Виталий Безруков - Есенин
Пройдя по дорожке, ведущей к церкви, Есенин вышел на крутой берег родной Оки. Усевшись на большой валун, с незапамятных времен вросший в землю возле часовенки, он глянул на простор, открывшийся его взору, и задохнулся от восторга перед этой необъятной земной красотой. Занималась заря. Сергей не отрываясь глядел на восходящее солнце, и чем выше оно поднималось, тем легче и просторней становилось у него на душе. Тоска, как червь точившая его все время пребывания за границей, постепенно проходила. Надрывная, болезненная любовь Дункан после ночи, проведенной с Анной, уже казалась чем-то далеким… А прощание вызывало в нем лишь легкую грусть, как неизбежное расставание с детством. Из глубины души, как родник живительной влаги, забила жажда творить, писать, вдохновляться, а с ней пришла уверенность, сила, вера в то, что в 29 лет жизнь не кончена, что многое еще впереди. Как это у Пушкина:
……………………………………….
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь.
И, словно звенья одной невидимой цепи, соединяющие творчество поэтов разных поколений, полились его, есенинские, только что родившиеся строки:
Когда-то у той вон калитки
Мне было шестнадцать лет.
И девушка в белой накидке
Сказала мне ласково: «Нет!»
Далекие милые были!..
Тот образ во мне не угас.
Мы все в эти годы любили,
Но, значит,
Любили и нас!..
«Любили и нас!.. Любили и нас!» — как молитву, шептал Сергей свои стихи.
— О! Учитель! Ты что, рыбачить встал спозаранку? — послышались сзади тяжёлые шаги.
«Испортил песню», — с досадой подумал Сергей, узнав по голосу Ивана Приблудного, а когда тот подошел, добавил:
— У нас в Константиново так говорят: «Кто рыбалит да удит, у тех ни хера не будет».
— Это точно! — хмыкнул Иван, неловко прикрывая веточкой лицо, будто отмахиваясь от комаров. Но Есенин вырвал ветку и, увидев огромный синяк под глазом, удивленно присвистнул:
— Ого! Это что за комар тебя так укусил? — спросил он участливо.
— Да!.. Ерунда! Девку я провожал до дома, аж в конец села… а обратно шел, споткнулся, упал… и вот…
— Ай-яй-яй! Надо же, как неудачно! — сочувственно покачал головой Сергей. — Упал?!
— Упал!! — подтвердил Иван.
— И прямо на чей-то кулак!! — договорил за него Есенин и сложился пополам от хохота.
Иван признался, морщась от боли:
— Да, было… Кто-то так гвазданул в потемках, аж искры из глаз! Ну, хватит ржать, — толкнул он друга, — тебе бы так!
Есенин свалился с камня, но смеяться не перестал.
— Ну мудак, — катался он от хохота по траве. — Это ты Наташку Сурову так про… проводил?! — Он даже стонал от смеха, и смеялся так заразительно и беззлобно, что Приблудный тоже расхохотался.
Насмеявшись вволю, Есенин поднялся, отряхивая приставшие травинки, и сказал наставительно:
— Ты бы хоть меня спросил или брата Илью… Наташка!.. Да по ней, почитай, парни со всей округи сохнут, а ты явился… кавалерист! Да у нас убить могут за любимую девку, а не только морду набить!
— Да я уж и так, когда они окружили, кричать начал, что я с тобой… с Сергеем Есениным, из Москвы приехал! Но, как видишь, не помогло… И бумажник, подарок твой, потерял, — горестно вздохнул Иван.
— Ладно, пошли спать. На сене завалимся, а брательник найдет твоих обидчиков: на деревне ничего не скроешь. А на бумажник наплюй… Я тебе свой отдам, — утешал Есенин друга. Когда они уже подошли к дому, Приблудный остановил Есенина:
— Слышь, Учитель, ты уж не говори Кате, что мне попало… Стыдно… лихой вояка, и на тебе!
— А что тебе Катька? — улыбнулся Есенин.
— Да так… — отвел взгляд Иван. Когда они вошли в ригу и улеглись на пахучее сено, рядом с безмятежно храпящим Наседкиным, Иван ехидно спросил:
— А ты где ночь провел?
Есенин в ответ интригующе улыбнулся и поманил его пальцем, а когда Иван приблизился, прошептал ему на ухо: «Стихи сочинял!»
— Будет врать! — разочарованно протянул Иван. — Какие ночью стихи?
В ответ Есенин, откинувшись на отцовский тулуп, прочел громким шепотом:
По-прежнему с шубой овчинной
Иду я на свой сеновал.
Иду я разросшимся садом,
Лицо задевает сирень.
Так мил моим вспыхнувшим взглядам
Погорбившийся плетень.
— Гениально! Ей-богу, просто гениально! Я так не могу, — добродушно пробормотал Иван.
— Я знаю! — зевнув Есенин, повернувшись на бок и подсунув руку под голову.
— Что знаешь? — переспросил Приблудный. — Что так не могу?
— Что гениально! — прошептал Есенин самому себе.
Вечером того же дня, отсидев на озере вечернюю зарю, на скошенном лугу недалеко от Оки расположились на ночлег Есенин с сестрами, Наседкин и Приблудный. Они развели костер. Приблудный вбил по краям рогульки и, надев на палку почерневшее от копоти ведро с водой, подвесил над огнем.
— Я и не знал, Шурка, что ты такая заядлая рыбачка, — шутил Есенин, сматывая свои заграничные удочки. Шурка зарделась, довольная вниманием брата:
— Да я и не люблю вовсе! Мне с тобой побыть хотелось… Я ведь соскучилась!
— Соскучилась! — передразнила Катя сестренку. — А сама одну за одной таскала!
— Подумаешь, малявок… Вот Сережка красноперок наловил, вот это да! — похвалилась за брата Шурка, разложив на огромных листьях лопуха очищенную рыбу.
— Вы рыбу-то хорошо почистили? Кишок не напустите? — напомнил сестрам Есенин, втыкая в землю шесты для шалаша.
— Ничего, вкуснее будет! Жрать охота страсть. — Приблудный приволок кучу веток и стал покрывать ими крышу.
— Еще бы, целый день все не евши. Сейчас картошка сварится. — Катя помешала в ведре ложкой и зацепив картошинку, обжигаясь, попробовала: «Картошка вот-вот сварится, и будем рыбу запускать».
— И луковку, — подсказала Шурка.
— А как же, вместе с лаврушкой, — кивнула Катя.
— Эх, хорошо-то как! — запыхавшись, подошел Наседкин, неся огромную охапку сена. — Надышаться не могу. — Он положил половину в шалаш, остальное бросил у костра. — Садись, Сергей! — Усевшись рядом, он по-дружески обнял его: — Здорово, что ты нас с собой взял! Спасибо, брат.
— Хорошо, комаров нынче нет, а то бы не возрадовались. — Катя набрала в ложку соли из берестяной коробочки и подошла к ведру.
— Дай, я сам посолю, — поднялся Есенин, взяв у нее ложку, и пересыпал соль к себе в ладонь. — Не люблю, когда пересол!..
