Игорь Адамацкий - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е
— А чего они стоят? Курят?
— Просто стоят! Ну подойдет так…
— Чего они собираются-то? Разговаривают?
— Да нет! Молча! Молча стоят! Один только подойдет к ларечку, возьмет кваса, посмотрит так…
О эпическом у митьковМитьки уже потому победят, что они никого не хотят победить… Они всегда будут в говнище, в проигрыше (шепотом)… И этим они завоюют мир.
Из разговора с Д. ШагинымГете и Жан Поль высказывали мнение, что эпическое — противоположно комическому. Устное творчество митьков не только опровергает это мнение, но и доказывает обратное. Как высокий образец эпического у митьков я приведу анекдот.
Каждое слово, интонация, пауза и жест в этом шедевре отшлифованы на общих собраниях и съездах митьков, где этот анекдот повторялся бессчетно, неизменно вызывая восторг, переходящий в сдавленные рыдания и клятвы быть верными делу митьков по гроб.
Итак: плывет океанский лайнер. Вдруг капитан с капитанского мостика кричит в матюгальник:
— Женщина за бортом! Кто спасет женщину?
Молчание. На палубу выходит американец. Белые шорты, белая майка с надписью «Майами-бич».
— Я спасу женщину!
Одним взмахом, пластично расстегивает зиппер, срывает шорты и майку, остается в плавках стального цвета.
Корабль, затаив дыхание, смотрит.
Американец, поигрывая бронзовым телом, подходит к борту, грациозно, не касаясь перил, перелетает их и входит в воду без брызг, без шума, без всплеска!
Международным брассом мощно рассекает волны, плывет спасать женщину, но!.. не доплыв десяти метров… тонет!
Капитан в матюгальник:
— Женщина за бортом! Кто спасет женщину?
Молчание. На палубу выходит француз. Голубые шорты, голубая майка с надписью «Лямур-тужур».
— Я спасу женщину!
Одним взмахом, пластично расстегивает зиппер, срывает шорты и майку, остается в плавках с попугайчиками.
Корабль, затаив дыхание, смотрит.
Француз подходит к борту, как птица перелетает перила, входит в воду прыжком три с половиной оборота без единого всплеска!
Международным баттерфляем плывет спасать женщину, но!.. не доплыв пяти метров… тонет!
Капитан в матюгальник срывающимся голосом:
— Женщина за бортом! Кто спасет женщину?
Молчание. Вдруг дверь каптерки открывается, на палубу, сморкаясь и харкая, вылезает русский. В рваном, промасленном ватничке, штаны на коленях пузырем.
— Где тут? Какая баба?
Расстегивает единственную пуговицу на ширинке, штаны падают на палубу. Снимает ватник и тельняшку, кепочку аккуратно положил сверху, остается в одних семейных трусах до колен.
Поеживаясь, хватается за перила, переваливается за борт, смотрит в воду — и с хаканьем, с шумом, с брызгами солдатиком прыгает в воду и… сразу тонет.
Таков полный канонический текст этого анекдота. Рассказывая его непосвященным, митек вынужден слегка комментировать: так, описывая выход американца и француза, митек, не скрывая своего восхищения, прибавляет: «В общем, Дэвид Боуи! Гад такой!» — а когда на палубе появляется русский, митек заговорщически прибавляет: «Митек!»
Кстати, этот анекдот вполне может служить эпиграфом к капитальному труду «Митьки и Дэвид Боуи».
О некоторых противниках митьковской культурыМитьки уже потому победят, что они никого не хотят победить… Они всегда будут в говнище, в проигрыше (шепотом)… И этим они завоюют мир.
Из разговора с Д. ШагинымБудем глядеть правде в лицо: культура митьков имела и будет иметь противников. Я имею в виду не противников по невежеству или недостатку гуманизма и не тех торопыг, что не могут вынести доставучесть митька. Я имею в виду злого и умного врага, культурного противника.
Вот книга (которую я давно, как и подобает, пропил) Константина Леонтьева — «О стиле романов графа Толстого».
Есть в ней мысли и о стиле романов, и о Толстом, но главная тема этой книги — беспощадная, не на жизнь, а на смерть борьба с митьковской культурой.
Я не имею возможности прямо цитировать эту книгу, но страх и растерянность известного реакционера XIX века перед пробуждающейся митьковской культурой хорошо запомнились мне.
Есть в русской литературе, писал он, какая-то тенденция к осмеянию своего героя. Если в англоязычной литературе все говорится прямо, как есть, во французской — преувеличенно, то в русской — грубо и приниженно.
Если английскому автору нужно описать, например, страх в герое, он так прямо и напишет: «Джон испугался и пошел домой». Француз напишет: «Альфред затрепетал. Смертельная бледность покрыла его прекрасное лицо» и т. д. А русский автор скажет: «Ваня сдрейфил (лучше даже — приссал) и попер домой».
Реакционному философу нельзя отказать в наблюдательности, расстановка сил для него ясна: на палубу выходит американец, на палубу выходит француз, из каптерки вылезает русский. Но отнестись к ним философски он не в силах: одобряя сухую пустоту англичанина, он смеется над французом и презирает русского.
Митек же, приводя свой куда более отточенный и изящный анекдот, не скрывает своего восхищения и американцем, и французом, и хоть самим К. Леонтьевым, которому явно не хватает гуманизма и христианского смирения.
Далее язвительный философ через столетие прямо протягивает руку присяжным критикам «Литературный газеты», угрюмо жалуясь на неизящных персонажей русской литературы, которые постоянно «подходят к буфету и хлопают рюмку очищенной, а если (вот знаменательное признание!) герой после этого ласково осклабится, то доверие читателя обеспечено».
Горький сарказм ядовитого мыслителя здесь неуместен и просто жалок — он недоволен, что читатель сделал свой выбор и его доверие отдано достойнейшему — митькам, а не К. Леонтьеву!
Не злись, К. Леонтьев, ты победил — ведь митьки-то никого не хотят победить, они всегда будут в говнище, в проигрыше…
Почему митьковская культура тем не менее пока не идет семимильными шагамиА потому что некогда. На общих собраниях и съездах у митьков остается очень мало времени для разработки своей культуры.
Митьки — очень добрые, им не жалко друг для друга и последней рубашки, но одно непреодолимое антагонистическое противоречие раздирает их: им жалко друг для друга алкогольных напитков.
Каждый митек настолько уверен в своем праве выпить гораздо больше своих собутыльников, что даже не замечает и отрицает эту характернейшую митьковскую черту. (Примечательно, что формула, описывающая это явление, была найдена не в среде митьков, а зарубежным обозревателем движения: «Митек не любит пить в одиночестве, но митек любит пить один при многих свидетелях».)
Представим себе собрание трех митьков: А, В и С. (Эти имена и события вымышлены, и всякое сходство с действительностью является чистой случайностью.)
Все эти трое митьков принесли по бутылке бормотухи, каждый достоин равной доли — но каждый рассчитывает на большее. Исходя из этого, они единодушны в решении пить не из стаканов, а из горла — ведь каждый надеется, что его глоток больше. Митьки садятся за стол, готовясь к длительному и вдумчивому разговору, должному двинуть вперед митьковскую культуру.
А (открывая бутылку): Сейчас для начала я почитаю вам Пушкина. (Пьет из бутылки.)
В: Стой! Ты что, обалдел?!
С: Вот гад!
А: Чего, чего? Тут мало и было! (Отмечает пальцем, сколько, по его мнению, было в непочатой бутылке.)
С: Что ж нам, полбутылки продавали?
В (берет у А бутылку и пьет).
С: Куда? А я?
В (с обиженным видом отдает бутылку. С горько смотрит на В и бутылку).
А: Вот сколько выжрал! А я только приложился!
С (пьет. А молча хватает бутылку и, выламывая у С зубы, рвет на себя).
С: Ну что за дела?! Я только глоточек и сделал!
В: Он, гад, так пасть разработал, что за глоточек всю бутылку выжирает!
А: Гад! Мы только попробовали, а ты… Ну, я тогда уж допиваю. (Пьет.)
В: Елы-палы! За что, за что так? Ты же два раза пил, а мы по одному?!
А (довольно утираясь): И я один раз пил, я гораздо меньше вас выпил.
В: Ты же начинал!
А: Ни фига. С начинал.
В: Гады вы! Ну уж следующую бутылку я один пью. (Открывает бутылку и пьет.)
С: Куда?! Да что вы, совсем уже оборзели? Я больше всех вина принес и еще ни разу почти не выпил!
В (передавая ему бутылку): На, пей. Первую бутылку один почти выпил, так пей и вторую! У Васи Векшина две сестренки маленькие остались, а С — жирует!
А (в слезах): Так мне что — уходить?! Одни, без меня управитесь?!
С (отдавая ему бутылку): На, пей, если Бога не боишься. Бог-то есть! Он-то знает, как ты нас обжираешь!
