Владимир Шаров - Старая девочка
«Вот, представь себе, — говорил, например, Пушкарев Корневскому, — Вера только что кончила работать и по лестнице спускается на улицу. Что ты ей скажешь? „Здравствуй, Вера“. Хорошо, она тебе говорит: „Здравствуй, Петя“. Что ты ей говоришь дальше? „Вера, я тебя очень рад видеть, ты совсем, совсем не изменилась“. Она: „Я тебе тоже рада, Петя“. Ты: „Даже страшно подумать, сколько мы с тобой не виделись; Вера, можно я тебя провожу?“ Она: „Конечно, Петя. Я тебя сама хотела об этом попросить“».
Так, чтобы идущий к Вере мог произнести эти первые слова естественно и без запинки, они проигрывали множество раз; в самый же день встречи, прямо перед тем, как зэку надо было идти, они по обычаю и тоже все, включая Ерошкина и турка, на дорогу присаживались. Наконец, турок говорил «с Богом», и зэк, с каждым обнявшись, уходил. Большинство зэков предпочитало ждать Веру у Волжского пароходства; там было очень красивое место: полукружьем огибающая здание гранитная лестница спускалась к Волге. Но если день свидания падал на воскресенье, зэки шли прямо к Вере домой.
Перед первой из этих встреч — свиданием с Тобе — Ерошкин боялся, что Вера, которой всего-то он дал несколько уроков рисунка, встретит художника безразлично, и дальше остальные начнут этой ее холодности бояться. Но она всем им, в том числе и принесшему ей много зла башкиру Тимуру, была рада, со всеми весела и приветлива. Сначала с каждым из них она, как правило, долго гуляла по городу. Они смеялись, болтали, перебрасываясь, будто мячом: «А ты помнишь?» — «А это ты помнишь?» Потом она звала их к себе домой представить отцу и матери, кормила настоящим обедом, вечером же в гостиной зэки рассказывали ей свою жизнь. Они рассказывали, как они ее любили и как прожили эти годы; она жалела их, часто не могла удержаться, принималась плакать. Она плакала и приговаривала: «О, Господи, Господи…» А они ждали, когда она вытрет слезы и хоть немного успокоится.
Весь этот день с ней им было до странности легко и так, будто никаких тридцати лет не было и в помине: они с ней виделись вчера и вот сегодня снова вместе. Может быть, поэтому жизнь, та жизнь, которую они прожили, после свидания с Верой больше не казалась им ни неудачной, ни страшной. И этого им хватало, во всяком случае, никто и ни разу не заговорил с Верой о том, ради чего он к ней шел, ради чего ждал годы и годы. Все понимали, что это и не нужно, и нельзя. Рассказав, они просто вставали и, попрощавшись, уходили.
Череда зэковских истерик в общем и целом уже к концу первого года сделалась для Ерошкина рутиной. Он знал, когда они начнутся, сколько и как будут длиться и, главное, чем закончатся. Пожалуй, за все пять лет, что Ерошкин прожил в доме воркутинцев, только два события по-настоящему всколыхнули это болото, но и они, в сущности, ничего не изменили. Первое произошло летом пятьдесят второго года. Неожиданно для всех и, главное, вопреки желанию Сталина Кузнецов заявил, что хочет оставить пост первого секретаря обкома партии и тихо-мирно уйти на пенсию. К тому времени ему было едва за шестьдесят, но на вид нельзя было дать и пятидесяти. Несмотря на незадолго перед тем перенесенный инфаркт, он смотрелся удивительно бодрым и здоровым. Без этого инфаркта его бы и не отпустили, а так, самолично съездив в Москву, он сумел объяснить Сталину, что исполнять прежние обязанности больше не может и вообще одной ногой в могиле. В итоге, проволынив дело несколько месяцев, ему всё же дали вольную. Сталин, по-видимому, относился к нему на редкость нежно, потому что и после оформления пенсии велел оставить за Кузнецовым особняк в парке, хотя город давно привык, что это официальная резиденция главы области.
Уйдя на покой, Кузнецов прожил в особняке еще два месяца, а потом как-то утром заявился к Ерошкину и сказал, что Шереметевский дворец для него одного велик и остаток жизни он хочет прожить вместе с другими воркутинцами. Ерошкина этот визит и эта перспектива поначалу, конечно, не обрадовали; не зная, что ответить, вообще как себя с Кузнецовым вести, он сказал, что сам данный вопрос решить не может и должен связаться с Москвой. Кузнецов возражать не стал, сказал, что подождет в саду; к дому примыкал небольшой, но очень ухоженный яблоневый сад, где стояли скамейка и стол.
Ерошкин долго не мог разыскать Смирнова, а когда нашел и рассказал, тот был напуган не меньше его. Оба они прекрасно понимали, что, минуя Сталина, этот вопрос не решить, а что скажет Сталин, догадаться было невозможно. После разговора со Смирновым Ерошкин вышел к Кузнецову в сад и сказал, что, как и обещал, позвонил в Москву, но все знают, что Москва — город большой и вряд ли какое-нибудь решение будет раньше, чем через несколько дней. В общем, он всячески хотел дать понять Кузнецову, что пока ему лучше вернуться в свой особняк, а когда ответ придет, он его известит. Однако Кузнецов возразил, что не спешит и в саду ему хорошо. Как оказалось, ждал он не зря, и к обеду ответ, причем положительный, в самом деле был получен. Кузнецов тогда так и остался у них ночевать, даже вещи свои он перевез из особняка неделю спустя. Вел он себя в доме скромно, не требовал ни привилегий, ни особых льгот, и очень скоро и турок, и Ерошкин перестали его выделять из других воркутинцев. Сами же зэки, без сомнения, были ему рады, как рады они были всякому, кто знал и любил Веру.
Вторая история обещала быть еще громче, чем кузнецовский кульбит, но и из нее ничего не вышло. Седьмого февраля 1953 года поздно ночью Ерошкину из Москвы позвонил Смирнов и сказал, что, как ему только что стало известно, Сталин, несмотря на неважное самочувствие, собирается в мае поехать на пароходе по Верхней Волге от Калинина до Ярославля. Причем главная его остановка будет именно в Ярославле, где он намерен объявить о награждении области за войну и за победу в соцсоревновании орденом Красного Знамени и собственноручно его вручить. Ерошкин сразу понял Смирнова: как раз в мае этого года Вера должна была наконец дойти до Сталина. Он и раньше немало думал о том, где и как Сталин захочет встретиться с Верой, теперь это, по-видимому, определилось. Всё же то, что Сталин решится сам приехать в Ярославль, было, конечно, большой новостью.
Дальше Смирнов сказал, что обычно во время таких поездок Сталин любит побывать в одном-двух домах простых советских людей, любит не спеша посидеть с ними за столом, побеседовать, посмотреть, как они живут; это очень важная часть визита, и организация ее полностью поручается Ерошкину. Смирнов не мог говорить прямо, но и так всё было понятнее некуда. Ясно, что один из тех двух домов простых советских людей, куда Ерошкин должен будет повести Сталина, был дом Веры. Впрочем, завершая разговор, сказал Смирнов, маршрут визита полностью еще не согласован, это лишь наметки, если же поездка по каким-то причинам окажется невозможной, Ерошкину в эти же сроки придется подумать об откомандировании объекта в Москву. Последние слова Смирнова не понять тоже было трудно.
