо. Или через паперть: там больше народа.
Оба клироса, и правый и левый, многолетствуя, одновременно во всю мочь загремели, наполнив церковь ступенчатыми переливами голосов, — кажется, даже спертый воздух начал колебаться. У иконостаса тут же зашмыгали прислужники, гася лампады и свечи, распространяя по церкви чад. Люди заволновались, сгрудились и, спеша к выходу, начали подталкивать друг друга, задние — передних. В дверях образовались пробки. Гул голосов, шарканье ног…
Федор, действуя плечом и локтями, разрезая напиравшую на него толпу, с трудом пробрался к передней стене, к подсвечникам, где было уже пусто. Отер потное лицо рукавом и скорым шагом, мимо иконостаса и клироса, где еще возились певчие, мимо ухмылявшегося старика Абанкина, который с достоинством ждал, когда людская волна схлынет, направился в другой придел.
Он снова втиснулся в самую гущу толпы, туда, где народ подобрался покрупнее, и, сжатый со всех сторон, увлекаемый живым нетерпеливым потоком, был вытолкнут сперва в ограду, а затем по выгибавшимся дощатым подмосткам — и за ворота ограды.
Тут, у ворот, люди кишмя кишели: крестились, оборачиваясь назад; надевали фуражки; здоровались друг с другом; заводили разговоры. Были ли здесь, поблизости «дружинники» или нет — Федор не видел. А у бассейна их уже не было — это он заприметил. Скрываясь между разбредавшимися хуторянами, он пошел в противоположную своему дому сторону, в ту самую улицу, Хохлачью, куда ему давеча пройти не удалось.
Хуторяне, которых он обгонял, идя с ними бок о бок, удивленно посматривали на него. А быстроглазая нарядная сестра Федюнина, молодая вдова, ничего еще, конечно, о брате не ведавшая, пошутила:
— Ты, Федор Матвеич, не заблудился, случаем?
Федор лишь рукой махнул.
В первом же глухом закоулке, возле толстущих, раскоряченных тополей со старыми на макушках галочьими гнездами, он нашел своего подседланного строевого коня. В седле с перекинутыми стременами сидел племянник Мишка, чуть видимый из-за луки. Одной рукой он держал поводья, другой — пестрый узелок и плеть. Он заторопился соскочить с коня, когда Федор стал приближаться, и выронил узелок. Тот шлепнулся оземь и сплющился, стал меньше в объеме: в нем чуть слышно что-то треснуло. Мишка сжался, как от боли, и готов был разреветься.
— Ты что, Миша?
— Яи-ички, — всхлипнул тот, растерянно нагибаясь за узлом, — сырые… Пирожки с картошкой да яички. Варить некогда было, и тетя Надя с мамой так положили… потаясь дедоки.
— Ах, чтоб их! Знают, что пост великий. Ну, ничего, ничего, стоит ли из-за этого… Удобней держать будет.
О чем толковать!
Привычным движением рук Федор быстро проверил седловку, туже подтянул подпруги и, скинув стремена, взял у племянника плеть и липкий узел. Метнул вокруг взглядом, всунул левый носок в стремя и легко вскинул свое тело в седло. Конь, почуяв дорогу и настоящего седока, заперебирал ногами.
— Что же, Миша, ты не спросишь — зачем это мы сюда?..
— Да я, дядя Федя, и так уже знаю.
— Ну? Знаешь? Ишь какой! Смотри, никому об этом ни гугу. Молчок! Понял? Теперь бежи домой. На вот, метни с ребятами в орла! — и достал из кармана мелочь.
Мишка, пряча мятые марки, видел, как отдохнувший, хоть и далеко не первостатейный конь под Федором взял было сразу в галоп, равномерно, с подскоком выкидывая передние, еще не раскованные ноги. Но Федор придержал его, и конь пошел крупной, спорой рысью и тут же за чьим-то высунутым в улицу амбаром под богатой красного железа крышей исчез, унося Федора в неизвестную и заманчивую для Мишки даль.
* * *А минут через тридцать — сорок из Хомутовской улицы вразброд выскочили на донских поджарых скакунах три всадника с винтовками на спинах, и по бурому изволоку, наискось, целиной направились во весь опор на ту дорогу, по которой скрылся Федор.
Первым, развевая буркой, весь черный, как бес, мчался известный в хуторе буян, вахмистр Поцелуев, человек немудрящий, но верткий, ухватистый, сотканный, казалось, из одних жил. Известен был он тем, что, когда ему случалось идти по улице навеселе, под хмельком, от него, как от зачумленного, прятались люди: он непременно придирется и ни за что ни про что даст в морду. Это был пока последний из «вахмистерской династии» Поцелуевых, как хуторяне прозвали поцелуевский род: отец, дед и прадед этого буяна и он сам, достойный потомок столь же прославленных предков, носили вахмистрские погоны.
VII
Офицер Абанкин в раздражении шагал по Большой улице. Он шел домой, шурша широченными с яркими лампасами брюками, нависавшими на голенища лаковых сапог, и порывисто болтая длинными костлявыми руками.
«Остолопы!.. Остолопы!.. — все никак не успокоясь, мысленно ругал он «дружинников». — Разинули рты. Остолопы!»
У поворота в Хомутовку, где крайняя большеуличная хата, с раздерганной воробьями застрехой, подалась назад, в бурьян, как бы не решаясь приблизиться к своим щеголеватым соседям, хомутовским домам, здесь Сергею Абанкину повстречался брат Трофим, в новом сюртуке, перехваченном наборным поясом, в новой фуражечке.
— А я ищу тебя. Домой идешь? — сказал Трофим и, повернувшись, не попадая в ногу, пошел рядом. — Пожалуй, и я…
Упрямый, скупой на слова и смекалистый в деле, Трофим ничем не походил на брата с его неприязнью к хозяйствованию — ни внешностью, ни нравом. Но они ладили, каждый уважал в другом то, чего не хватало в нем самом.
— Чего я понадобился? — сурово спросил Сергей.
— Какой-то знакомец твой… верхом. Вроде бы из образованных, из офицеров по виду, а без погон.
— Из офицеров! Гм! Кто же это? Молодой?
— Да так… в твою пору. Может, немного постарше.
— Гм!
…Давно-давно, еще в те наполовину уже забытые времена, когда Сергей Абанкин учился в Филоновском высшеначальном училище, был у него один дружок, очень близкий. Это — его одноклассник, способный, самолюбивый паренек Свистунов из казачьей зажиточной семьи Дурновской станицы. Два года они даже вместе стояли на квартире. Но после училища судьба разъединила их: Сергей, провалившись в реальном, проклиная коварную букву «ять», вернулся домой, Свистунов же оказался счастливее — он экзамен выдержал. Сперва они писали друг другу, но с летами все реже и реже. А потом их переписка и совсем заглохла. Кое-какие слухи о бывшем приятеле до Сергея доходили, — например, что во время войны тот также был на фронте, офицерствовал где-то, но встречаться с ним не доводилось.
Этот-то Свистунов, уже изрядно потрепанный жизнью, с одутловатым, постаревшим лицом, на котором даже родинка повыше брови и та как-то изменилась, стала менее заметной, в кожаной офицерской тужурке, в защитных с леями бриджах, теперь и сидел в зале у Абанкиных, беседуя с хозяином. Петр Васильевич хоть и смутно, но все же помнил его, башковитого Сергеева одноклассника, и встретил хлебосольно: у накрытого скатертью стола, расставляя тарелки и рюмки, хлопотала Наумовна.
Чем меньше Сергей ожидал этой встречи, тем больше он был рад ей. И не только оттого, что вот наконец в этой глуши за долгие месяцы появился человек, с которым так приятно было отвести душу, — подъесаул Свистунов оказался еще и полезным. Он куда лучше, чем Сергей, был осведомлен о происходящих в стране, и в особенности на Дону, политических событиях и толковал об этих запутанных и противоречивых делах, какими они казались Сергею, уверенно и смело. И он помог ему кое в чем разобраться.
Попал сюда, в хутор Платовский, Свистунов случайно, издалека — из дудаковского отряда, имевшего базой пока три станицы Хоперского округа: Зотовскую, Арженовскую и Алексеевскую. С поручениями от Дудакова, уполномоченного «круга спасения Дона», народного организатора, как тот себя именовал, Свистунов приехал сюда, в Верхне-Бузулуцкую, к станичному атаману и, узнав при разговоре с атаманом, что Сергей Абанкин живет дома, не удержался от соблазна хотя бы на часок заглянуть к нему, старому товарищу.
