Владимир Шаров - Возвращение в Египет
Думаю, довольно долго мы честно шли в Землю Обетованную. Хотя с дорогой, возможно, и напутали. Когда разобрались, что к чему, решили, что сами не справимся. Но на помощь никто не спешил. В общем, мы подождали-подождали и повернули обратно.
Дядя Ференц — КолеНаверное, многие сознавали, что возвращаются в рабство, но вряд ли жалели об этом.
Дядя Артемий — КолеНаша вера не от мира сего, но мир сей нас искушает. Отвращает от Бога. Оттого должен быть изгнан. Будто молоденький монах, мы мыслями часто возвращаемся в дом, который оставили. Его соблазны мучают нас и томят, но они из преисподней. Конечно, от греха, всяческой нечистоты можно отгородиться высоким забором, но это трусость. Правильнее восстать на зло, с Божьей помощью его уничтожить.
Дядя Святослав — КолеУ Гоголя вся Россия избранна и для спасения нет нужды в Исходе. Она Египет, пока забыли о Боге; но едва вспомним — снова Земля Обетованная. Для революционера Исход вообще неприемлем. Добро не может уповать лишь на чудо. Не должно, не имеет права трястись от страха. Оно сила, от которой грех будет драпать, как заяц. Наш путь ясен. Решительно, бесповоротно изгоняем зло за море, после чего земля, орошаемая Нилом, сама собой становится Богоугодной.
Коля — дяде ФеренцуСудя по Колодезеву, Лошадников тоже считал, что отрасль фараона император Александр Освободитель — второй Моисей, вывел Новый Израиль из рабства. В наше время его потомки — император Николай II и вел. кн. Михаил, — узнав от верных людей, что русское царство сделалось безблагодатно, побежали от зла и уже на пути к Богу приняли смерть.
Дядя Ференц — КолеС твоей подачи думаю тщательно разобрать всё, что касается бега и бегства как таковых. От ухода крестьян и тяглых посадских людей из царства, их казакования в Диком поле — нескончаемое расширение империи суть погоня за беглыми, до булгаковского «Бега» и нансеновских паспортов. Хочу написать о принуждении царя бежать с трона и о его надеждах бежать из России, о подобном же принуждении к бегству вел. кн. Михаила. О пермском Мясникове, который придумал, организовал и этот побег, и убийство великого князя. Прежде Гавриил Мясников и сам полжизни то бегал от царя, то сидел в его тюрьмах. Среди прочего, много лет в Орловском централе. Здесь, прочитав всю классику, пришел к выводу, что благороднее Смердякова в русской литературе никого нет и никогда не было. В двадцатые годы, уже членом ВЦИК, Мясников бежал от Сталина в Иран, там сидел в тюрьме. Бежал в Турцию, там сидел в тюрьме. Через пол-Европы бежал во Францию, работал на заводе, а после войны попросился обратно в СССР. Прямо с вокзала был доставлен на Лубянку и в камере, будто не понимая, что приговор предрешен, на допросах требовал, чтобы за каждый день заключения ему выдавали суточные, положенные во Франции кадровому советскому дипломату.
Дядя Ференц — КолеГлава Пермского областного Совета рабочих и солдатских депутатов, позже один из лидеров Рабочей оппозиции в РКП(б), Мясников был родом с Северного Урала — детского места многих крайних староверческих толков. Мысль, что «не убежав» вел. кн. Михаила и в дороге при первой возможности не убив его, от греха этого Романова не оторвать, родом из убеждения, что бес силен, упорен. Стоит человеку остановиться, он уже тут как тут, и тогда всё пропало. О спасении можно забыть.
Ференц — ПетруНаш предок Николай Васильевич Гоголь всю свою жизнь, не жалея денег на прогоны, думал оторваться от чертовщины. Беспрерывными переездами путал следы, спрятавшись бог знает в каких углах, сидел там ни жив ни мертв. В общем, он, может, и пытался одолеть в себе беса, но скоро понимал, что это ему не под силу, и отступал почти панически, оставляя поле боя.
В девятнадцатом году будущий лидер Рабочей оппозиции и глава Пермского Губкома РКП(б), а тогда зам. председателя ГубЧК Мясников инсценировал побег или, как он сам выражался, «побежал» вел. кн. Михаила. Уже на дороге под формальным предлогом он заставил вел. кн. и его секретаря англичанина Брайана Джонсона выйти из возка и вместе с подручными обоих застрелил. Судя по следственному делу, которое вел комиссар госбезопасности второго ранга Кулистиков, до 16 ноября сорок пятого года, то есть до того дня, когда Мясников, в свою очередь, был расстрелян чекистами в подвале Лубянки, он верил, что убийство вел. кн. Михаила во всех смыслах благое дело. Иначе, пытаясь возвести этого Романова на престол, погибли бы еще сотни тысяч, а то и миллионы людей.
Позже на счету Мясникова было несколько головокружительных побегов с российской каторги, из персидских, турецких и французских тюрем. Такое ощущение, что смерть от пули, на бегу, казалась ему чем-то вроде прощения и благословения. Ты не смирился со злом, а или борешься с ним, или от него бежишь. Большего требовать от человека нельзя.
Ференц — АртемиюНа следствии Мясников отрицал, что был бегуном, говорил, что «побежал» князя Михаила единственно, чтобы убить его и тем спасти народ от бедствий новой гражданской войны. То же спустя несколько месяцев сделали и с Николаем II, когда войска Колчака вплотную подошли к Уралу и стало ясно, что бывший царь может в любой момент возглавить Белую армию. Но следствие было убеждено, что Мясников «побежал» Михаила, прежде боявшегося и на шаг отойти от гостиницы, где его поселили, думая поставить вел. кн. на путь странника. Обратить к Господу и лишь тогда убить, чтобы не дать свернуть со спасительной дороги. Оно это связывало с тем (как и для чего, не знаю), что Мясников, три года просидев в одиночной камере Орловского централа, беспрерывно там читая, пришел к выводу, что самым благородным, воистину жертвенным персонажем русской литературы был Смердяков.
Дядя Ференц — КолеМясников утверждал, что убил вел. кн. Михаила, думая о сбережении пролетариата — нового избранного народа Божия. Революционное море еще не наполнилось кровью, и была надежда перейти его аки посуху.
Ференц — ЮриюНе исключаю, что отказ от царства Николая Романова, как и Мясников, «побежавший» вел. кн. Михаила, есть попытка достроить до верха бегунскую иерархию. Окончательно сделать Новый Израиль царством Исхода, царством удаления, бегства от зла. Убиты же оба из-за страха, что непрочны, что ни тому, ни другому недостанет веры, сил бежать не оглядываясь. Как Лотова жена, они — следом и весь народ — однажды обернутся на полпути между грехом и добром и превратятся в соляные столбы.
Коля — дяде АртемиюДля кормчего весь мир — Содом, спастись в котором дано одному Лоту с семейством. И то, если он бежит, не медля и не оглядываясь. Кто не послушался Господа, решил остаться, законная часть греха, лишь сделавшись странником, номадом, можешь надеяться на снисхождение. Даже если от того, к чему прирос, тебя оторвали силой, это благо.
Дядя Ференц с ним бы согласился, он пишет мне: «Революция „побежала“ царя и вел. кн. Михаила, лишила их места прежней оседлости и погнала бог знает куда, как перекати-поле. Революция сделала их гонимыми, преследуемыми, и пермский Мясников убедил товарищей по Совету рабочих и солдатских депутатов, что венценосных особ — только бы не вернулись на круги своя — надо убить вот так, на ходу. Убить как истинных, природных бегунов и тем спасти».
Мясникова, писал мне Ференц, нельзя равнять со Сталиным. Что для одного благо, для другого — зло. С числом погибших это не связано. Сталин тоже вырывал с корнем, обрубал всё, что связывало человека с семьей, с домом, в котором он родился и вырос, что было для него так же привычно, как для евреев — жизнь и пастушество в земле Гошен. Но дальше он под конвоем вез несчастных строить царские города, до смерти крепил зэков к ненавистной работе. А чтобы народ о побеге и помыслить не мог, со всех сторон окружал его колючей проволокой и вышками с часовыми.
Папка № 20 Москва, сентябрь — октябрь 1964 г
Дядя Януш, наезжая в Москву, обычно останавливался у нас. Замечателен он был одним: раз затронув тему, уже не мог с нее слезть. Что-то он наверняка знал и раньше, но многое, тут нет сомнений, приходило ему в голову прямо за разговором, и вот всё это без разбора вываливалось на стол. Януш до революции собирался принять постриг, окончил семинарию, затем два курса Киево-Могилянской академии, он любил учиться, был дотошен, даже въедлив, среди светских дисциплин особо почитал логику, но в шестнадцатом году сдружился с социал-демократами и о монашестве больше не вспоминал. После революции он, хоть и не без труда, получил юридическое образование. В смысле наук это было несложно, программы университета и академии наполовину совпадали — языки древние и новые, те же логики — формальная и математическая, но что касается анкеты — здесь были проблемы.
