Людмила Улицкая - Искренне ваш Шурик
Шурик остался, чтобы после ухода гостей собрать словари.
К десяти вечера все разошлись – осталась только домработница Надя и спящая на кушетке пьяная Соня. Пока Надя мыла и перетирала фарфор и хрусталь, Шурик снял с полки свои словари. Решил, что и славянские заберет – кому они нужны? Тем более что большей частью были польско-немецкие, сильно устаревшие, принадлежавшие отцу Валерии. Еще взял естественную историю с раскрашенными гравюрами восемнадцатого века. Причудливые кашалоты и лемуры, муравьеды и питоны, нарисованные художником, который едва ли видел этих диковинных зверей. Как если бы это были единороги или херувимы… Жаль было оставлять здесь драгоценные книги…
Теперь, когда Валерии больше не было в этой комнате, Шурик вдруг ощутил, как много здесь вещей с оттенком специальной бюргерской безвкусицы: розы, амуры, кошки, фальшивая танагрская миниатюра. Это был стиль покойной Беаты, и он каким-то образом шел и Валерии, но теперь, в ее отсутствие, Шурику эта перегруженная мебелью и множеством ненужных и лишенных смысла вещей комната показалась очень неприятной, захотелось поскорее уйти на воздух из этой пошлятины и пыли… Только было жаль, что книги пропадут.
Но все-таки хорошо, что мне никогда не надо будет сюда возвращаться, подумал Шурик, и осекся: как мог это подумать… Бедная Валерия… Милая Валерия… Мужественная Валерия…
«Виноват, виноват», – сокрушался Шурик. – И тогда, накануне отъезда в больницу, она ведь хотела, чтобы я остался, а я не мог… мама принимала своих подруг и просила купить чего-то к столу и прийти пораньше. И не лег под отогнутый угол одеяла, и она была огорчена, хотя ничего не сказала… Но понимал же, что она огорчилась… Времени не было… И тень вины висела над ним. Виноват, виноват…
Ушла с нагруженной вазочками и кошками сумкой домработница Надя. Доброе отношение к ней Валерии материализовалось в фарфоре.
– Ведь сколько лет за ней ходила, – еле оторвав сумку от пола, волокла она к двери копенгагенские фигурки и их русские имитации, дулевские вазочки и вазочки Галле, настенные тарелочки в технике «бисквит» и юного пионера с немецкой овчаркой… Через двадцать лет остатки этого добра спустит ее пропадающий от героина внук и умрет с последней продажи…
Теперь Шурику оставалось растолкать спящую Соню, вывести ее из комнаты и запереть дверь – у кого еще были ключи, он не знал.
Соня лежала на боку, закрыв руками лицо, и во сне постанывала. Шурик окликнул ее, она не реагировала. Минут пятнадцать он ее теребил, пытался приподнять, поставить на ноги, но стоять она не могла, висла на Шурике, ругалась, не прерывая сна, и даже слегка отбивалась. Шурик устал и давно хотел домой. Позвонил Вере, сказал, что попал в затруднительное положение, спит пьяная женщина, и он не может ее оставить… Он ходил по комнате, замечал, что все немного не так и не там стоит, не как заведено, переставлял стул, тумбочку, потом бросал это глупейшее дело: уже не было того человека, для которого было «не так»… К тому же завтра комнату опечатают, и она будет стоять месяц или сколько-то времени, и это завещание, о котором все подруги знают, что написано, какая чашка кому… Как они смогут получить все это? Надо было бы сегодня, но невозможно было сразу после похорон разорять хозяйство…
И напрасно он разрешил Наде взять все, что ей хочется. Наверняка какие-нибудь вазочки, унесенные Надей, предназначались кому-то другому…
Потом Соня, которой он все не мог добудиться, вдруг сама вскочила и закричала:
– Помогите! Помогите! Они хотят нас покрасить!
Что-то ей привиделось в ее алкогольном сне, но Шурик обрадовался, что она встала на ноги, принес ей плащ и сказал:
– Быстро уходим! А то действительно покрасят!
Он напялил на нее плащ, подвел ее к лифту и вернулся за двумя сумками, полными книг. Теперь надо было взять такси и отвезти Соню домой.
– Где ты живешь? – спросил Шурик.
– А зачем тебе знать? – подозрительно прищурилась Соня. Своим лицом она не владела, и выражение лица ее плыло, меняясь неуправляемо и несуразно, как у новорожденного младенца: одновременно рот ее растягивался и ехал набок, глаза круглились, лоб морщился.
– Я тебя домой отвезу, – объяснил Шурик.
– Ну хорошо, – согласилась она. – Только им не говори.
Она засмеялась, прикрыв ладонью рот, и, поднявшись на цыпочки, шепнула:
– Улица Зацепа, дом одиннадцать, корпус три…
Две сумки и пьяная, едва стоящая на ногах женщина были сложным грузом, тем более что Соня все норовила куда-то уйти, но и двух шагов пройти не могла, падала на сумки, он ее поднимал. Шурик решил, что будет стоять здесь, у Никитских ворот, пока такси само не подойдет. Минут через десять машина остановилась, и еще через двадцать они плутали по зацепским дворам в поисках третьего корпуса одиннадцатого дома. К этому времени Соня опять спала, и разбудить ее было невозможно. Минут через пятнадцать, совершив несколько кривых кругов между стройками и пустырями, шофер высадил Шурика и Соню возле дома одиннадцать и уехал. Время шло к полуночи. Шурик подвел Соню к дворовой лавочке, она немедленно завалилась на бочок и даже подтянула на лавку одну ногу. Шурик оставил возле нее сумки и пошел искать проклятый третий корпус. Навстречу ему вышел ангел-спаситель, старик с большой потертой собакой.
– Да, да, здесь был третий корпус, барак стоял с довоенных времен, его снесли лет восемь тому назад. Вот как раз тут он был, где этот скверик…
Картина прояснялась, но легче от этого не становилось.
– Соня, Соня, – тормошил Шурик спящую, – а с Зацепы куда вы переехали? Забыла? Куда вы с Зацепы переехали?
Она, не просыпаясь, ответила ровным тонким голосом:
– В Беляево, ты же знаешь.
Шурик уложил Соню ровненько, чтобы обе ноги лежали рядком, сел на скамейку, поправил съехавшую туфлю. Руку она держала под щекой, как младенец, и была миловидна, как дитя…
Вариантов было два: либо отвезти Соню обратно к Валерии, либо к себе домой. Но оставить ее одну в Валериной квартире все равно он не сможет, да еще утром могут прийти опечатывать комнату, как обещал «добрый» милиционер. Так что пришлось везти домой.
Он проклял все на свете, пока тащил из двора на улицу неудобнейшую поклажу – две сумки, причем у одной лопнула ручка, и Соню, которая от сумок мало чем отличалась.
Когда такси в третьем часу ночи остановилось возле Шурикова дома, он чувствовал себя почти счастливым. Последним усилием он втолкнул Соню в прихожую и временно прислонил ее к стене. Тут вышла Веруся и сказала:
– О Боже!
Соня сползла вниз и мягко сложилась возле двери.
– Да она же совсем пьяная! – воскликнула Вера.
