Анна Матвеева - Небеса
По-настоящему Вера остерегалась только двух вещей — несправедливости и крупной лжи. Она никогда не смогла бы оболгать невинного человека — ни за какие деньги! Сомнения потому и мучили ее всерьез, что Вера впервые задумалась: вдруг Артем прав и владыка невиновен? Вдруг это она, вместе с богатыми новорусами, продажным, как получается, игуменом и сотней обманутых прихожан, выстроила вокруг епископа стену зловонной лжи?
Вера ожесточенно соскребала снег с багажника. Плевать она хотела на сан Сергия, хватило бы и того, что он просто невиновен — как человек любой сословной принадлежности. Оклеветать — легче легкого, тем более монаха, который закрыт для посторонних глаз, а значит — особенно уязвим.
…Свидетельские показания, горящие глаза пикетчиков, черные буквы плакатов на фоне Всесвятского храма… Алексей Александрович с толстым конвертом в руках… Артем, умоляющий дать опровержение… Седой старец, укоризненно качающий головой… Монах Никодим, который говорил о лжи. И наконец, сегодняшний посетитель — смущенный Карлик Нос или Маленький Мук из Успенского монастыря: в святой опять-таки надежде на принципиальность Веры Афанасьевой…
Усевшись наконец за руль, Вера включила «дворники», но сразу выключила их — у нее сильно кружилась голова.
Алексей Александрович позвонил Вере поздним вечером в среду. Она уже собиралась домой и ушла бы — если бы статья о последней Думе вовремя не попала ей под руку. Спешно отредактировав текст, Вера присочинила к нему сорокастрочную подверстку и заголовок с едкой цитатой из последнего выступления губернатора. Подсчитывая строки, Вера думала, что впереди еще целая неделя Думы, поэтому материалов будет полно. Тут и позвонил заказчик:
— Вы одна? Не уходите, я сейчас приеду.
Вера даже не успела возмутиться — мог бы и спросить, какие у нее планы! Поворчав, она все же успокоилась: Алексей Александрович говорил таким голосом, словно бы Вера вправду была ему нужна. Что ж, ладно — обсудят новости из монастыря.
…В редакции было пусто и тихо, даже уборщица уже отгремела своим ведром в далеких коридорах. Вера ходила по кабинету нервно, как тигрица, и, в очередной раз глянув на часы, решила, что пора уходить. Алексей Александрович уже не придет.
— Здравствуйте, Верочка. — Заказчик стоял у нее за спиной, и вначале Вере показалось, что он сильно пьян.
«Верочка? — изумилась она. — Давно ли?»
Алексей Александрович невозмутимо выставил на стол бутылку мартини, коробочку конфет, еще какую-то снедь. Хозяйски нашарил в шкафу чашки и закрыл дверь на ключ. Это Вере совсем не понравилось.
— Я хочу поблагодарить вас за хорошую работу, — торжественно сказал Алексей Александрович. Пьяным он не был, но на бутылку посматривал с одобрением, и Вера вдруг подумала — чем такой вечер хуже кислого домашнего перемирия?
Алексей Александрович уже отвинчивал пробку.
…Она не знала, что раскаяние окажется настолько тяжелым грузом. Ни разу прежде не изменив Артему, даже думать себе в эту сторону не позволяла…
Вера прикусывала губу, так что вскоре ей стало больно это делать — в нежной глади рта образовалась чувствительная шишечка. Она смыкала веки, чтобы затемнить свой личный кинотеатр и заново увидеть медленный фильм, безжалостно разобранный по кадрам.
Жуткая тишь одиночества сводила с ума, но Вера искала ее, чтобы остаться наедине со своей памятью. Тяжесть объятий, ожоги поцелуев, боль прикосновений… Вера вспоминала свои пьяные слова, утиралась ими, будто полотенцем. Алексей Александрович выключил свет и убрал со стола бумаги.
— Ты так похожа на мою жену…
На электронных часах светились зеленые цифры — 5:55. Вера отправилась в душ, бессчетный раз в эту ночь. Под горячей водой она согревалась и успокаивалась — жаль, что ненадолго.
Артем спал тихо и крепко — похож на ребенка, мелькнуло у Веры, только дети спят так же бесшумно. Она притворила дверь на кухню и закурила. Курить с утра — противно, да еще Вера вдруг почувствовала, что плачет.
Надо найти ключи от машины, хоть и неясно, куда ехать в эту раннюю пору, когда небо еще черное, а из каждого дома пахнет тишиной? Спит Артем бесшумным детским сном, спят родители, спит Ругаева, и только Вера сидит в машине, и только дворники могут составить ей компанию…
Все же «восьмерка» снялась с места. Улицы оживали и светлели с каждой секундой, но Вера остановила машину только возле городского парка. Самые ранние из собачников покорно вбегали в ворота, влекомые радостными тварями. Вера закрыла машину, подергала ручку, которую в последнее время заедало, и двинулась следом за собачниками.
Кажется, она только сейчас начала трезветь, вздрагивала от озноба и ужаса. Протаптывала дорожки в снегу, отгоняла дружелюбную псину, курила и думала, думала, думала…
С Артемом они давно жили как брат с сестрой, и любая другая женщина нашла бы себе оправдания. Вера же их найти не могла, ее изматывало чувство вины — но не перед Артемом, а перед собой. Почему она так покорно приняла чужое вожделение, будто это было в порядке вещей?
Это слово — вожделение — особенно мучило Веру, словно вбивало гвозди каждой своей буквой.
Ее трясло и колотило от холода: николаевская зима не самое уместное для прогулок время. Как и утро измены принципам не лучшее время для раздумий.
Она вернулась в машину, включила печку и начала оттаивать: в зеркале Вера видела свои губы, прозрачно-красные после вчерашних поцелуев.
Замерзшая рука отыскала в кармане телефонный жетон, и Вера сняла машину с ручника — схватилась за него, как за гранату.
Третья по счету телефонная будка уцелела в битве с хулиганами. На часах было уже восемь, Аглая должна проснуться. Трубка отозвалась сонным «алло», и Вера многословно принялась объяснять, почему Аглае придется работать в одиночестве: простудный вирус спутал все планы.
…Главное — не стоять на месте. Главное — все время двигаться.
Обиженно взвыв, «восьмерка» рванула с места.
К вечеру Вера изъездила почти весь бензин — бесцельно гоняла по городу, читала вывески и таблички с названиями улиц. Несколько раз она выезжала за пределы Николаевска, добиралась до ближних деревень и потом снова возвращалась к постылым высоким домам, которые вставали за деревьями, как тот самый лес. На трассе часто попадались растерзанные колесами трупики кошек, чем ближе к городу, тем больше было меховых кровавых ковриков с последним оскалом перепуганных мордочек. Вера думала: «Так должно выглядеть мое сердце». Многажды перееханное равнодушными колесами, брошенное истекать кровью под небом и никому не нужное. В самом деле, даже супа не сварить.
