Вадим Крабов - Колдун. Из России с любовью.
"Может, он её приукрасил в своей фантазии, а не самом деле она чучело? — с надеждой думала девушка и обрывала себя. — Не глупи, Зинка, успокойся. Вспоминай лучше о том моменте, когда ты сама оказалась на том широком ложе. Тебя он тоже нафантазировал, значит, тоже любит! Борись, Зинка!..", — так, в муках ревности, сжимая-разжимая кулаки, Зина томилась в ожидании. О ней словно забыли.
Я пришел в себя классически, пролетев по лабиринту из труб прямоугольного сечения. Постукался в гулкие стенки при поворотах и, открыв глаза, вылетел в свет. Веки были свинцовыми.
Дежавю — я снова в больнице. Плохая привычка. Освещение тусклое — ночник. Писк кардиомонитора. В пределах видимости только потолок. Голова не поворачивается, руки-ноги не шевелятся. Нет сил. Ничего не болит. Нет, в животе слева что-то тянет. Там, куда болт попадал. Вроде. Нет, точно туда, не зажило еще. А сколько прошло? Попытался оценить продолжительность своего отсутствия и испугался: совершенно потерял чувство времени в том проклятом Нигде! И устыдился. Если бы были силы, то застонал бы и зубы сточил от досады. Я вел себя как дорвавшийся до наркотика наркоман, как психопат пустоголовый, только об удовольствиях и думающий. Сладко пожрать, пьяно попить, поспать, потрахаться и развлечься; причем тупо и лениво, как пресыщенный недоросль или кот, которого "и здесь неплохо кормят". Если это и есть прообраз рая, то такой парадиз нафиг не нужен. Какая Зина все-таки молодец, вытащила! Кстати, а почему она, а не Лиза? Понятно, что она далеко, понятно, что Эгнор — мир закрытый, однако сомнения волей-неволей закрадываются, они — обратная сторона любви. Надо набраться сил, выяснить поточнее и домой… а все ли я здесь завершил? С этим необходимо разобраться в первую очередь. Очень уж у "серых" все было правильно устроено, без Высшей помощи обойтись никак не могли. Чувствуется, что та группа была далеко не одинока…
С такими невеселыми мыслями я уснул обычным сном без сновидений.
Валялся я около месяца. Последнюю неделю пытался вставать и делать зарядку. В последний день двигался уже вполне уверенно. Капельницы и уколы перестали ставить еще раньше и сегодня обещали выписать… в камеру. В постоянном медицинском наблюдении больше не нуждался, оставалось просто кушать и шевелиться.
Чего я только не передумал за это время! Самым обидным было то, что я упустил великолепную возможность учебы у древнего мага. Но что теперь сделаешь, время назад не вернешь. Или можно? Должна существовать возможность с Игорем пообщаться, раз он во мне устроился. Но подождать придется. Сначала до стихий надо добраться, "свободное сознание" заново освоить. Странно, при прошлых ранениях подобного не было. И "девочек" видел, и сознанием гулял. Причина либо в том "сером" плетении на наконечнике болта, либо в полнейшем истощении, либо… фиг знает в чем. Как мне вообще выжить удалось? Игорь тоже этого не понимал.
О колдовских способностях в данный момент особо не переживал — ауры видел прекрасно и совершенно неважно за счет каких сил, значит, восстановятся.
Один раз приводили Зину. Я тогда почти не разговаривал. Она поплакала надо мной, обцеловала, затребовала ножницы и подровняла бороду. Похвалила, что я хорошо выгляжу, на древнюю развалину уже не похож. Напоследок призналась в любви. А я только хлопал глазами, отвечая "да — нет". Я был ей искренне благодарен, мне было её жалко, но не любил. На её месте для меня стояла Лиза.
Как она там. Чувствую, что с ней все хорошо. Поволновалась, но сейчас успокоилась настолько, насколько это возможно при такой неопределенной разлуке. Удивительно! Знания о её чувствах словно сидят где-то в укромных уголках сознания и совсем не мешают. Даже наоборот, стимулируют к жизни. Я это сейчас понял, после Нигде, а до того не задумывался. Надо было прочувствовать отсутствие этих знаний, чтобы понять.
Несколько раз появлялся следователь, Александр Сергеевич Шувалов. Везет мне на Пушкиных — Верес также именовался. Несмотря на запреты врачей, он пытался со мной общаться. Я поначалу не мог, а после молчал специально. Успеем побеседовать, потерпит. В камере и начнем. Ставлю сто против одного, как любят говорить американцы, что он сам ко мне заявится, а не вызовет в кабинет. Я здесь "вери импотент персон", в моем присутствии только шепотом изъясняются, боятся, что подслушаю. Зря. Я сейчас слабее младенца, но никому этого знать не обязательно.
Из комфортабельной палаты в стиле "люкс", за которую состоятельные больные бешенные бабки платят, меня перевели в мрачные подвалы Лубянки.
— Встать! — раздался голос из прорезанного в двери зарешеченного окошка и почти сразу лязгнул засов.
Я сел на застеленные чистым бельем нары. В целом, камера была уютной. Параша, умывальник, стол, табуретка и откидные нары. В подобной Ленин трудился, из хлебной чернильницы на бумагу молоко наносил, революцию организовывал. Я же ничего написать пока не успел. Но пари выиграл: вошел следователь собственной персоной.
— Не вставайте! — с ходу заявил Шувалов, улыбаясь очень к себе располагающе. Я подниматься и не думал, поэтому на его приказ-просьбу внимания не обратил.
Одним слитным движением, с каким-то полу-уголовным шиком Александр Сергеевич сел на табурет как раз напротив меня.
— Вас как называть: Игорем, Егором? — погнал он с места в карьер.
— Егором. Родители знают? — я тоже решил обойтись без политесов.
— Нет. Стоит сообщить?
— Не стоит.
— Я сам пришел поговорить, без протокола.
— Ценю. За что я здесь, не напомните?
— Убийство двух и более лиц. Спланированное, хладнокровное, с особой жестокостью.
— Вот оно как! Сознаюсь во всем, не раскаиваюсь, могу подтвердить все на следственном эксперименте, рассказать о своих действиях с точностью до поворота головы. Довольны? — "горбатого лепить" мне было ни к чему.
— Сотрудничество со следствием всегда приветствуется и принимается во внимание судом… — заучено произнес он и замолчал. Побарабанил пальцами по столешнице, отбивая ритм "мос-ков-ский-спар-так" и глядя на меня с задумчивым прищуром, и выдал:
— Вы совершенно не боитесь? — спросил с подкупающей искренностью.
— А вы? Рядом со мной… — переспросил я как мог более зловещим тоном, придвинувшись к следователю чуть ближе.
Хотел резко, но получилось беспомощно, как-то по-клоунски. Не в той я форме, ой не в той. Тем не менее, короткая волна страха по его ауре промелькнула, но виду он не подал.
— Нет, не боюсь. Мы изучили вас вдоль и поперек, и я уяснил, что вы муху без причины не обидите. А сейчас и вовсе… не в форме.
Внешне я снова выглядел молодым, но телесная слабость неимоверно бесила. Меня не побрили и не подстригли, мне наоборот, резинку подарили, чтобы было чем волосы в хвост перетянуть. Футболки, рубашки, белье, джинсы — всю одежду, кроме уличной, вернули. Правда, ремень зажилили и теплые кроссовки выдали без шнурков.
