Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы
Познакомившись, зеки стали интересоваться, у кого какие сроки и кто откуда. Может, земляк найдется. Оказалось, самый маленький срок — пять лет — у парня по имени Вадим, а самый большой — пятнадцать — у мужчины лет тридцати пяти. Был он с севера Тюменской области и попал за убийство. Застрелил из ружья сожительницу, застав в постели с мужчиной. Несмотря на то, что у Богдана самый большой срок, он — самый веселый.
Два дня Глаз потешные искры из патрона не высекал: разговоры уж больно интересные — о женщинах.
Богдан дал Глазу длинное стихотворение под названием «Туфельный след», и он, лежа на шконке, учил его. Когда доходил до строфы:
И с крепкими чувствами
Мы друг к другу прижались,
И юбка слабела на ней,
Юбка слабела, трико опустилось,
Теряли сознанье мы с ней,—
падал на шконку и закрывал глаза. Глаз представлял, как он, а не кто-то в стихах идет по парку, и не с какой-то красивой дамой, а с Верой. Вера веселая, он рассказывает ей забавные истории. И заходят они в заброшенный дом. Он обнимает Веру и пытается раздеть, шепча: «Вера, Верочка, я тебя люблю. Я столько лет мечтал об этом часе». Глаз в воображении сумел раздеть любимую до платья, а к платью прикоснуться не смог. Он никогда не раздевал женщин. Он делает усилие, но тщетно. Богатое воображение дальше платья не движется.
Глаз снова читает «Туфельный след» и вновь, дойдя до этой строфы, зарывается лицом в подушку и представляет, как они с Верой идут по аллее. Заходят в дом. Начинает ее раздевать. Но к платью опять прикоснуться не может. Нет, вот он прижал Веру к себе, нагнулся, берется за низ платья, но ему становится стыдно, и он падает перед ней на колени: «Верочка, я люблю тебя».
Глаз то слушает похождения взросляков, то учит стихотворение, но оно никак не идет в голову. Третий день не может выучить двадцать с небольшим строф. Если б не было там интересных мест, выучил бы за день. Но стихи наводят на близость с женщиной, а в мечтах он, кроме Верочки, ни с кем быть не хочет.
И снова мысленно гуляет по аллее, снова в заброшенном доме начинает ее раздевать, снова только дотрагивается до платья и прячет стихи под подушку. Хочется плакать. От бессилия. И не потому, что не может раздеть в воображении Веру, а потому, что Вера далеко, и ему ее не увидеть. В сотый раз закрывает глаза и вызывает ее образ. Вспоминает: вот в школе она переодевается. Правая нога согнута в колене и чуть приподнята — хочет сунуть ногу в шаровары, но, заметив Яна, стыдливым взглядом просит не смотреть. Он застеснялся и скрылся за дверью.
«Я хочу, — шепчет Глаз, — как я хочу взглянуть на тебя, Вера!»
Вечером Глаз сказал:
— Мужики, я принес с собой кусок резины. Щас буду жечь предохранители.
Вывернул из патрона лампочку и стал крутить в нем ложку. Снопом посыпались потешные искры, но предохранитель не перегорел, а только конец ложки стал темный и как бы обглоданный. Глаз сунул еще. Ложка припаялась в патроне, и он еле выдернул. И третья попытка, кроме потешных искр, ничего не дала.
— Хватит, а то убьет, — сказал Богдан.
— Хочу сжечь предохранитель. В той камере жег свободно.
— Здесь сильный стоит. Кончай!
Глаз ввернул лампочку, а надзиратель крикнул через дверь:
— Что ты лазишь? Чего от лампочки надо?
— Не ори, — ответил Глаз и сел на шконку.
После этого надзиратель часто стал смотреть в волчок.
В очередной раз Глаз заметил, как резинка поплыла на глазке, и не выдержал. Схватив швабру и крикнув: «Секи, секи, хер на пятаки», ударил концом швабры в волчок и выбил стекло. Просунув черень швабры в коридор, подошел к шконке. Из-под подушки достал стихи, спрятал в код и припрятал махорки и спичек.
— Ну вот, — сказал Богдан, — надоело в камере сидеть.
— А-а, — ответил Глаз. — Что он все секет!
— У него работа такая — сечь. А ты пять суток получишь.
Глаз подошел к дверям и в волчке стал крутить швабру, крича:
— Дежурный, что, испугался? Подмогу зовешь?
Через несколько минут швабра залетела в камеру и открылась дверь. На пороге — корпусный.
— Петров, готов?
— Всегда готов.
В карцере стал доучивать «Туфельный след», а так как лампочка еле тлела, встал на бетонный табурет и приблизил к нише, где тлела лампочка, лист бумаги.
На третьи сутки кончилось курево. Спросил у дежурного напиться и сказал:
— Старшой, а старшой. Сделай дело.
— Какое?
— Да маленькое. Тебе ничего не стоящее.
— Ну, говори.
— Дай закурить?
— Не курю.
— Это ничего. Ты у малолеток попроси.
— Хорошо. Только сиди тихо.
— Будет сделано.
Прошло с час. Глаз постучал. Пришел надзиратель.
— Ну что, старшой?.
— Подожди, некогда мне. Чуть позже.
Прошло еще с час. Глаз опять постучал.
— Не стучи. Начальство ходит. Потом.
Время шло. Глаз от предчувствия, что скоро закурит, глотал слюнки. «Скоро вечер и дубак сменится. Что ты, падла, меня обманываешь. Хочешь дотянуть до конца дежурства и уйти. Чего тогда полдня обещал? Сказал бы, как все дубаки, что нет, не могу, не положено. Хорошо, увидишь, как слова не сдерживать».
Глаз постучал. Пришел дубак.
— Ну что, старшой, как там?
— Потом, потом, подожди.
— Ладно. Принеси напиться.
Надзиратель принес чайник, налил в миску через кормушку воды, и Глаз выплеснул ему в лицо воду.
— Будешь знать, как обещать. Лучше б сразу сказал, что не могу.
Надзиратель вытер лицо рукавом.
Скоро он сменился и заступил новый. Глаз попросил воды. Встав на бетонный табурет, плеснул воду в нишу, где тлела лампочка. Она зашипела и тут же бухнула. «Хоть без света посижу. Все печенки просветил. Полтора года сплю и встаю с окаянным. Опостылел ты, свет тюремный»,— думал Глаз, сидя на бетонном табурете.
Резинка на волчке поплыла, и в карцер проник луч света. Надзиратель подумал: Петров тоже смотрит в глазок.
— Отойди от глазка, — сказал дубак.
В волчке у надзирателя все отражался собственный глаз. И он, закричав: «Отойди же от глазка! — открыл кормушку. — А-а, лампочка перегорела».
Он вызвал электрика. Электрик, куря папиросу, зашел в карцер, поставил возле дверей табурет, встал на него и заменил лампочку.
— Брось, ради Бога, окурок, — умоляющим голосом попросил Глаз.
Электрик, подняв табурет, бросил в угол окурок.
Утром надзиратель сменился, и Глаз попросил воды. И снова глушанул лампочку.
Через некоторое время надзиратель посмотрел в волчок и понял — перегорела лампочка. Вызвал электрика. Пришел тот же добряк. И опять с папиросой в зубах. Он заменил лампочку, а Глаз вновь попросил.
