Дино Буццати - Избранное
Что это было? Тщеславие, наивная мечта? Не знаю. Сам я такого никогда не испытывал. А чужая душа — потемки. В сегодняшнем мире этой болезнью заражены тысячи людей, для них жизнь — это не семейное благополучие, не работа, приносящая удовлетворение и достаток, не богатство или власть, не высокие идеалы искусства, не духовное совершенство. Нет, предел их мечтаний — внесерийная машина с такими-то и такими-то хитроумными новшествами, о ней бредят и, захлебываясь от восторга, рассказывают друг другу в модных барах загорелые папенькины сынки и удачливые мелкие бизнесмены. Правда, дело в том, что Стефано зарабатывал мало, поэтому его идеал был практически недоступен.
Этой навязчивой идеей Стефано истязал себя, заражал друзей и глубоко огорчал свою милую, очаровательную жену Фаустину, которая души в нем не чаяла.
Сколько раз, заглянув к ним вечерком, я оказывался свидетелем долгих и тягостных семейных бесед.
— Тебе нравится? — с надеждой спрашивал Стефано, показывая Фаустине очередной рекламный проспект какого-нибудь сногсшибательного автомобиля.
Лишь мельком взглянув, она обреченно вздыхала: видно, все это ей смертельно надоело.
— Конечно, нравится.
— Правда нравится?
— Правда.
— Очень-очень нравится?
— Прошу тебя, Стефано!.. — говорила Фаустина таким тоном, как разговаривают с больными или детьми.
А он после долгого молчания начинал сызнова:
— Знаешь, сколько она стоит?
Фаустина пыталась отшутиться:
— Думаю, лучше этого не знать.
— Почему?
— Ты и сам понимаешь почему, милый. Потому, что такой роскоши мы никогда не сможем себе позволить.
— Вот так всегда, — вскипал Стефано, — тебе бы только противоречить… даже не узнав…
— Я противоречу?
— Да, да, ты, и будто делаешь это назло. Ведь знаешь, что машины — моя слабость, знаешь, как для меня это важно, может, единственная радость в жизни… и ты, ты, вместо того чтобы как-то поддержать, смеешься надо мной…
— Ты несправедлив, Стефано, я и не думаю смеяться.
— Даже не узнав, сколько стоит эта машина, ты тут же кидаешься возражать…
И так целыми часами.
Помню, как однажды, когда он вышел из комнаты, Фаустина мне пожаловалась:
— Это теперь мой крест. Мы в доме с утра до вечера только и говорим, что о «феррари», «мазерати», «ягуарах», черт бы их всех побрал, будто решаем, какую брать… Я просто голову потеряла, не узнаю своего мужа, вы ведь помните, какой он был прежде? Иногда я думаю: может, он в рассудке помутился? Судите сами, разве это нормально? Мы молоды, любим друг друга, не голодаем, слава богу. Работа у Стефано хорошая, все к нему прекрасно относятся. Зачем же отравлять себе жизнь? Клянусь, чтобы с этим покончить, чтобы он заполучил эту чертову машину и успокоился, я даже готова… ах, что я говорю!.. — И залилась слезами.
Стефано я любил. Что же это с ним? Сдвиг по фазе? Не знаю. Быть может, мы не способны это понять, быть может, автомобиль для него — нечто большее, нежели конкретная машина, какой бы красивой и совершенной она ни была, некий талисман, ключ к двери судьбы, которая оказалась не слишком щедра к моему другу?
И вот однажды — никогда не забуду тот день — мы условились встретиться на площади Сан-Бабила, и Стефано предстал передо мной за рулем невиданного автомобиля. Он был голубой, длинный, с низкой посадкой, новехонький, двухместный, обтекаемый, весь словно напружиненный, устремленный вперед. На глазок такая игрушка стоила не меньше пяти миллионов — откуда у Стефано могли взяться такие деньги?
— Твоя?
Он утвердительно кивнул.
— Черт возьми! Поздравляю. Наконец-то ты добился своего.
— Знаешь… копил, копил понемножку…
Я обошел машину кругом, чтобы лучше ее рассмотреть. Марка незнакомая. На радиаторе была какая-то эмблема — сложная вязь инициалов.
— А что это за машина?
— Английская, — ответил он. — По случаю досталась! Фирма чуть ли не секретная, наверно, какой-то филиал Даймлера.
Даже у меня — хотя я в машинах не слишком разбираюсь — дух захватило от такой красоты: стройность линий, компактность, легкий, стремительный ход, тщательность отделки, приборный щиток, напоминавший алтарь, сиденья, обшитые толстой пористой черной кожей, мягкие, как апрельский ветерок.
— Давай садись, — пригласил Стефано, — сейчас я тебе ее покажу.
Машина не рычала, не захлебывалась, а лишь могуче размеренно дышала, и при каждом вздохе дома по обочинам как сумасшедшие уносились назад.
— Ну, что скажешь?
— Фантастика! — только и мог ответить я. — А что говорит Фаустина?
На мгновение лицо его омрачилось. Он молчал.
— Что — не одобряет?
— Да нет, не в этом дело.
— А в чем?
— Фаустина от меня ушла.
Последовала долгая пауза, потом Стефано пояснил:
— Она сказала, что не может больше со мной жить.
— Почему?
— Поди пойми этих женщин. — Он закурил, глубоко затянулся. — А я-то воображал, что она меня любит.
— Черт возьми, но она же тебя действительно очень любила!
— И вот — ушла.
— Куда? Вернулась к родителям?
— Нет, родители ничего о ней не знают. Ушла — и все.
Я взглянул на него. Он был слегка бледен, но, говоря о Фаустине, то с нежностью сжимал обод руля, то ласково, словно касался тела любимой, поглаживал тугой шар переключателя скорости, то легонько нажимал ногой на акселератор. И машина трепетно, с готовностью откликалась и убыстряла бег.
Мы выехали из города; Стефано свернул на автостраду, ведущую в Турин, куда мы домчались меньше чем за сорок пять минут. Бешеная гонка, однако я не испытывал никакого страха, такую уверенность вселяла в тебя эта машина. Более того, казалось, она полностью подчиняется воле Стефано, не только понимая, но и предвосхищая каждое его желание. А во мне с каждой минутой зрело раздражение против Стефано. Машина хороша — ничего не скажешь, предел его мечтаний достигнут. Но ведь из-за этого его оставила такая прекрасная женщина, а ему хоть бы что…
Спустя какое-то время я уехал из Милана и долго отсутствовал. А по возвращении, как нередко бывает, отошел от старых друзей. Со Стефано мы, правда, встречались, но от случая к случаю. Он за это время сменил работу, стал хорошо зарабатывать, гонял по всему миру на своей потрясающей машине. И вроде был доволен жизнью.
Прошли годы, мы со Стефано виделись все реже, при каждой встрече я неизменно спрашивал его про жену и про машину. Он отвечал, что Фаустина с тех пор как в воду канула, а машина, конечно, превосходная, но поизносилась: то и дело требуется ремонт, а чинить некому: механики не могут разобраться в иностранном моторе.
И вот однажды я прочел в газете:
СТРАННОЕ БЕГСТВО АВТОМОБИЛЯ
Вчера, в 17 часов, голубой двухместный автомобиль, который был ненадолго оставлен у входа в бар на виа Москова, 58, сам завелся и поехал.
Миновав несколько перекрестков, машина, все убыстряя скорость, свернула налево, потом направо, на бульвар Эльвеция, и в конце концов врезалась в древние развалины на окраине парка и сгорела.
Как автомобиль мог сам по себе проделать такой зигзагообразный путь, не встретив препятствий, несмотря на оживленное движение и даже увеличивая скорость, остается загадкой.
Те немногие, кто обратили внимание на автомобиль без водителя, решили, что владелец захотел пошутить и, спрятавшись под рулем, следит за дорогой в боковое зеркальце. Все свидетельские показания совпадают: машина действительно казалась управляемой, причем с большим мастерством и уверенностью. В частности, она резко затормозила, чудом избежав столкновения с мотоциклом, неожиданно выскочившим с виа Каноника.
Мы сообщаем эти подробности лишь как факт газетной хроники. Подобные случаи в нашем городе происходили и раньше. И нет необходимости объяснять происшедшее сверхъестественными причинами.
Владелец автомобиля, найденный по номеру, рекламный агент Стефано Инграссиа, сорока трех лет, проживающий по виа Манфредини, 12, подтвердил, что оставил машину у бара на виа Москова, но твердо помнит, что выключал мотор.
Я тут же бросился на поиск Стефано и застал его дома в страшно подавленном состоянии.
— Это была она? — спросил я.
Он молча кивнул.
— Фаустина?
— Да, Фаустина, звездочка моя. Ты сразу понял, да?
— Не знаю. Догадывался. Но ведь все это настолько невероятно…
— Конечно, невероятно! — Он в отчаянии закрыл лицо руками. — Но знаешь, любовь способна творить чудеса… Это случилось однажды ночью, девять лет назад… я держал ее в объятиях… О, это было ужасно! И вместе с тем восхитительно. Она вдруг вся задрожала, заплакала, а потом как-то напружинилась и стала расти, раздуваться. Едва успела выскочить из дома: еще миг — и она не прошла бы в дверь. Все это заняло не более двух минут. По счастью, на улице никого не было. Я вышел, смотрю — стоит у тротуара, ждет меня. Новехонькая, вся сверкающая. И краска пахнет ее любимыми духами «Эла». Помнишь, какая она была красивая?
