Борис Екимов - На хуторе
– Подоила. В дом ушла, – сказал Тимофей. – Там ищите.
Гость поверил, развернулся и пошел к дому, возглашая:
– Буду ощипывать! Готовься, Зина!
– Теперь поздно уедут, – сказал Алик. – Может, на Дон сходим?
– Пойдем, – ответил Тимофей.
Появился пьяный вскудлаченный Чифир.
– Где Зинка? – спросил он.
– Доит, – ответил Тимофей. – Чего она тебе? Чалься к нам.
Чифир пошагал к коровьему загону, что-то бормоча.
– Иди отсюда! – крикнула на него Зинаида. – Твоих только поганых рук не хватало! Иди, говорю!
– Чифир! – громко позвал Тимофей. – Отстань от нее.
Зинаида вышла с молоком, следом плелся Чифир.
– Ты кто мне? Свекор?! В четыре глаза за мной глядишь, – ругалась Зинаида. – Сопел бы вприжмурку, а то считает чужие грехи. Наплетете: на вербе – груши, а люди потом молву волочат…
– Зинка, я серьезно… – убеждал Чифир. – Хочешь, я стих сочиню?
– Иди спи. Напился на чужбинку, вались. Без тебя тут не знаешь, куда хорониться.
– Зинаида! Зина! – спешил от дома хозяин. – Тебя ждем.
Он оттолкнул Чифира и повел молодую женщину ко двору, что-то ей втолковывая.
Тимофей с Аликом пошли к реке. Звуки гульбы стихли, когда спустились к Дону.
Прошел буксирный теплоход. Три большие волны с шумом набежали на берег, потом долго поплескивали мелкие.
Вода успокоилась, и на вечернюю реку снова легло отраженье белой осыпи холма и зеленой его вершины с низкими деревами, кустами. Рыба ловилась плохо.
– Мать письма пишет? – спросил Тимофей.
– Пишет, – ответил Алик.
– Скучаешь по ней?
Алик вздохнул, сказал:
– Она, может, приедет. Дедушке получше будет, поглядит за хозяйством, а она приедет.
– Дай-то бог, – искренне пожелал Тимофей. – Я вот уж сам дед, а об матери помню. Жалела меня. И твоя об тебе горюет, думает: как он там, мой сынок…
Рыба клевала плохо. Может, погода портилась. Поймали пяток окуньков – и словно отрезало. Недвижно лежали поплавки на воде.
– Нынче-то коровы не в зеленях паслись? Не на хлебе? – спросил Тимофей.
– Нет, – ответил Алик.
– Ты уж не гоняй в хлеба. Хлеб травить – это великий грех. Раньше, бывало, корочку сосешь и сосешь, сладкая. Сеструшка моя из-за куска хлеба в петлю лезла, еле вытянули, отходили.
– Как в петлю? – не понял Алик.
– Ну как… По карточкам тогда хлеб давали, по норме. Сто, сто пятьдесят грамм на душу. Сеструшка за хлебом пошла, карточки все при ней. Она их утеряла. Ну и всё. Пришла молчком и в сарай, в петлю. Спасибо меньший братишка увидал да зашумел. Отходили. А карточки добрые люди принесли, – мягко сказал Тимофей, и даже теперь, через столько лет, слезы подступили к глазам. – Нашли и принесли…
Помолчали.
– А нам с тобой либо сомами заняться? – вслух подумал Тимофей.
– Сумеем? – спросил Алик.
– Как будем ловить. Там, пониже, поворот реки и должно быть сомовье бучило. Яма такая, сомы там в прохладе любят… Лежат, развалясь, – показал он, потягиваясь.
Алик оставил удочку, придвинулся.
– А на что ловить?
– Это дело серьезное. Надо шнур, крючки большие, а насадка – ракушка, воробей жареный. Доброе дело сом. Забалычим и станем с картошкой есть да водичку попивать. Здоровучие бывают сомы. Я пацаном чуток не до смерти напугался.
Над потемневшей рекой возле берега шумно плеснуло.
– Вполне возможно, и он… – понизив голос, сказал Тимофей. – Вышел на охоту.
Смотали удочки, пошли к дому.
– Перетяжку я проверял с лодки. Ночью проверял. Перетяжку поставили, сами на берегу костер жгем. И проверяем. Ребята поснули, я один поплыл. Светло, луна большая. Поднимаю перемет, гляжу, рыбу сымаю. Потом тяжело пошло, неподъемно. Чую – прямо карша. Тяну ее, тяну. А по воде светло, луна. И вдруг прямо под носом вылазит из воды – лоб, глаза маленькие и усы, блестит все. Господи – водяной! Руки мои опустились, и я в лодку упал. Упал – еле дыхаю. Отдыхался, пришло на ум: да это же сом. Понял и боюсь. Но все же вытянул. Еле перевалил в лодку. Сомы, они ленивые, не бьются.
На взгорье остановились. Стемнело. На том берегу, где-то в старице, в озерке, крякал селезень. Позовет и смолкнет. Плескалась раз за разом у берега большая рыба. Потемнела вода. В займище на той стороне густела мгла. А небо лежало светлое, малое облачко, словно птичье перо, светило высоко над землей.
Тимофей у своего вагончика поставил удочки, сел покурить. В хозяйском дворе шумели. Обойдя кошары, базы, встал возле Тимофея Алик. Он глядел в сторону дома, слушал голоса.
– Не уехали… – посетовал он. – Орут.
– Ну и спи у меня, – сказал Тимофей. – Койка есть, матрас есть, одеяло. Спокойненько переночуем.
– Зина! – закричал вдруг Чифир, выбегая из вагончика. Он споткнулся на пороге и рухнул на землю. – Зина! – звал он, поднимаясь. – Зина!..
Лицо его было в крови. Тимофей схватил Чифира.
– Зачем она тебе? Иди ложись!
Но Чифир рвался из рук.
– Она жена моя! Законная! Перед Богом!
Что-то смешалось в его бедной голове, что-то запуталось.
– Зина! – кричал он. – Зина!..
Подошел от двора хозяин, спросил:
– Чего орешь? Напился – спи.
– Где Зина?!
Он рванулся и побежал.
– Пускай, – сказал хозяин. – Где-нибудь упадет, проспится!
– Зина! Зина!.. – слышался уже издалека, из хутора, громкий зов. – Ты где?!
– Я у Тимофея посплю, – сказал Алик отцу.
– Ну и спи. А то там… – Он повернулся и пошел ко двору, к дому.
– Ложись… – сказал Тимофей, трогая мальчика за плечо. – Ложись.
Он устроил Алика, сам вышел на порог. Шумели во дворе. А где-то на хуторе вдали кричал Чифир:
– Зина! Зина!
Тимофей вернулся к мальчику. Тот еще не спал.
– Мама меня укладывала, – вспомнил Алик, – песню пела…
И он запел вполголоса на своем языке, потом смолк, прошептал:
– Я ночью летаю к ней. Как засну, так лечу и лечу. Она меня ждет, и сестренки ждут. Каждую ночь…
И он тоже снова запел сам себе на своем языке. Тимофей помог ему, тоже негромко:
Ты, овсенка-дуда,
Иде ты была?..
Иде я была,
Коней стерегла…
Когда это было?.. Давным-давно, словно не в этой жизни, а в полузабытой сказке пела мама над ним нехитрую песню. Потом он, правда редко, над своими ребятами… Давным-давно… А помнилось все, до единого слова.
А иде эти кони?
За воротами стоят.
Ты овсенка-дуда,
А иде те ворота?
Волна унесла, волна унесла.
Овсенка-дуда, а иде та волна?
Быки выпили, быки выпили…
Мальчик ткнулся лицом в Тимофееву руку и замер. У Тимофея перехватило горло, но он пересилил себя и шептал, склоняясь все ниже и ниже:
А иде те быки?
За бугры ушли, за далекие.
А иде те бугры?
А их ветер стоптал.
А ветер иде?
Уморился и спит.
Уморился и спит
И табе велит,
Табе велит…
Мальчик, засыпая, вздрогнул. «Полетел… – подумалось Тимофею. – Ну и нехай… Хоть так…»
Он вышел покурить. «Беда, беда… – повторил он неслышно. – Беда, беда… Вот они, и деньги, и машины, и дома, и всё на свете… Беда, беда…»
С порога он увидел зарево. Над хутором вставало пламя. Забыв обо всем, Тимофей бросился бежать.
Горело одно подворье, а рядом другое, занималось третье. Ярко и неслышно полыхали солома и чакан крыш. Трещал пулеметной очередью шифер, разлетаясь огненными брызгами. И где-то там, у огня, кричал Чифир:
– Зина! Зина! Все равно найду!..
– Чифир! Чифир! – еще издали стал звать Тимофей. – Чифир! Это я!
Он уже подбегал к полыхающему дому, когда раздался крик:
– Найду!..
Темная человечья фигура бросилась в горящий дом. И раздался вопль. Он был протяжен и страшен. Тимофей встал. А горящий дом рухнул, обрывая крик. Взметнулись тучи искр, улетая во тьму. Рядом полыхали кухня, сараи, соседние дома.
Вставало зарево, освещая склоны холмов, изрезанные падинами да балками. В неверном свете они казались бездонными. Хутор горел.
На другой день Тимофей хоронил Чифира.
Хозяин с утра сказал:
– Не было никакого Чифира. Ты понял? Бродяги ночевали в хуторе, подожгли. Чифира никакого не было. Гони отару.
– Чифира не было, баранов не было… Чего ни коснись – ничего не было… – горько усмехнулся Тимофей.
– Тогда уходи, – перебил хозяин Тимофея. – Плачу деньги, и уходи. Чифира никакого не знаю, тебя… тоже никакого не знаю. К вечеру чтобы не было…
Обгоревшее тело Чифира Тимофей отыскал в погребной яме на пепелище, завернул его в одеяло и унес.
Хуторское кладбище лежало на взгорье. На нем давно не хоронили. Подгнивали и падали кресты. Могильные бугорки заросли полынью и уходили в землю. Тимофей выкопал могилу, схоронил Чифира, вернулся в вагончик.
Уложив вещевой мешок, он решил идти в поселок не дорогой и грейдером, а над рекою, по Дону. Он не хотел встреч с людьми, попутных машин, быстрой дороги. Идти не торопясь, шагать и шагать над водой. Не успеет до вечера, тоже не беда, заночует, костерик разожжет.
Напоследок Тимофей заглянул в жилище Чифира, думая найти там какой-нибудь след прошлой жизни. Может быть, адрес, чтобы жене сообщить, детям… Но в комнате было пусто и чисто, подсыхал свежевымытый пол.
